Том 2. Баллады, поэмы и повести

Жуковский Василий Андреевич

XIII

Я их увидел — и оне Все были те ж: на вышине Веков создание — снега, Под ними Альпы и луга, И бездна озера у ног, И Роны блещущий поток Между зеленых берегов; И слышен был мне шум ручьев, Бегущих, бьющих по скалам; И по лазоревым водам Сверкали ясны облака; И быстрый парус челнока Между небес и вод летел; И хижины веселых сел, И кровы светлых городов Сквозь пар мелькали вдоль брегов… И я приметил островок: Прекрасен, свеж, но одинок В пространстве был он голубом; Цвели три дерева на нем; И горный воздух веял там По мураве и по цветам, И воды были там живей, И обвивалися нежней Кругом родных брегов оне. И видел я: к моей стене Челнок с пловцами приставал, Гостил у брега, отплывал И, при свободном ветерке Летя, скрывался вдалеке; И в облаках орел играл, И никогда я не видал Его столь быстрым — то к окну Спускался он, то в вышину Взлетал — за ним душа рвалась; И слезы новые из глаз Пошли, и новая печаль Мне сжала грудь… мне стало жаль Моих покинутых цепей. Когда ж на дно тюрьмы моей Опять сойти я должен был — Меня, казалось, обхватил Холодный гроб; казалось, вновь Моя последняя любовь, Мой милый брат передо мной Был взят несытою землей; Но как ни тяжко ныла грудь — Чтоб от страданья отдохнуть, Мне мрак тюрьмы отрадой был.

XIV

День приходил — день уходил — Шли годы — я их не считал; Я, мнилось, память потерял О переменах на земли. И люди наконец пришли Мне волю бедную отдать. За что и как? О том узнать И не помыслил я — давно Считать привык я за одно: Без цепи ль я, в цепи ль я был, Я безнадежность полюбил; И им я холодно внимал, И равнодушно цепь скидал, И подземелье стало вдруг Мне милой кровлей… там все друг, Все однодомец было мой: Паук темничный надо мной Там мирно ткал в моем окне; За резвой мышью при луне Я там подсматривать любил; Я к цепи руку приучил; И… столь себе неверны мы!.. Когда за дверь своей тюрьмы На волю я перешагнул — Я о тюрьме своей вздохнул.

Перчатка ^*

Повесть

Перед своим зверинцем, С баронами, с наследным принцем, Король Франциск сидел; С высокого балкона он глядел На поприще, сраженья ожидая; За королем, обворожая Цветущей прелестию взгляд, Придворных дам являлся пышный ряд. Король дал знак рукою — Со стуком растворилась дверь, И грозный зверь С огромной головою, Косматый лев Выходит; Кругом глаза угрюмо водит; И вот, все оглядев, Наморщил лоб с осанкой горделивой, Пошевелил густою гривой, И потянулся, и зевнул, И лег. Король опять рукой махнул — Затвор железной двери грянул, И смелый тигр из-за решетки прянул; Но видит льва, робеет и ревет, Себя хвостом по ребрам бьет, И крадется, косяся взглядом, И лижет морду языком, И, обошедши льва кругом, Рычит и с ним ложится рядом. И в третий раз король махнул рукой — Два барса дружною четой В один прыжок над тигром очутились; Но он удар им тяжкой лапой дал, А лев с рыканьем встал… Они смирились, Оскалив зубы, отошли, И зарычали, и легли. И гости ждут, чтоб битва началася. Вдруг женская с балкона сорвалася Перчатка… все

глядят за ней… Она упала меж зверей. Тогда на рыцаря Делоржа с лицемерной И колкою улыбкою глядит Его красавица и говорит: «Когда меня, мой рыцарь верный, Ты любишь так, как говоришь, Ты мне перчатку возвратишь». Делорж, не отвечав ни слова, К зверям идет, Перчатку смело он берет И возвращается к собранью снова. У рыцарей и дам при дерзости такой От страха сердце помутилось; А витязь молодой, Как будто ничего с ним не случилось, Спокойно всходит на балкон; Рукоплесканьем встречен он; Его приветствуют красавицыны взгляды… Но, холодно приняв привет ее очей, В лицо перчатку ей Он бросил и сказал: «Не требую награды».

