Том 12. Пьесы 1908-1915
Шрифт:
Людмила. Ну да! А что? Помнишь, как мы с тобой в саду этом играли?
Павел (входит). О чём сплетничаете?.. (Зажигает свечи в люстре.)
Людмила. Зачем это?
Павел. Тобой любоваться хочу!
Людмила. Погаси…
Павел. Не погашу!
Людмила. Урод!
Павел. Вот, Анна, с каким
Людмила. Врёшь! Ты сам на коленках ползал передо мной, как нищий…
Анна. Перестаньте!
Людмила. Ты понимаешь — он ничего не может сделать со мной… так дразнит меня разными пакостями. Подарили мне кота сибирского — отравил…
Павел. Он меня царапал… Вовсе я не травил его… он сам объелся…
Людмила (вскочила). Молчи, обезьяна! Видеть не могу… (Быстро уходит.)
Павел (тихо). Убежала… ага! Видеть не можешь?
Анна. Что же ты думаешь делать, Павел?
Павел (усмехаясь). Ничего. Мне — нехорошо, пусть и она терпит! (Вдруг искренно и горячо.)Анюта, помоги мне, Христа ради! Я тебе подарю что хочешь… денег, если надо, денег дам, когда папаша умрёт! Господи — я всё отдам… всё!
Анна (задумалась). Что я могу сделать?
Павел (тихо, жалобно). Ты по любви вышла замуж, — научи её любить меня… научи её! Я её так люблю — меры нет! Спит она, а я стою на коленках у кровати: «Люда, Людочка, никто тебя не полюбит, как я! — так и шепчу ей всю ночь до утра… — У всех что-нибудь есть, а я уродливый, мне больше не для чего жить, как для тебя», — говорю я ей, а она — спит… Анна, помоги мне!
Анна (торопливо). Успокойся, кто-то идёт…
Павел. Что мне? Пусть все идут… все знают!
Наталья (входит). Паша, матушка зовёт… (Подозрительно смотрит на них.)Скорее, она сердится.
Павел (уходя). Она всегда сердится.
Наталья (следуя за ним). Ты там мальчишку побил конторского…
Павел. Ну так что? Их надо бить…
Анна (Наталье). Наташа, подождите минутку.
Наталья (возвращаясь). Хорошо.
Анна. Ф-фу… точно он избил меня!..
Наталья.
Анна. Вы с ним, кажется, хорошо живёте?
Наталья. Я — со всеми одинаково.
Анна. Не скучно это?
Наталья. Почему же?
Анна. Да вы такая молоденькая… развлечений здесь нет…
Наталья. А муж?
Анна (улыбаясь). Этого довольно?
Наталья (поучительно). Он очень старается, чтобы не скучно было… и смешит, и всё. К тому же время теперь вовсе не такое, чтобы смеяться хотелось…
Анна (заинтересована). Да-а?
Наталья (убеждённо). Конечно! Теперь уж невозможно жить, как раньше… надо переезжать в город… и всё должно быть иначе…
Анна (серьёзно). Как же?
Наталья. Не могу ещё объяснить… я очень много думаю об этом, а — не знаю… Только — надобно жить в укреплённых городах, где много полиции и войско есть… (Воодушевляясь.)После этих страшных годов тихие люди переводятся, сестрица Анна. Все начали думать и тайно друг с другом говорить… и ходят разные люди… у нас тут заходил один, так он уговаривал всех, что всякое дело — грешно и делать ничего не надо! Я очень испугалась тогда… вы подумайте, что это может быть, если опять никто не будет работать?
Анна. Какая вы однако…
Наталья. У меня ребёнок больной, и по ночам я мало сплю, а всё думаю о разных разностях. Но я ещё молоденькая, и меня не слушают, когда я говорю… а вот вы, спасибо вам, слушаете… Это мне очень приятно.
Прохор (входит, сердитый). Где Васса?
Анна. Не знаю.
Наталья. На завод ушла.
Прохор. Чертовка…
Анна. Откуда вы такой?
Прохор. Грязен? С голубятни. Ефиопы — три месяца прошу лестницу поправить — не хотят! Это — нарочно, Анна, так ты и знай! И если я в погреб слечу, шею сверну, — это будет подстроено, да! Это будет Пашкина хиромантия!..
Анна. Ой, дядя, ну что вы говорите?
Прохор. Знаю что… Ты — не знаешь, а я… прошлый раз сижу на голубятне, а кто-то тихонько открыл творило погреба, лестницу подвинул на самый край и дверь со двора захлопнул. Темно. Пол — сырой на погребе… едва-едва не слетел я. Это как понять? Чьи сии дела уголовные, а?