Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

«Химический? — переспросил я снова.— Скажите мне — я в химии балбес,— Когда с женою подерется химик, Вы в этом видите химический процесс?» «Конечно, нет!» — ответил он с досадой, Добавивши глазами — «Остолоп!» Я долго думал, очень долго думал И тер, смутясь, похолодевший лоб. «А если химик, нагрузившись ромом, Полезет в ванну и его взорвет? Могу ли я подобный редкий случай Назвать химическим и двинуть в оборот? Желаете — подам его в балладе Иль обточу в химический сонет…» Но химик мой зубами только скрипнул, И понял я, что это значит — «нет!». «Постойте…

Год назад я отдал платье В химическую чистку наобум… И так как я не заплатил за чистку, Безжалостно был продан мой костюм. Уж эта тема, друг мой, безусловно Находка для химических стихов!» Но химик встал и вышел, хлопнув дверью, Обиженный до самых потрохов. Я всей душой — а он такой сердитый… Вскипел, запенился, как сода с кислотой… Я ж не могу, засунув Музу в колбу, Сварить ее над газовой плитой И, процедив сквозь клякспапир в пробирку, Подать к столу химический бульон… Поэт и химия друг с другом столь несродны, Как бабочка и… пьяный почтальон. <1928>

Грешные стихи *

Свеж и томен лес Булонский… Спит пустынное кафе. Вдоль аллеи топот конский. И Диана в галифе. Каждый листик, как гостинец… Распушилась бузина. На скамейке пехотинец И змеиная спина. Шлем — в траве, ладонь — на блузке. Губы в губы, как насос. В этих случаях по-русски Выражаются: «взасос».

Я, конечно, равнодушен, Эмигранту наплевать! Зову тайному послушен, Пробираюсь вглубь, как тать. Там, где сонно бродят козы За опушкою густой, Подымаются березы Белоствольною четой. Дождь ветвей с узлами почек Грамм, примерно, с двадцать пять Я в сатиновый мешочек Соберу в лесу опять. И возьму в аптеке спирта… Ты не фыркай, ты постой! Слаще славы, слаще флирта Этот «почечный» настой. Вкус — кусок весны в растворе, Цвет — русалочий зрачок! Хватишь в радости иль в горе И завьешься, как волчок… Я, ей-ей, не алкоголик, Но ведь жизнь суха, как жесть. А с приятелем за столик Отчего ж весной не сесть? Штоф в чужом глазу — улика, Но в своем — не зрим ведра… Не красней же, как гвоздика, И скорей вставай с одра. Ты трезвей маркиза Позы, Ты ромашку только пьешь,— Но боюсь, что все березы Нынче днем ты обдерешь! 1928. Весна

Зеленое воскресенье *

Гремя, трамвай подкатывает к лесу. Толпа — ларьки — зеленый дым вершин. Со всех концов к прохладному навесу Текут потоки женщин и мужчин. Дома предместья встали хмурой глыбой, Прикрыв харчевнями облезлые бока. Пей затхлый сидр, глотай картошку с рыбой И медленно смотри на облака… Слепой толстяк, похожий на Бальзака, Прильнув к гармонике, растягивает мех. Брось в шляпу мзду. Вот палка, вот собака,— Зеленый

лес зовет сегодня всех.

«Оставьте, Муза, старую повадку. Умерьте сатирическую рысь. В воскресный день кому из нас не сладко Лежать под деревом, задравши пятки ввысь? Пусть вся поляна в масляных бумажках, Пусть под кустами груды сонных ног,— Любой маляр в сиреневых подтяжках В неделю раз цветет, как римский бог. Париж — котел. Шесть дней в труде и давке. А в день седьмой с приплодом и с женой Сбегают в лес, поесть яиц на травке, И смыть галдеж зеленой тишиной…» Такой тирадой утешая Музу, Глазами ищешь, где б поменьше туш. Ныряешь вглубь, как шар бильярдный в лузу, Принять лесной, зеленый, летний душ! Над старым дубом в блеске бирюзовом Плывет сорока. Бог ее прости… За бузиною в платье мотыльковом Стоит дитя лет двадцати пяти. Рот — вишенкой, яичком — подбородок, Колонки ног, как лилии в песке… А перед ней, нацеливая «кодак», Застыл Ромео в плотном котелке. Пейзаж направо — градусом сильнее: Она и он, вонзив друг в друга рот, Лобзаются в траве, закинув шеи, Выделывая пятками фокстрот. Налево… Впрочем, перейдем к природе. Всего спокойнее глаза направить ввысь: Зеленокудрые, качаясь на свободе, Густые липы в высоте сплелись… Трава мягка. Вздыхает ветер сонный. Летит синичка, вьется стрекоза. О старый дуб! В твоей душе зеленой Запутались усталые глаза… Среди берез в сквозном зеленом дыме Спит грузовик, уткнувши хобот в ствол. Пять мясников с подругами лихими Играют в сногсшибательный футбол. Хребты дугою, ноги роют землю… Летят кентаврами, взбив кожаный арбуз… От глаз до пят я этот жанр приемлю! Брыкнулся б сам, но, так сказать, конфуз. Мой фокс застыл в блаженном созерцанье: В глазах горит зеленый пепермент: Пойдем, дружок! Учись смирять желанья, Мы посторонний, пришлый элемент… Как кролики, уткнувшись в полотенце, Разинув рты, спят дети под кустом. Мой фокс лизнул попутного младенца И по траве помчался вскачь винтом… Желтеет дрок. Темнеет ежевика, Бесшумный ястреб взвился вдалеке. И больно мне, и совестно, и дико, О человек, мотор в воротничке! Спускаюсь вниз и выбираю домик: Вон тот за соснами, с плющом до чердака… Но умный фокс летит, как белый гномик,— Внизу кафе, и прочее — тоска… Течет толпа обратною волною, Трещат звонки, в кустах мелькает люд. Полны закатной, влажной тишиною, Детишек сонных матери несут. Заполним поезда и пароходы. Шесть трудных дней, толкаясь и рыча, Мы будем помнить — сосны, травы, воды, Синицу, дрок и буйный взлет мяча. 1928, май Париж

Горе от прохожих *

_{(Рассказ в стихах)}

В заливе под Тулоном, Сверкая ходят зыби. На стульчике зеленом Сидит Иван Билибин. Комар звенит на цитре, И дали в сизой ряске. У пальца на палитре Цветастые колбаски. В песок всосалась крепко Сосна на мощной пятке. Зрачок проверил цепко Коры волнистой складки… Костлявых сучьев вилы И сочных лап кираса Художнику так милы, Как леопарду мясо.