Две были и еще одна ^*

День был ясен и тепел; к закату сходящее солнце Ярко сияло на чистом лазоревом небе. Спокойно Дедушка, солнцем согретый, сидел у ворот на скамейке; Глядя на ласточек, быстро круживших в воздушном пространстве, Вслед за ними пускал он дымок из маленькой трубки; Легкими кольцами дым подымался и, с воздухом слившись, В нем пропадал. Маргарита, Луиза и Лотта за пряжей Чинно сидели кругом; самопрялки жужжали, и тонкой Струйкой нити вилися; Фриц работал, а Энни, Вечный ленивец, играл на траве с курчавою шавкой. Все молчали: как будто ангел тихий провеял. «Дедушка, — Лотта сказала, — что ты примолк? Расскажи нам Сказку; вечер ясный такой; нам весело будет Слушать». — «Сказку? — старик проворчал, высыпая из трубки Пепел, — все бы вам сказки; не лучше ль послушать вам были? Быль расскажу вам, и быль не одну, а две». Опроставши Трубку и снова набив ее табаком, из мошонки Дедушка вынул огниво и, трут на кремень положивши, Крепко ударил сталью в кремень, посыпались искры, Трут загорелся, и трубка опять задымилась. Собравшись С мыслями, дедушка так рассказывать с важностью начал: «Дети, смотрите, как все перед нами прекрасно; как солнце, Медленно с неба спускаясь, все осыпает лучами; Реин золотом льется; жатва как тихое море; Холмы зеленые в свете вечернем горят; по дорогам Шум и движенье; подняв паруса, нагруженные барки Быстро бегут по водам; а наша приходская церковь… Окна ее как огни меж темными липами блещут; Вкруг мелькают кресты на кладбище, и в воздухе теплом Птицы вьются, мошки блестящею пылью мелькают; Весь он полон говором, пеньем, жужжаньем… прекрасен Мир господень! сердцу так радостно, сладко и вольно! Скажешь: где бы в этом прекрасном мире господнем Быть несчастью? Ан нет! и не только несчастье злодейство Место находит в нем. Видите ль там, на высоком пригорке, Замок в обломках? Теперь по стенам расцветает зеленый Плющ, и солнце его золотит, и звонкую песню беспечно, Сидя в траве, на рожке там играет пастух. А на Рейне Видите ль вы небольшой островок? Молодая из кленов Роща на нем расцвела; под тенью ее разостлавши Сети, рыбак готовит свой ужин, и дым голубою Струйкой вьется по зелени темной. Взглянуть, так прекрасный Рай. Ну слушайте ж: очень недавно там, на пригорке, Близко развалин замка, стояла гостиница — чистый, Светлый, просторный дом, под вывеской Черного вепря. В этой гостинице каждый прохожий в то время мог видеть Бедную Эми. Подлинно бедная! дико потупив Голову, в землю глаза неподвижно уставив, по целым Дням сидела она перед дверью трактира на камне. Плакать она не могла, но тяжко, тяжко вздыхала; Жалоб никто от нее не слыхал, но, боже мой! всякий, Раз поглядевши ей, бедной, в лицо, узнавал, что на свете Все для нее миновалось: мертвою бледностью щеки Были покрыты, глаза из глубоких впадин сверкали Острым огнем; одежда была в беспорядке; как змеи, Черные кудри по голым плечам раскиданы были. Вечно молчала она и была тиха, как младенец; Но порою, если случалось, что ветер просвищет, Вдруг содрогалась, на что-то глаза упирала и, пальцем Быстро туда указав, смеялась смехом безумным. Бедная Эми! такою ль видали ее? Беззаботно Жизнью, бывало, она веселилась, как вольная пташка. Помню и я и старые гости Черного вепря, Как нас радушной улыбкой и ласковым словом встречала Эми, как весело шло угощенье. И все ей друзьями Были в нашей округе. Кто веселость и живость Всюду с собой приносил? Кого, как любимого гостя, С криками вся молодежь встречала на праздниках? Эми. Кто всегда так опрятно и чинно одет был? Кого наш священник Девушкам всем в образец поставлял? Кто, шумя как ребенок Резвый на игрищах, был так набожно тих за молитвой? Словом: кто бедным был друг, за больными ходил, с огорченным Плакал, с детьми играл, как дитя? Все Эми, все Эми. Господи боже! она ли не стоила счастья? А вышло Все напротив. Она полюбила Бранда. Признаться, Этот Бранд был молод, умен и красив; но худые Слухи носились об нем: он с людьми недобрыми знался; В церковь он не ходил; а в шинках, за картами, кто был Первый? Бранд. Колдовством ли каким он понравился Эми, Сам ли господь ей хотел послать на земле испытанье, С тем, чтоб душа ее, здесь в страданьях очистившись, прямо В рай перешла — не знаю, но Эми была уж невестой Бранда, и все жалели об ней. Ну послушайте ж: вечер Был осенний и бурный; в гостинице Черного вепря Два сидели гостя; яркое пламя трещало в камине. «Что за погода! — сказал один. — Не раздолье ль в такую Бурю сидеть у огня и слушать, как ветер холодный Рвется в оконницы?» — «Правда, — другой отвечал, — ни за что бы Я теперь отсюда не вышел; ужас, не буря. Месяц на небе есть, а ночь так темна, что хоть оба Выколи глаза; плохо тому, кто в дороге». — «Желал бы Знать я, найдется ль такой удалец, чтоб теперь в тот старинный Замок сходить? Он близко, шагов с три сотни, не боле; Но, признаться, днем я не трус, а ночью в такое Время пойти туда, где, быть может, в потемках Гость из могилы встретит тебя, — извините; с живыми Сладить можно, а с мертвым и смелость не в пользу; храбрися Сколько угодно душе, а что ты сделаешь, если Вдруг пред тобою длинный, бледный, сухой, с костяными Пальцами станет, и два ужасные глаза упрутся Дико в тебя, и ты ни с места, как камень? А в этом Замке, все знают, нечисто; и в тихую ночь там не тихо; Что же в бурю, когда и мертвец повернется в могиле?» — «Страшно, правда; а я об заклад побьюся, что наша Эми не струсит и в замок одна-одинешенька сходит». — «Бейся, пробьешь». — «Изволь, по рукам! ты слышала, Эми? Хочешь ли новую шляпку выиграть к свадьбе? Сходи же В замок и ветку нам с клена, который между обломков Там растет, принеси; я знаю, что ты не боишься Мертвых и бредням не веришь. Согласна ли, Эми?» — «Согласна, — Эми сказала с усмешкой. — Бояться тут нечего, разве