Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849
Шрифт:
Но что я ни говорил, никак не мог добиться от нее никакого ответа. Ясно было для меня только то, что Ольга принадлежала к числу тех женщин, которые в любви не держатся никаких предрассудков, не хотят никак, во что бы то ни стало, видеть в ней тягостную и утомительную работу сердца, а, напротив того, привязываются легко, хотя и искренно.
— По крайней мере, на будущее-то время старайся как-нибудь избегать этого, — сказал я.
— Постараюсь, — отвечала она сквозь слезы.
— Ну, что ж ты намерена теперь
Она опустила глаза.
— Я бы советовал тебе отправиться к себе.
— А он? — спросила она робко.
— Ах, право, он мне надоел с своими глупостями, и я решительно хочу расстаться с ним.
— А он-то как же? — снова спросила она, побледнев.
— Да как хочет: мне что за дело!
— Да как же это? ведь он не может жить один…
Я посмотрел на нее с невольным удивлением, хотя после всего виденного и слышанного мною в течение этого вечера довольно странно было чему-нибудь удивляться,
— Видно, мало еще он тебя мучит, — сказал я с некоторою досадою.
Мы вошли во двор.
— Решайся, однако ж, на что-нибудь: к себе ты пойдешь или к нам!
Она снова потупила глазенки, и мне вдруг сделалось страшно жалко ее.
— Ну, как хочешь, — сказал я ей, — глупенькая ты, право, глупенькая: ведь опять будешь плакать! Ты видишь, каков он: что ж путного можешь ожидать ты от своей любви.
Через час явился и Брусин. Мы пробыли несколько времени вместе, и мне показалось, что он несколько успокоился. Проглядывала, правда, в его обхождении с Ольгой какая-то принужденность, но после всех сцен, которых я был свидетелем, нельзя было и требовать, чтобы он был откровенен по-прежнему. Через полчаса я оставил их и сел заниматься.
Вдруг он явился ко мне.
— Нет ли у тебя десяти рублей? — спросил он меня. Я дал ему.
— Да на что они тебе?
— Да так… нужно…
Я пошел за ним.
— Возьмите, — сказал он, подходя к Ольге и подавая ей ассигнацию.
Она побледнела и только могла пробормотать: зачем?
— Это за вашу снисходительность, — сказал он совершенно равнодушно.
Она вся вспыхнула и вскочила как ужаленная; глазенки ее блестели, как два горящих угля, ноздри поднимались, губы дрожали.
«Славно! — подумал я, — ай да Ольга; давно бы так!»
— За мою снисходительность? — говорила она между тем, — так знайте же, что моя снисходительность дороже десяти рублей продается, а за то, что я для вас делала и от вас вытерпела… у вас слишком мало денег, чтоб заплатить мне…
И она бросила ему деньги в лицо; он, в свою очередь, побледнел; губы его судорожно сжались; я видел даже, что он одну минуту поднимал уж руку… Но все это было только минутно, он не мог более вынести нравственного своего изнеможения и почти без чувств повалился на диван. Ольга ушла.
Несколько времени спустя он снова пришел ко
— Что, дождались вы, наконец? — сказал я ему.
Он молча сел в кресло неподалеку от меня.
— Я еще удивляюсь, как она давно не бросила вас…
Он все молчал.
— Что же мне делать! — сказал он наконец, — что ж делать, коли у меня такой несчастный характер.
— Согласитесь, однако ж, Александр Андреич, из того, что у вас, как вы говорите, несчастный характер, следует ли, чтоб она терпела все оскорбления, которыми вы ее с каким-то диким удовольствием столько времени преследовали?
— Что ж делать мне! научите меня, что мне делать! К чему мне ваши упреки, когда я сам очень хорошо вижу, что я виноват перед нею! как же поправить это!
— Послушайте, Александр Андреич, мне уж надоело разыгрывать с вами роль Здравомысла или Добросерда * , да и вам пора бы перестать представлять из себя Ловеласа — мучителя сердец… Заметьте, что она ведь не Кларисса… *
— Однако ж ведь вы очень хорошо знаете, что я не по своей воле играю эту роль.
— В таком случае, право, не знаю, что вам советовать. Последовало несколько минут молчания.
— Другому я принялся бы, может быть, объяснять, что из того, что его любит женщина, вовсе не следует, чтобы эта же женщина не могла любить и другого, что, во всяком случае, она ничем ему не обязана… Другой, может быть, и послушался бы меня, и принял бы вещь как она есть, а вы ведь и сами очень хорошо все это знаете, — что ж я могу вам сказать нового?
— Однако ж, предположим, что я послушаюсь вашего совета…
— Зная ваш характер, я думаю, что для вас было бы полезнее расстаться с ней навсегда… Но советовать, впрочем, ничего не могу, потому что наперед знаю, что вы все-таки не оставите ее…
Он задумался и долго не говорил ни слова; наконец встал и сказал мне твердым голосом:
— Решено! я перестаю об ней думать.
Однако ж минуты через две опять задумался и снова опустился в кресло. Я ждал, что от него будет.
— Нет, не могу, — сказал он наконец слабым голосом, — не могу, это выше сил моих…
Я посмотрел на него и покачал головою.
— Говорите что хотите: я сам чувствую, что я слаб, что я достоин презрения… но не могу иначе!
— И заметьте, Александр Андреич, — сказал я, — что не в одной любви вы так поступаете: во всей вашей жизни вы точно так же вечно колеблетесь и вечно, как будто бы умышленно, насмехаетесь над самим собою.
— Да что ж мне делать, коли я так несчастно устроен?
— Уж я не знаю, устроены ли вы от природы несчастно, обстоятельства ли вас сделали таким, или вы сами себя изуродовали, только я вижу, что вы до сих пор ничего не сделали, хотя за многое принимались.