Том 2. Брат океана. Живая вода
Шрифт:
Наконец он умолк и понурился — вдруг навалилась такая страшная усталость, что легкая осенняя одежда стала тяжела для плеч.
— По зимам она у всех идет мимо. Удержать и зимнюю воду — мысль, конечно, правильная. К этому надо стремиться. Но пока все выпускают, — сказал Анатолий Семенович.
— А я не могу, не имею права. — Лутонин взял новую, предложенную Дробиным, папиросу; взяв, удивился, как очутилась она у него, и вернул. — Есть же какие-нибудь средства?
— Ничего, кроме первых попыток и опытов.
Степан Прокофьевич просил немедленно командировать на завод Ивана Титыча либо Мишу Кокова. Для начала Анатолий Семенович
На Камышовке Миша Коков нашел способ удержать воду — поставить вторую плотину на нижней петле, применить первоначальный вариант, какой предлагал Иван Титыч.
На Биже дело обстояло сложнее. Надсыпать прежнюю или построить новую плотину, способную держать четыре миллиона кубометров воды, как ожидалось, нельзя было по характеру рельефа речной долины. Приходилось придумывать что-то другое. И тут Коков вспомнил мелькнувший во время приезда Доможакова план затопить соседнюю котловину. Когда рассчитывали только на летний водосбор, этот план отвергли вполне справедливо, теперь же он стал неоценимой находкой.
— Что же вы, светлая голова, раньше говорили совсем другое? — упрекнул Кокова Степан Прокофьевич.
— А почему вы не сказали, что хотите поймать и зимний сток? Я на эту воду никак не рассчитывал, — ответил Коков.
— Обогрело солнышко, и позабыли, что зима не навеки ушла от нас. — Степан Прокофьевич зло хохотнул: — Какие же все-таки мы пустомозглые! Прошу не обижаться: в первую очередь я зол на себя. Сотни раз слыхивал: «Готовь летом сани, а зимой телегу», — и все будто не для меня говорилось.
Инструментальная съемка показала, что соседняя котловина примет только два миллиона кубометров воды, остальная же пойдет на сброс.
— А мы жалуемся: воды нет, одолела сухость. Не сухость, а наша глупость.
Степан Прокофьевич забрал расчеты, сделанные Коковым, и поехал к Доможакову рассказать о своих намерениях и посоветоваться. Коков остался на заводе продолжать изыскания.
Выслушав Лутонина, Доможаков сказал:
— Не оставьте ваших соседей совсем без воды.
Соседей вниз по Биже не было, вода уходила в Енисей, никому больше не нужная, на Камышовке с заводом соседствовал небольшой колхоз, и воды ему требовалось немного.
— Действуйте! Задумано хорошо. — Доможаков взял из шкафа папку с бумагами и, перелистывая их, продолжал: — Но хорошее может быть еще лучше. Ваше положение я понимаю так: вы сделали десант и заняли оазис. Теперь надо переходить от десантной, оазисной тактики к наступлению по всему фронту. Вас беспокоит только Биже да Камышовка — неправильно. Вода есть и в других мелких речках. А снег — та же вода. У нас много колхозов, совхозов, где ни Камышовок, ни Биже, всего лишь капельные речонки, ключи либо один снег. Выдвигайте эти источники орошения. Это важно для всей области. Опытная станция кое-что делает, но успех пока невелик. В колхозах и совхозах еще можно услышать: «Нам Опытная станция — не пример: там деньги и трудодни не считают». А когда то же самое будет делать свой брат — рядовой совхоз, колхоз, это пример уже неотразимый.
Доможаков достал тетрадь, которая была заведена им на конный завод, записал в нее о новых планах Степана Прокофьевича, попросил его почаще сообщать в обком, как пойдет дело, и отпустил.
Тотчас по приезде домой Лутонин пригласил к себе Домну Борисовну, Кокова,
— Ну, мастер, выкладывайте вашу премудрость!
Миша сказал, что, кроме полива через каналы, можно применить орошение наледями и вешней водой — снежницей. Для наледей нужна река либо ручей с плоскими невысокими берегами, для вешней воды — снег. Сильные хакасские ветры обычно сгоняют его в овраги. Очень важно знать, где происходит наибольшее скопление. Это можно выяснить у стариков. Вопреки широко распространенному мнению, что нет более капризного и небрежного создания в мире, чем ветер, на самом деле он работает с удивительной аккуратностью. Овраги, заносимые снегом прежде, будут занесены и нынче.
К разговору о снеге привлекли Урсанаха. Он знал лицо степи так же хорошо, как лицо своей Тойзы, не раз тонул в овражных снегах, собирая табуны, распуганные волками, буранами, и, не задумываясь, назвал с десяток особо задуваемых оврагов.
После этого Степан Прокофьевич опять разговаривал с Доможаковым по телефону: орошение малыми водными источниками и снежницей требует подготовительных работ, которые нужно сделать до зимы. А занявшись ими, он упустит Биже и Камышовку. За что же хвататься ему? А самое лучшее — поймать бы все.
— Завтра буду у вас, — сказал на это Доможаков.
Как бы в ответ южным весенним ветрам дул с тем же упорством северный осенний ветер. Ковыль по всей степи был расчесан и кланялся в одну сторону — югу.
Доможаков, Миша Коков, Степан Прокофьевич и Урсанах, все в теплых куртках-стеганках, выехали осматривать речки, ключи, овраги. Позади этой кавалькады шел без всадника Пегашка, навьюченный разным добром. Предполагали, что в дороге придется заночевать, а где — было неизвестно, и потому все необходимое — постели, еду, посуду — везли с собой.
Урсанах — этот живой справочник по степной Хакассии — называл котловины, холмы и, забывая, что имена идут от давних времен, удивлялся, почему пригрезились людям Седло, Комолый баран, Старуха, когда эти холмы гораздо больше напоминают самолет, автомобиль, самовар, и рассказывал всякие истории:
— До революции в этих местах жил бай Сукин, имел тысячи коней, баранов. Сам, как всякий бай, ничего не делал; при табунах, в доме — везде батраки. Проснется утром, накинет шелковый китайский халат — одеваться толком лень было, — хлопнет в ладоши — и ему прямо к постели несут стол. На него — жареную баранину, обязательно заднюю часть с почкой, и кувшин водки. Поест, попьет, затем опять в ладоши: «Уберите стол!» — и либо снова спать, либо в гости к другому баю, либо к табунам пороть батраков. Порол за все: плохо ожеребилась кобылица, конь зашиб ногу, неласково поглядел на бая косячный жеребец, — от кого вздумал ждать ласки! — и за все одинаково сильно, пока не устанет рука махать плеткой.
Велит однажды Сукин подобрать двух чубарых жеребцов, да таких, чтобы пежинка в пежинку, шерстинка в шерстинку. Ловим жеребцов, ставим парами. А хозяин шумит-гремит: «Не годятся! Подавай других! Живо!» — и плеткой нас куда ни попало.
Говорим: «Нельзя ли вороных, сивых, буланых?» — «Только чубарых», — снова плеткой. «Кому же взбрендило это? Чубарая масть — самая заковыристая, невозможная». — «Царю. Самому царю». — «Царь-то один ведь, и он сразу на двух жеребцах, однако, не может ездить». — «На одном будет царь, на другом царица».