Бури; а против ночных привидений защитой молитва». С этим словом Эми пошла. Развалины были Близко; но ветер выл и ревел; темнота гробовая Все покрывала, и тучи, как черные горы, задвинув Небо, страшно ворочались. Эми знакомой тропинкой Входит без всякого страха в средину развалин; Клен недалеко; вдруг ветер утих на минуту; и Эми Слышит, что кто-то идет живой, а не мертвый; ей стало Страшно… слушает… ветер снова поднялся и снова Стих, и снова послышалось ей, что идут; в испуге К груде развалин прижалася Эми. В это мгновенье Ветром раздвинуло тучи, и месяц очистился. Что же Эми увидела? Два человека — две черные тени — Крадутся между обломков и тащат мертвое тело. Ветер ударил сильней; с головы одного сорвалася Шляпа и к Эминым прямо ногам прикатилась; а месяц В ту минуту пропал, и все опять потемнело. «Стой! (послышался голос) шляпу ветром умчало». — «После отыщешь, прежде окончим работу: зароем Клад свой», — другой отвечал, и они удалились. Схвативши Шляпу, стремглав пустилась к гостинице Эми. Бледнее Смерти в двери вбежала она и долго промолвить Слова не в силах была; отдохнув, наконец рассказала То, что ей в замке привиделось. «Вот обличитель убийцам!» — Шляпу поднявши, громко примолвила Эми; но тут же В шляпу всмотрелась… «Ах!» и упала на пол без чувства: Брандово имя стояло на шляпе. Мне нечего боле Вам рассказывать. В этот миг помутился рассудок Бедной Эми; господь милосердый недолго страдать ей Дал на земле: ее отнесли на кладбище. Но долго Видели столб с колесом на пригорке близ замка: прохожим Он приводил на память и Бранда и бедную Эми. Все исчезло теперь, и гостиницы нет; лишь могилка Бедной Эми цветет, как цвела, и над нею спокойно». Дедушка кончил и молча стал выколачивать трубку. Внучки также молчали и с грустью смотрели на церковь: Солнце играло на ней, и темные липы бросали Тень на кладбище, где Эми давно покоилась в гробе. «Вот вам другая быль, — сказал, опять раскуривши Трубку, старик. — Каспар был беден. К буйной, развратной Жизни привык он, и сердце в нем сделалось камнем. Но жадным Оком смотрел на чужое богатство Каспар. На злодейство Трудно ль решиться тому, кто шатается праздно, не помня Бога? Так и случилось. Каспар на ночную добычу Вышел. Вы видите остров на Рейне? Вдоль берега вьется Против этого острова, мимо утеса, дорожка. Там, у самой дорожки, под темным утесом, в ночное Позднее время Каспар засел и ждал: не пройдет ли Кто-нибудь мимо? Ночь прекрасна была; освещенный Полной луной островок отражался в воде, и густые Клены, глядяся в нее, стояли тихо, как черные тени; Все покоилось… волны изредка в берег плескали, В листьях журчало, и пел соловей. Но, злодейским Замыслом полный, Каспар не слыхал ничего; он иное Жадным подслушивал ухом. И вот напоследок он слышит: Кто-то идет по дороге; то был одинокий прохожий. Выскочил, словно как зверь из берлоги, Каспар; и недолго Длилась борьба между ими: бедный путник с тяжелым Стоном упал на землю, зарезанный. Мертвое тело В воду стащил Каспар и вымыл кровавые руки; Брызнули волны, раздавшись под трупом, и снова слилися В гладкую зыбь; все стало по-прежнему тихо, и сладко Петь продолжал соловей. Каспар беззаботно с добычей В путь свой пошел; свидетелей не было; совесть молчала. Скоро истратил разбойник добытое кровью, и скоро Голым стал он по-прежнему. Годы прошли; об убийстве, Кроме бога, никто не проведал; но слушайте дале. Раз Каспар сидел за столом в гостинице. Входит Старый знакомец его, арендарь Веньямин; он садится Подле Каспара; он крепко, крепко задумчив; и вправду Было о чем призадуматься: денно и ночно работал, Честно жил Веньямин, а все понапрасну; тяжелый Крест достался ему: семью имел он большую; Всех одень, напой, накорми… а чем? И вдобавок Новое горе постигло его: жена от тяжелой Скорби слегла в постель, и деньги пошли за лекарство; Бог помог ей; но с той поры все хуже да хуже; и часто Нечего есть; жена молчит, но тает как свечка; Дети криком кричат; наконец остальное помещик В доме силою взял, в уплату за долг, и из дома Выгнать грозился. Эта беда с Веньямином случилась Утром, а вечером он Каспара в гостинице встретил. Рядом с ним он сидел у стола; опершись на колено Локтем, рукою закрывши глаза, молчал он, как мертвый. «Что с тобой, Веньямин? — спросил Каспар. — Ты как будто В воду опущен. Послушай, сосед, не распить ли нам вместе Кружку вина? Веселее на сердце будет; отведай». Кружку взял Веньямин и выпил. «Тяжко приходит Жить, — сказал он. — Жена умирает, и хилые кости Не на чем ей успокоить: злодеи последнюю взяли Нынче постелю. А дети — господи боже мой! лучше б Им и мне в могилу. Помещик наш нынешней ночью В замок свой пышный поедет и там на мягких подушках, Вкусно поужинав, сладко заснет… а я, воротяся В дом мой, где голые стены, что найду там? Бездушный! Я ли Христом да богом его не молил? У него ли Мало добра?.. Пускай же всевышний господь на судилище страшном Так же с ним немилостив будет, как он был со мною!» Слушал Каспар и в душе веселился, как злой искуситель; В кружку соседу вина подливал он, и скоро зажег в нем Кровь, и потом из гостиницы вышел с ним вместе. Уж было Поздно. «Сосед, — Веньямину он тихо шепнул, — господин твой Нынешней ночью один в свой замок поедет; дорога Близко, она пуста; а мщенье, знаешь ты, сладко». Речью такой был сражен Веньямин; но тяжкая бедность, Горе семьи, досада, хмель, темнота, обольщенье Слов коварных… довольно, чтоб слабое сердце опутать. Так ли, не так ли, но вот пошел Веньямин за Каспаром; Против знакомого острова сели они под утесом, Близко дороги, и ждут; ни один ни слова; не смеют Вслух дышать и слушают молча. Их окружала Тихая, темная ночь; звезд не сверкало на небе, Лист едва шевелился, без ропота волны лилися, Все покоилось сладко, и пел соловей. Душа Веньямина Вдруг согрелась: