Том 1. Громокипящий кубок

Северянин Игорь Васильевич

1911.

Диссо-рондо

Ожили снова желанья: Воспоминаний папирус Снова ветреет, как парус, И в бирюзе умиленья Призрак слияния вырос. Блекло-сафировый ирис Вяло поет новолунье, Льется душа снова через, — Слова желанья. Мысли, как сон, испарились В прямости жизненных линий; Долго со Злом мы боролись, Отдых найдем в Аполлоне. Снова сердца разгорелись, Слова желанья!

1911. Февраль.

Тень апельсинной ветки

(из

Тинь-Тунь-Линг)

Одиночила в комнате девушка. Взволновали ее звуки флейты, — Голос юноши в них: Голос, чей ты? О, застынь в напряженной мечте ушко! Чья-то тень на колени к ней падает, — Из окна апельсинная ветка. «Разорвал кто-то платье мне метко», Грезит девушка с тайной отрадою:

Веймарн, мыза Пустомержа.

1912. Август.

Шантажистка

Так Вы изволите надеяться, что Вам меня удастся встретить Уж если не в гостиной шелковой, так в жесткой камере судьи? Какая все же Вы наивная! Считаю долгом Вам заметить: Боюсь, Вы дело проиграете, и что же ждет Вас впереди?.. Конечно, с Вашею энергией, Вы за инстанцией инстанцию: Съезд мировой, затем суд округа, потом палата и сенат. Но только знаете, любезная, не лучше ль съездить Вам на станцию, И там купить билет до Гатчины, спросив в буфете лимонад. Он охладит Ваш гнев тропический, и Вы, войдя в вагон упруго, Быть может, проведете весело в дороге следуемый час. И, может быть, среди чиновников Вы повстречаете экс-друга, Который — будем же надеяться! — не поколотит вовсе Вас!.. Приехав к месту назначения, Вы с ним отправитесь в гостиницу. Он, после шницеля с анчоусом, Вам даст: Малагу-Аликант! Вам будет весело и радостно, Вы будете, как именинница, Ах, при уменьи, можно выявить и в проституции талант!.. Зачем же мне Вы угрожаете и обещаете отместки? Зачем так нагло Вы хватаетесь за правосудия набат? Так не надейтесь же, сударыня, что я послушаюсь повестки И деньги дам на пропитание двоякосмысленных ребят!

1912. Ноябрь.

Шансонетка горничной

Я — прислуга со всеми удобствами — Получаю пятнадцать рублей, Не ворую, не пью и не злобствую И самой инженерши честней. Дело в том, что жена инженерская Норовит обсчитать муженька. Я над нею труню (я, ведь, дерзкая!) И словесно даю ей пинка. Но со мною она хладнокровная, — Сквозь пять пальцев глядит на меня: Я ношу бильедушки любовные. От нее, а потом — для нее. Что касается мужа господского — Очень добр господин инженер: «Не люблю, — говорить, — ультра-скотского Вот, супруги своей — например»: . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В результатах мы скоро поладили, — Вот уж месяц, как муж и жена. Получаю конфекты, материи И филипповские пирожки, И — на зависть кухарки Гликерии, Господина Надсона стишки. Я давно рассчитала и взвесила, Что удобная должность, ей-ей: Тут и сытно, и сладко, и весело, Да вдобавок пятнадцать рублей!

Веймарн.

1913. Июль.

Озеровая баллада

Св. кн. О.Ф. Имеретинской

На искусственном острове крутобрегого озера Кто видал замок с башнями? кто к нему подплывал? Или позднею осенью, только гладь подморозило, Кто спешил к нему ветрово, трепеща за провал? Кто,

к окну приникающий, созерцания пестрого Не выдерживал разумом — и смеялся навзрыд? Чей скелет содрогается в башне мертвого острова, И под замком запущенным кто, прекрасный, зарыт? Кто насмешливо каялся? кто возмездия требовал? Превратился кто в филина? кто — в летучую мышь? Полно, полно, то было ли? может быть, вовсе не было?.. Завуалилось озеро, зашептался камыш.

1910. Июнь.

Издевательство

Как блекло ткал лиловый колокольчик Линялую от луни звукоткань! Над ним лунел вуалевый эольчик И, камешки кидая в воду: «кань», Чуть шепотал устами, как коральчик: Он был оно: ни девочка, ни мальчик. На озере дрожал электробот. Все слушали поэта — экстазера И в луносне тонули от забот. Но призраками Серого Мизэра Шарахнулся пугающий набат, — И в отблесках пылающего замка Умолк поэт, как жалкий акробат: — Царица Жизнь воспитана, как хамка!

1911. Март.

На голос весенней новеллы

Обстругав ножом ольховый прутик, Сделав из него свистящий хлыстик, Королева встала на распутье Двух аллей. И в девственном батисте Белолильной феей замерла. Вот пошла к избушке столяра, Где лежали дети в скарлатине, Где всегда отточенный рубанок Для гробов, для мебели, для санок. Вот и пруд, олунен и отинен, Вот и дом, огрустен и отьмен. — Кто стучит? — спросил столяр Семен. «Королева»: шепчет королева. Прохрипели рыжие засовы. Закричали в отдаленье совы. Вспомнилась весенняя новелла: В ясенях отданье столяру. Он впустил. Взглянула — как стрелу, Прямо в глаз любовника метнула. И пошла к отряпенной кроватке. Смерть и Жизнь над ней бросали ставки. Было душно, холодно и лунно. Столяриха билась на полу И кричала: «дайте мне пилу»!

1911. Ноябрь.

Эскизетка

Соны качеля, белесо ночело. Лес печалел в белосне. Тюли эоля качала Марчелла: — Грустно весенне усни! — Точно ребенка, Марчелла качала Грезы, меня и весну. Вот пробесшумела там одичало Глуше затишия мышь. Крылья дымели, как саван истлевший. — Сердце! тебя не поймешь, Лед запылавший!

1911. Март.

Эго-Рондола

Я — поэт: я хочу в бирюзовые очи лилии белой. Ее сердце запело: Ее сердце крылато: Но Стебель есть у нее. Перерублю, и Белый лебедь раскрыл бирюзовые очи. Очи лилии Лебедь раскрыл. Его сердце запело. Его сердце Крылато! Лебедь рвется в Эфир к облакам — К белым лилиям неба, к лебедям небес! Небесная бирюза — очи облак. Небо запело!.. Небо Крылато!.. Небо хочет в меня: я — поэт!

Промельк («Голубые голуби на просторной палубе…»)

Ив. Лукашу

Голубые голуби на просторной палубе. А дождинки капали, — голуби их попили. На просторной палубе голубые голуби Все дождинки попили, а дождинки капали.

1911.

Пятицвет II

В двадцать лет он так нашустрил: Проституток всех осестрил, Астры звездил, звезды астрил, Погреба перереестрил. Оставалось только — выстрел.

1911.