Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935
Шрифт:
Мелания. Ты — что болтаешь? (Бьёт её по щеке.)
Звонцов. Как вам не стыдно?
Мелания. Кого? Тебя стыдно?
Варвара. Успокойся, тётя…
Ксения. Господи… Ну, что же это?
(Шура и Глафира укладывают Булычова на диван, Достигаев внимательно рассматривает его. Звонцовы уводят Ксению с Меланией.)
Достигаев (жене). Едем домой, Лиза, домой!
Елизавета. Как это он гудел, а? Ничего подобного не воображала…
Булычов (Шуре). Всё это — игуменья придумала…
Шура. Тебе нехорошо?
Булычов. Она… Вроде панихиды… по живому…
Шура. Скажи — нехорошо тебе? Послать за доктором?
Булычов. Не надо. А насчёт царства паяц этот от себя махнул… Кабы — бог да кабы мог, — слышала? Не может!
Шура. Всё это надобно забыть…
Булычов. Забудем! Ты взгляни — как, что они там… Глафиру не обидели бы… Чего на улице поют?
Шура. Ты не вставай!
Булычов. И погибнет царство, где смрад. Ничего не вижу… (Встал, держась за стол, протирает глаза.)Царствие твое… Какое царствие? Звери! Царствие… Отче наш… Нет… плохо! Какой ты мне отец, если на смерть осудил? За что? Все умирают? Зачем? Ну, пускай — все! А я — зачем? (Покачнулся.)Ну? Что, Егор? (Хрипло кричит.)Шура… Глаха — доктора! Эй… кто-нибудь, черти! Егор… Булычов… Егор!..
(Шура, Глафира, Тятин, Таисья, — Булычов почти падает навстречу им. За окнами — густо поют. Глафира, Тятин поддерживают Булычова. Шура — бежит к окну, открывает его, врывается пение.)
Булычов. Чего это? Панихида… опять отпевают! Шура! Кто это?
Шура. Иди сюда, иди… смотри!
Булычов. Эх, Шура…
Занавес
Достигаев и другие
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Достигаев.
Елизавета.
Антонина.
Алексей.
Павлин.
Звонцов.
Варвара.
Ксения.
Донат.
Глафира.
Таисья.
Мелаиия.
Шура.
Пропотей.
Тятин.
Лаптев.
Калмыкова.
Рябинин.
Бородатый солдат.
Кузьмин.
Поп Иосиф.
3ыбин — помещик.
Губин.
Нестрашные — отец и сын Виктор.
Троеруков.
Целованьев.
Лисогонов.
Мокроусов.
Бетлинг.
Жанна.
Чугунова.
Константин,
Софрон — дети её.
Действие первое
Купеческий клуб. Солидно обставленная гостиная, против зрителя портрет Александра Третьего во весь рост и в шапке, — тучная, чёрная фигура на голубоватом фоне, за нею — какие-то колонны,
Лисогонов. Ты, отец Павлин, погоди рассказывать, я пойду чайку спрошу. (Остановился, смотрит на портрет царя, вздохнул.)Что, ваше величество, сынка-то у тебя — рассчитали? Эхе-хе…
Нестрашный (садясь к столу, угрюмо). Есть у меня догадочка, что Лениным да большевиками кадеты пугают нас. Расчётец у них такой — пугать.
Павлин. Боюсь, что в этом случае — ошибаетесь вы. Ленин — воплощение материализма, злого духа, — земной, грубейшей, диавольской мудрости…
Нестрашный. А ты, когда во второй Думе эсером был, небесную мудрость воплощал?
Павлин. Ирония ваша едва ли уместна. Во второй Думе, если помните, духовенство было представлено весьма обильно, и в этом сказалась воля народа…
Нестрашный. Н-да… Пошли попы вприсядку…
Павлин. Взглянув же углублённо, мы увидим, что эсерство, отказавшееся от террора, вполне способно к слиянию с кадетизмом, а сей последний является наименьшим злом и — как видим — заключает в себе дальнейшее тяготение направо.
(Подходят и присаживаются к столу: Целованьев, хозяин городских боен, и Троеруков — мукомол, человек лет 50, очень похожий на Александра Третьего; о своём сходстве с царём Троеруков знает. В дверях зала Василий Достигаев беседует с Мокроусовым; Мокроусов — в штатском, он — заведует хозяйством клуба. Так же как и Достигаев, он мелькает на сцене в продолжение всего акта. Достигаев — старшина клуба — ручки в карманах, прислушивается ко всем разговорам, вступает во все беседы, оставаясь один, задумчиво посвистывает.)
Целованьев. О чём беседа?
Павлин. Вот, Порфирий Петрович говорит, что кадеты нарочно пугают нас Лениным с братией его; пугают, как я понимаю, того ради, чтоб торговое сословие подалось влево, к ним, кадетам, в их власть…
Целованьев. А ты, отец Павлин, разве не кадет?
Павлин. Никоим образом и никогда не склонюсь. Я вообще…
Д ост и га е в (подошёл). Да, вообще-то вот — как?