в ней совесть проснулась, и он содрогнулся. «Нечего ждать, — он сказал, — уж поздно; уйдем, не придет он». — «Будь терпелив, — злодей возразил, — пождем, и дождемся. Доле зато дожидаться его возвращенья придется В замке жене; да будет напрасно ее нетерпенье». Сердце от этих слов повернулось в груди Веньямина; Вспомнил свою он жену и сказал: «Теперь прояснилась Совесть моя; не поздно еще, не хочу оставаться!» — «Что ты? — воскликнул Каспар. — Послушался совести; бредит. Ночь темна, река глубока, здесь место глухое; Кто нас увидит?» Мороз подрал Веньямина по коже. «Кто нас увидит? А разве нет свидетеля в небе?» — «Сказки! здесь мы одни. В ночной темноте не приметит Нас ни земной, ни небесный свидетель». Тут неоглядной Прочь от него побежал Веньямин. И в это мгновенье Темное небо ярким, страшным лучом раздвоилось; Все кругом могильная мгла покрывала; на том лишь Месте, где спрятаться думал Каспар, было как в ясный Полдень светло. И вот пред глазами его повторилось Все, что он некогда тут совершил во мраке глубокой Ночи один: он услышал шум от упавшего в воду Трупа; он черный труп на волнах освещенных увидел; Волны раздвинулись, труп нырнул в них, и все потемнело… Дети, долго с тех пор под этим утесом, как дикий Зверь, гнездился Каспар сумасшедший. Не ведал он кровли; Был безобразен: лицо как кора, глаза как два угля, Волосы клочьями, ногти на пальцах как черные когти, Вместо одежды гнилое тряпье; худой, изможденный, Чахлый, все ребра наружу, он в страхе все жался к утесу, Все как будто хотел в нем спрятаться и все озирался Смутно кругом; но порою вдруг выбегал и, на небо Дико уставил глаза, шептал: «Он видит, он видит». Дедушка, быль досказав, посмотрел, усмехаясь, на внучек. «Что же вы так присмирели? — спросил он. — Видно, рассказ мой Был не на шутку печален? Постойте ж, я кое-что вспомнил, Что рассмешит вас и вместо научит. Слушайте. Часто Мы на свою негодуем судьбу; а если рассудишь, Как все на свете неверно, то сердцем смиришься и станешь Бога за участь свою прославлять. Иному труднее Опыт такой достается, иному легче. И вот как Раз до премудрости этой, не умствуя много, а просто Случаем странным, одною забавной ошибкой добрался Бедный немецкий ремесленник. Был по какому-то делу Он в Амстердаме, голландском городе; город богатый, Пышный, зданья огромные, тьма кораблей; загляделся Бедный мой немец, глаза разбежались; вдруг он увидел Дом, какого не снилось ему и во сне: до десятка Труб, три жилья, зеркальные окна, ворота С добрый сарай — удивленье! С смиренным поклоном спросил он Первого встречного: «Чей это дом, в котором так много В окнах тюльпанов, нарциссов и роз?» Но, видно, прохожий Или был занят, или столько же знал по-немецки, Сколько тот по-голландски, то есть не знал ни полслова; Как бы то ни было, Каннитферштан!отвечал он. А это Каннитферштанесть голландское слово, иль, лучше, четыре Слова, и значит оно: не могу вас понять.Простодушный Немец, напротив, вздумал, что так назывался владелец Дома, о коем он спрашивал. «Видно, богат не на шутку Этот Каннитферштан», — сказал про себя он, любуясь Домом. Потом отправился дале. Приходит на пристань — Новое диво: там кораблей числа нет; их мачты Словно как лес. Закружилась его голова, и сначала Он не видал ничего, так много он разом увидел. Но наконец на огромный корабль обратил он вниманье. Этот корабль недавно пришел из Ост-Индии; много Вкруг суетилось людей: его выгружали. Как горы, Были навалены тюки товаров: множество бочек С сахаром, кофе, перцем, пшеном сарацинским. Разинув Рот, с удивленьем глядел на товары наш немец; и сведать Крепко ему захотелось, чьи были они. У матроса, Несшего тюк огромный, спросил он: «Как назывался Тот господин, которому море столько сокровищ Разом прислало?» Нахмурясь, матрос проворчал мимоходом: Каннитферштан.«Опять! смотри пожалуй! Какой же Этот Каннитферштанмолодец! Мудрено ли построить Дом с богатством таким и расставить в горшках золоченых Столько тюльпанов, нарциссов и роз по окошкам?» Пошел он Медленным шагом назад и задумался; горе Взяло его, когда он размыслил, сколько богатых В свете и как он беден. Но только что начал с собою Он рассуждать, какое было бы счастье, когда б он Сам был Каннитферштан,как вдруг перед ним — погребенье. Видит: четыре лошади в черных длинных попонах Гроб на дрогах везут и тихо ступают, как будто Зная, что мертвого с гробом в могилу навеки отвозят; Вслед за гробом родные, друзья и знакомые молча В трауре идут; вдали одиноко звонит погребальный Колокол. Грустно стало ему, как всякой смиренной Доброй душе, при виде мертвого тела; и, снявши Набожно шляпу, молитву творя, проводил он глазами Ход погребальный; потом подошел к одному из последних Шедших за гробом, который в эту минуту был занят Важным делом: рассчитывал, сколько прибыли чистой Будет ему от продажи корицы и перцу; тихонько Дернув его за кафтан, он спросил: «Конечно, покойник Был вам добрый приятель, что так вы задумались? Кто он?» Каннитферштан!был короткий ответ. Покатилися слезы Градом из глаз у честного немца; сделалось тяжко Сердцу его, а потом и легко; и, вздохнувши, сказал он: «Бедный, бедный Каннитферштан!от такого богатства Что осталось тебе? Не то же ль, что рано иль поздно Мне от моей останется бедности? Саван и тесный Гроб». И в мыслях таких побрел он за телом, как будто Сам был роднею покойнику; в церковь вошел за другими; Там голландскую проповедь, в коей не понял ни слова, Выслушал с чувством глубоким; потом, когда опустили Каннитферштанав землю, заплакал; потом с облегченным Сердцем пошел своею дорогой. И с тех пор, как скоро Грусть посещала его и ему становилось досадно Видеть счастье богатых людей, он всегда утешался, Вспомнив о Каннитферштане,его несметном богатстве, Пышном доме, большом корабле и тесной могиле».

Неожиданное свидание ^*

Быль

Лет за семьдесят, в Швеции, в городе горном Фаллуне, Утром одним молодой рудокоп на свиданье с своею Скромной, милой невестою так ей сказал: «Через месяц (Месяц не долог) мы будем муж и жена; и над нами Благословение божие будет». — «И в нашей убогой Хижине радость и мир поселятся», — сказала невеста. Но когда возгласил во второй раз священник в приходской Церкви: «Кто законное браку препятствие знает, Пусть объявит об нем»,тогда с запрещеньем явилась Смерть. Накануне брачного дня, идя в рудокопню В черном платье своем (рудокоп никогда не снимает Черного платья), жених постучался в окошко невесты, С радостным чувством сказал он ей: доброе утро! — но добрый Вечер!он уж ей не сказал, и назад не пришел он К ней ни в тот день, ни на другой, ни на третий, ни после… Рано поутру оделась она в венчальное платье, Долго ждала своего жениха, и когда не пришел он, Платье венчальное снявши, она заплакала горько, Плакала долго об нем и его никогда не забыла. Вот в Португалии весь Лиссабон уничтожен был страшным Землетрясеньем; война Семилетняя кончилась; умер Франц-император; был иезуитский орден разрушен; Польша исчезла, скончалась Мария-Терезия; умер Фридрих Великий; Америка стала свободна; в могилу Лег император Иосиф Второй; революции пламя Вспыхнуло; добрый король Людовик, возведенный на плаху, Умер святым; на русском престоле не стало

великой Екатерины; и много тронов упало; и новый Сильный воздвигся, и все перевысил, и рухнул; И на далекой скале океана изгнанником умер Наполеон. А поля, как всегда, покрывалися жатвой, Пашни сочной травою, холмы золотым виноградом; Пахарь сеял и жал, и мельник молол, и глубоко В недра земля проницал с фонарем рудокоп, открывая Жилы металлов. И вот случилось, что близко Фаллуна, Новый ход проложив, рудокопы в давнишнем обвале Вырыли труп неизвестного юноши: был он не тронут Тленьем, был свеж и румян; казалось, что умер С час, не боле, иль только прилег отдохнуть и забылся Сном. Когда же на свет он из темной земныя утробы Вынесен был, — отец, и мать, и друзья, и родные Мертвы уж были давно; не нашлось никого, кто б о спящем Юноше знал, кто б помнил, когда с ним случилось несчастье. Мертвый товарищ умершего племени, чуждый живому, Он сиротою лежал на земле, посреди равнодушных Зрителей, всем незнакомый, дотоле, пока не явилась Тут невеста того рудокопа, который однажды Утром, за день до свадьбы своей, пошел на работу В рудник и боле назад не пришел. Подпираясь клюкою, Трепетным шагом туда прибрела седая старушка; Смотрит на тело и вмиг узнает жениха. И с живою Радостью боле, чем с грустью, она предстоявшим сказала: «Это мой бывший жених, о котором так долго, так долго Плакала я и с которым господь еще перед смертью Дал мне увидеться. За день до свадьбы пошел он работать В землю, но там и остался». У всех разогрелося сердце Нежным чувством при виде бывшей невесты, увядшей, Дряхлой, над бывшим ее женихом, сохранившим всю прелесть Младости свежей. Но он не проснулся на голос знакомый; Он не открыл ни очей для узнанья, ни уст для привета. В день же, когда на кладбище его понесли, с умиленьем Друга давнишния младости в землю она проводила; Тихо смотрела, как гроб засыпали; когда же исчез он, Свежей могиле она поклонилась, пошла и сказала: «Что однажды земля отдала, то отдаст и в другой раз!»

Сражение с Змеем ^*

Повесть

Что за тревога в Родосе? Все улицы полны народом; Мчатся толпами, вопят, шумят. На коне величавом Едет по улице рыцарь красивый; за рыцарем тащат Мертвого змея с кровавой разинутой пастью; все смотрят С радостным чувством на рыцаря, с страхом невольным на змея, «Вот! — говорят, — посмотрите, тот враг, от которого столько Времени не было здесь ни стадам, ни людям проходу. Много рыцарей храбрых пыталось с чудовищем выйти В бой… все погибли. Но бог нас помиловал: вот наш спаситель; Слава ему!» И вслед за младым победителем идут Все в монастырь Иоанна Крестителя, где иоаннитов ^* Был знаменитый капитул собран в то время. Смиренно Рыцарь подходит к престолу магистера; шумной толпою Ломится следом за ним в палату народ. Преклонивши Голову, юноша так говорить начинает: «Владыка! Рыцарский долг я исполнил: змей, разоритель Родоса, Мною убит; безопасны дороги для путников; смело Могут стада выгонять пастухи; на молитву Может без страха теперь пилигрим к чудотворному лику Девы пречистой ходить». Но с суровым ответствовал взглядом Строгий магистер: «Сын мой, подвиг отважный с успехом Ты совершил: отважность рыцарю честь. Но ответствуй: В чем обязанность главная рыцарей, верных Христовых Слуг, христианства защитников, в знак смиренья носящих Крест Иисуса Христа на плечах?» То зрители внемля, Все оробели. Но рыцарь, краснея, ответствовал: «Первый Рыцарский долг есть покорность», — «И рыцарский долг сей Ныне, сын мой, ты нарушил: ты мной запрещенный Подвиг дерзнул совершить». — «Владыка, сперва благосклонно Выслушай слово мое, потом осуди. Не с слепою Дерзостью я на опасное дело решился; но верно Волю закона исполнить хотел: одной осторожной Хитростью мнил одержать я победу. Пять благородных Рыцарей нашего ордена, честь христианства, погибли В битве с чудовищем. Ты запретил нам сей подвиг; Мы покорились. Но душу мою нестерпимо терзали Бедствия гибнущих братий; стремленьем спасти их томимый, Днем я покоя не знал, и сны ужасные ночью Мучили душу мою, представляя мне призрак сраженья С змеем; и все как будто бы чудилось мне, что небесный Голос меня возбуждал и твердил мне: дерзай!и дерзнул я. Вот что я мыслил: ты рыцарь; одних ли врагов христианства Должен твой меч поражать? Твое назначенье святое: Быть защитником слабых, спасать от гоненья гонимых, Грозных чудовищ разить; но дерзкою силой искусство, Мужеством мудрость должны управлять. И в таком убежденье Долго себя я готовил к опасному бою, и часто К месту, где змей обитал, я тайком подходил, чтоб заране С сильным врагом ознакомиться; долго обдумывал средства, Как мне врага победить; наконец вдохновение свыше Душу мою просветило: найдено средство! сказал я В радости сердца. Тогда у тебя позволенья, владыка, Я испросил посетить отеческий дом мой; угодно Было тебе меня отпустить. Переплыв безопасно Море и на берег вышед, в отеческом доме немедля Все к предпринятому подвигу стал я готовить. Искусством Сделан был змей, подобный тому, которого образ Врезался в память мою; на коротких лапах громадой Тяжкое чрево лежало; хребет, чешуею покрытый, Круто вздымался; на длинной гривистой шее торчала, Пастью зияя, зубами грозя, голова; из отверзтых Челюстей острым копьем выставлялся язык, и змеиный Хвост сгибался в огромные кольца, как будто готовый, Вдруг обхватив ездока и коня, задушить их обоих. Все учредивши, двух собак, могучих и к бою С диким быком приученных, я выбрал и мнимого змея Ими травил, чтоб привыкли они по единому клику Зубы вонзать в непокрытое броней чешуйчатой чрево. Сам же, сидя на коне благородной арабской породы, Я устремлялся на змея и руку мою беспрестанно В верном метанье копья упражнял. Сначала от страха Конь мой, храпя, на дыбы становился, и выли собаки; Но наконец победило мое постоянство их робость. Так совершилось три месяца. Я возвращаюсь. Вот третий День, как пристал я к Родосу. О новых бедствиях вести Душу мою возмутили. Горя нетерпением кончить Дело начатое, слуг собираю моих и, ученых Взявши собак, на верном коне, никому не сказавшись, Еду отыскивать змея. Ты знаешь, владыка, часовню, Где богомольствовать сходится здешний народ: на утесе В диком месте она возвышается; образ пречистой Матери божией, видимый там, знаменит чудесами; Трудно всходить на утес, и доселе сей путь был опасен. Там, у подошвы утеса, в норе, недоступной сиянью Дня, гнездился чудовищный змей, сторожа проходящих; Горе тому, кто дорогу терял! из темной пещеры Враг исторгался, добычу ловил и ее в свой глубокий Лог увлекал на пожранье. В ту часовню пречистой Девы пошел я, там пал на колена, усердной мольбою В помощь призвал богоматерь, в грехах принес покаянье, Таин святых причастился: потом, сошедши с утеса, Латы надел, взял меч и копье и, раздав приказанья Спутникам (им же велел дожидаться меня близ часовни), Сел на коня, поручил вездесущему господу богу Душу мою и поехал. Едва я увидел на ровном Месте себя, как собаки мои, почуявши змея, Подняли ноздри, а конь захрапел и пятиться начал: Блещущим свившися клубом, вблизи он грелся на солнце. Дружно и смело помчалися в бой с ним собаки; но с воем Кинулись обе назад, когда, развернувшися быстро, Вдруг он разинул огромную пасть, и их ядовитым Обдал дыханьем, и с страшным шипеньем поднялся на лапы. Крик мой собак ободрил: они вцепилися в змея. Сильной рукой я бросаю копье; но, ударясь в чешуйный, Крепкий хребет, оно, как тонкая трость, отлетело; Новый удар я спешу нанести; но испуганный конь мой, Бешено стал на дыбы; раскаленные очи, зиянье Пасти зубастой, и свист, и дыханье палящее змея В ужас его привели, и он опрокинулся. Видя Близкую гибель, проворно спрыгнул я с седла и в сраженье Пеший вступил с обнаженным мечом; но меч мой напрасно Колет и рубит: как сталь чешуя. Вдруг змей, разъярившись, Сильным ударом хвоста меня повалил и поднялся Дыбом, как столб, надо мной, и уже растворил он огромный Зев, чтоб зубами стиснуть меня; но в это мгновенье В чрево его, чешуей не покрытое, вгрызлись собаки; Взвыл он от боли и бешено начал кидаться… напрасно! Стиснувши зубы, собаки повисли на нем; я поспешно На ноги стал и бросился к ним, и меч мой вонзился Весь во чрево чудовища: хлынула черным потоком Кровь; согнувшись в дугу, он грянулся оземь и, тяжким Телом меня заваливши, издох надо мною. Не помню, Долго ль бесчувствен под ним я лежал; глаза открываю: Слуги мои предо мною, а змей в крови неподвижен». Рыцарь, докончивши повесть свою, замолчал. Раздалися Громкие клики; дрогнули своды палаты от гула Рукоплесканий, и самые рыцари ордена вместе С шумной толпой возгласили: «Хвала!» Но магистер, Строго нахмурив чело, повелел, чтоб все замолчали, — Все замолчали. Тогда он сказал победителю: «Змея, Долго Родос ужасавшего, ты поразил, благородный Рыцарь; но, богом явяся народу, врагом ты явился Нашему ордену: в сердце твоем поселился отныне Змей, ужасней тобою сраженного, змей, отравитель Воли, сеятель смут и раздоров, презритель смиренья, Недруг порядка, древний губитель земли. Быть отважным Может и враг ненавистный Христа, мамелюк; но покорность Есть одних христиан достоянье. Где сам искупитель, Бог всемогущий, смиренно стерпел поношенье и муку, Там в старину основали отцы наш орден священный; Там, облачася крестом, на себя они возложили Долг, труднейший из всех: свою обуздывать волю. Суетной славой ты был обольщен — удались; ты отныне Нашему братству чужой: кто господнее иго отринул, Тот и господним крестом себя украшать недостоин». Так магистер сказал, и в толпе предстоявших поднялся Громкий ропот, и рыцари ордена сами владыку Стали молить о прощенье; но юноша молча, потупив Очи, снял епанчу, у магистера строгую руку Поцеловал и пошел. Его проводивши глазами, Гневный смягчился судья и, назад осужденного кротким Голосом кликнув, сказал: «Обними меня, мой достойный Сын: ты победу теперь одержал, труднейшую первой. Снова сей крест возложи: он твой, он награда смиренью».

Суд божий ^*

Повесть

Был непорочен душой Фридолин; он в страхе господнем Верно служил своей госпоже, графине Савернской. Правда, не трудно было служить ей: она добронравна Свойством, тиха в обращенье была; но и тяжкую должность С кротким терпением он исполнял бы, покорствуя богу. С самого раннего утра до поздней ночи всечасно Был он на службе ее, ни минуты покоя не зная; Если ж случалось сказать ей ему: «Фридолин, успокойся!» — Слезы в его появлялись глазах: за нее и мученье Было бы сладостно сердцу его, и не службой считал он Легкую службу. За то и его отличала графиня; Вечно хвалила и прочим слугам в пример подражанья Ставила; с ним же самим она обходилась как с сыном Мать, а не так, как с слугой госпожа. И было приятно Ей любоваться прекрасным, невинным лицом Фридолина. То примечая, сокольничий Роберт досадовал; зависть Грызла его свирепую душу. Однажды, с охоты С графом вдвоем возвращаяся в замок, Роберт, лукавым Бесом прельщенный, вот что сказал господину, стараясь В сердце его заронить подозрение: «Счастьем завидным Бог наградил вас, граф-государь; он дал вам в супруге Вашей сокровище; нет ей подобной на свете; как ангел Божий прекрасна, добра, целомудренна; спите спокойно: Мыслью никто не посмеет приблизиться к ней». Заблистали Грозно у графа глаза. «Что смеешь ты бредить? — сказал он. — Женская верность слово пустое; на ней опираться То же, что строить на зыбкой воде; берегися как хочешь: Все обольститель отыщет дорогу к женскому сердцу. Вера моя на другом, твердейшем стоит основанье: Кто помыслить дерзнет о жене Савернского графа!» — «Правда, — коварно ответствовал Роберт, — подобная дерзость Только безумному в голову может зайти. Лишь презренья Стоит жалкий глупец, который, воспитанный в рабстве, Смеет глаза подымать на свою госпожу и, служа ей, В сердце развратном желанья таить». — «Что слышу! — воскликнул Граф, побледневши от гнева, — о ком говоришь ты? И жив он?» — «Все об нем говорят, государь; а я из почтенья К вам, полагая, что все вам известно, молчал: что самим вам В тайне угодно держать, то должно и для нас быть священной Тайной». — «Злодей, говори! — в исступленье ужасном воскликнул Граф, — ты погиб, когда не скажешь мне правды! Кто этот Дерзкий?» — «Паж Фридолин; он молод, лицом миловиден (Так шипел предательски Роберт, а графа бросало В холод и в жар от речей ядовитых). Возможно ль, чтоб сами Вы не видали того, что каждому видно? За нею Всюду глазами он следует; ей одной, забывая Все, за столом он служит; за стулом ее, как волшебной Скованный силой, стоит он и рдеет любовью преступной. Он и стихи написал и в них перед ней признается В нежной любви». — «Признается!» — «И даже молить о взаимном Чувстве дерзает. Конечно, графиня, по кротости сердца, Скрыла от вас, государь, безумство такое, и сам я Лучше бы сделал, когда б промолчал: чего вам страшиться?» Граф не ответствовал: ярость душила его. Приближались В это время они к огромной литейной палате: Там непрестанно огонь, как будто в адской пучине, В горнах пылал, и железо, как лава кипя, клокотало; День и ночь работники там суетились вкруг горнов, Пламя питая; взвивалися вихрями искры; свистали Страшно мехи; колесо под водою средь брызжущей пены Тяжко вертелось; и молот огромный, гремя неумолкно, Сам, как живой, подымался и падал. Граф, подозвавши Двух из работников, так им сказал: «Исполните в точность Волю мою; того, кто первый придет к вам и спросит: Сделано ль то, что граф приказал? — без всякой пощады Бросьте в огонь, чтоб его и следов не осталось». С свирепым Смехом рабы обещались покорствовать графскому слову. Души их были суровей железа; рвенье удвоив, Начали снова работать они и, убийством заране Жадную мысль веселя, дожидались обещанной жертвы. К графу тем временем хитрый наушник позвал Фридолина. Граф, увидя его, говорит: «Ты должен, не медля нимало, В лес пойти и спросить от меня у литейщиков: все ли Сделано то, что я приказал?» — «Исполнено будет», — Скромно ответствует паж; и готов уж идти, но, подумав: Может быть, даст ему и она порученье какое, Оп приходит к графине и ей говорит: «Господином Послан я в лес; но вы моя госпожа; не угодно ль Будет и вам чего приказать?» Ему с благосклонным Взором графиня ответствует: «Друг мой, к обедне хотелось Ныне сходить мне, но болен мой сын; сходи, помолися Ты за меня; а если и сам согрешил, то покайся». Весело в путь свой пошел Фридолин; и еще из деревни Он не вышел, как слышит благовест: колокол звонким Голосом звал христиан на молитву. «От встречи господней Ты уклоняться не должен», — сказал он и в церковь с смиренным, Набожным сердцем вступил; но в церкви пусто и тихо: Жатва была, и все поселяне работали в поле. Там стоял священник один: никто не явился Быть на время обедни прислужником в храме. «Господу богу Прежде свой долг отдай, потом господину».С такою Мыслью усердно он начал служить: священнику ризы, Сто луи сингулумподал; потом приготовил святые Чаши; потом, молитвенник взявши, стал умиленно Долг исправлять министранта: и там и тут на колени, Руки сжав, становился; звонил в колокольчик, как скоро Провозглашаемо было великое «Sanctus ^* »; когда же Тайну священник свершил, предстоя алтарю, и возвысил Руку, чтоб верным явить спасителя-бога в бескровной Жертве, он звоном торжественным то возвестил и смиренно Пал на колени пред господом, в грудь себя поражая, Тихо молитву творя и крестом себя знаменуя. Так до конца литургии он все, что уставлено чином, В храме свершал. Напоследок, окончивши службу святую, Громко священник воскликнул: «Vobiscum Dominus ^* », верных Благословил; и церковь совсем опустела; тогда он, Все в порядок приведши, и чаши, и ризы, и утварь, Церковь оставил, и к лесу пошел, и «добавок дорогой «Pater noster ^* » двенадцать раз прочитал. Подошедши К лесу, он видит огромный дымящийся горн; перед горном, Черны от дыма, стоят два работника. К ним обратяся, «Сделано ль то, что граф приказал», — он спросил. И, оскалив Зубы смехом ужасным, они указали на пламень Горна. «Он там! — прошептал сиповатый их голос. — Как должно, Прибран, и граф нас похвалит». С таким их ответом обратно В замок пошел Фридолин. Увидя его издалека, Граф не поверил глазам. «Несчастный! откуда идешь ты?» — «Из лесу прямо». — «Возможно ль? ты, верно, промешкал в дороге». — «В церковь зашел я. Простите мне, граф-государь; повеленье Ваше приняв, у моей госпожи, по обычному долгу, Также спросил я, не будет ли мне и ее приказанья? Выслушать в церкви обедню она приказала. Исполнив Волю ее, помолился я там и за здравие ваше». Граф трепетал и бледнел. «Но скажи мне, — спросил он, — Что отвечали тебе?» — «Непонятен ответ был. Со смехом Было на горн мне указано. Там он (сказали)! Как должно, Прибран, и граф нас похвалит!» — «А Роберт? — спросил, леденея В ужасе, граф. — Ты с ним не встречался? Он послан был мною В лес». — «Государь, ни в лесу, ни в поле, нигде я не встретил Роберта». — «Ну! — вскричал уничтоженный граф, опустивши В землю глаза. — Сам бог решил правосудный!» И, с кроткой Ласкою за руку взяв Фридолина, с ним вместе пошел он Прямо к супруге и ей (хотя сокровенного смысла Речи его она не постигла) сказал, представляя Милого юношу, робко пред ними склонившего очи: «Он, как дитя, непорочен; нет ангела на небе чище; Враг коварен, но с ним господь и всевышние силы».

Суд в подземелье ^*

Повесть (Отрывок)

I

Уж день прохладно вечерел, И свод лазоревый алел; На нем сверкали облака; Дыханьем свежим ветерка Был воздух сладко растворен; Играя, вея, морщил он Пурпурно-блещущий залив; И, белый парус распустив, Заливом тем ладья плыла; Из Витби инокинь несла, По легким прыгая зыбям, Она к Кутбертовым брегам. Летит веселая ладья; Покрыта палуба ея Большим узорчатым ковром; Резной высокий стул на нем С подушкой бархатной стоит; И мать-игуменья сидит На стуле в помыслах святых; С ней пять монахинь молодых.

II

Впервой докинув душный плен Печальных монастырских стен, Как птички в вольной вышине, По гладкой палубе оне Играют, резвятся, шалят… Все веселит их, как ребят: Той шаткий парус страшен был, Когда им ветер шевелил И он, надувшися, гремел; Крестилась та, когда белел, Катясь к ладье, кипучий вал, Ее ловил и подымал На свой изгибистый хребет; Ту веселил зеленый цвет Морской чудесной глубины; Когда ж из пенистой волны, Как черная незапно тень, Пред ней выскакивал тюлень, Бросалась с криком прочь она И долго, трепетна, бледна, Читала шепотом псалом; У той был резвым ветерком Покров развеян головной, Густою шелковой струей Лились на плечи волоса, И груди тайная краса Мелькала ярко меж власов, И девственный поймать покров Ее заботилась рука, А взор стерег исподтишка, Не любовался ль кто за ней Заветной прелестью грудей.

III

Игуменья порою той Вкушала с важностью покой, В подушках нежась пуховых, И на монахинь молодых Смотрела с ласковым лицом. Она вступила в божий дом Во цвете первых детских лет, Не оглянулася на свет И, жизнь навеки затворя В безмолвии монастыря, По слуху знала издали О треволнениях земли, О том, что радость, что любовь Смущают ум, волнуют кровь И с непроснувшейся душой Достигла старости святой, Сердечных смут не испытав; Тяжелый инокинь устав Смиренно, строго сохранять, Души спасения искать Блаженной Гильды по следам, Служить ее честным мощам, И день и ночь в молитве быть, И день и ночь огонь хранить Лампад, горящих у икон: В таких заботах проведен Был век ее. Богатый вклад На обновление оград Монастыря дала она; Часовня Гильды убрана Была на славу от нее: Сияло пышное шитье Там на покрове гробовом, И, обложенный жемчугом, Был вылит гроб из серебра; И много делала добра Она убогим и больным, И возвращался пилигрим От стен ее монастыря, Хваля небесного царя. Имела важный вид она, Была худа, была бледна; Был величав высокий рост; Лицо являло строгий пост, И покаянье тмило взор. Хотя в ней с самых давних пор Была лишь к иночеству страсть, Хоть строго данную ей власть В монастыре она блюла, Но для смиренных сестр была Она лишь ласковая мать: Свободно было им дышать В своей келейной тишине, И мать-игуменью оне Любили детски всей душой. Куда ж той позднею порой Через залив плыла она? Была в Линдфарн приглашена Она с игуменьей другой; И там их ждал аббат святой Кутбертова монастыря, Чтобы, собором сотворя Кровавый суд, проклятье дать Отступнице, дерзнувшей снять С себя монашества обет И, сатане продав за свет Все блага кельи и креста, Забыть спасителя Христа.