Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

Как бешеные, носятся собаки, Играют в чехарду, Друг друга за уши, как дети, теребят И добродушно скалят зубы. «Чего стоишь, прохожий? Побегал бы ты с нами вперегонки… Через бугры и рвы галопом вольным… Гоп!» Так глухо за стеной звенят трамваи, Так плавно куст качается у ног, Как будто ты в подводном царстве. А у стены старик — Небритый нищий, плотный, красный, грязный — Среди обрезков ржавой жести В роскошной позе на мешках возлег И, ногу подогнув, читает — Я по обложке яркой вижу — Роман бульварный… Господь с тобой, бездомный сибарит! Худая женщина

застыла на бревне, У ног — клубок лимонно-желтой шерсти, В руках — дорожка шарфа… Глаза на сложенный булыжник смотрят, смотрят, Как будто пирамидой перед ней За годы долгие весь груз ее забот У ног сложили. Опущенная кисть недвижна и суха, И зябко ежатся приподнятые плечи,— Но все же горькая отрада тешит тело: Короткий роздых, запах вялых трав, Распахнутые дали над домами И тишина… А рядом дочка, пасмурный зверек, Жестянки тусклые расставив колоннадой, Дворец осенний строит. Насупилась… Художники не любят, Когда прохожие на их работу смотрят. Дичок мой маленький! Не хмурься — ухожу… Стекло разбитое блеснуло в кирпичах. За все глаза сегодня благодарны. Пустырь молчит. Смотрю с бугра кругом. Какой магнит нас всех сюда привлек: Собак бродячих, нищего седого, Худую женщину с ребенком и меня? Бог весть. Но это пепелище в этот час Всего на свете нам милее… А вот и дар: средь рваных лопухов Цветет чертополох… Как это слово гулко Раскрыло дверь в забытые края… Чей жезл среди Парижа Взлелеял эти дикие цветы? Такою совершенной красотой Над мусором они тянулись к небу, Что дальний рев сирен с буксирных пароходов Валторнами сквозь сердце пролетел. Три цветка, Лиловых три пушка В оправе стрельчатых ажурных игол листьев, Сорвал я осторожно, Зажал в платок, И вот — несу домой. Пусть в уголке на письменном столе В бокале погостят. О многом я забыл — как все мы позабыли,— Они помогут вспомнить. 1930

У Сены *

В переулок — к бурлящей Сене, Где вода, клокоча, омывает ступени, Заливая берег пологий,— Все приходят люди в тревоге: Рабочий хмурый, Конторщик понурый, Озябший старик с ребенком, Девушка с рыжим котенком… Слушают грозный гул Воды, встающей горбом у лапы моста. У откоса последняя грива куста Опрокинулась в мутный разгул… К берегу жмется мертвый буксир, Бревна несутся в лоснящейся мгле перевалов… Дойдет ли вода до подвалов? Хлынет ли в окна мирных квартир? Поправив пенсне, какой-то седой господин Отметил мелом на стенке грань колыханий…

* * *

Ты, мутное лоно грядущих годин! Мел мой в руке — но черта роковая в тумане. 1930

Предпраздничное *

Перед витринами каша: Люди вежливо давят бока, По-детски смеются взрослые, Серьезны притихшие дети, Какой-то младенец внизу Ползает, мажет ладошкой по стеклам. Забыты дела — банки, конторы, Ты словно попал на «Остров беспечности»… В витринах пухло-курносые куклы Молят: «Купите! Меня! Меня!» Изумленные мишки, слоны и пингвины Таращат на нас стекляшки-глаза. Вот домик из пряничных плиток, Вот уютная алая станция С собачкой в дверях, Вот хлев с толстяками-барашками… Все стародавние наши мечты Коммерсанты собрали в витринах. Так любо толкаться, глазеть, Улыбаться вместе со всеми В теплом

потоке людей, Не думать, забыть хоть на час О своей оболочке земной В старомодном пальто, Прикрытом вареником-шляпой… К чертям!

В дверях — крутая вертушка. В стеклянном вихре вонзаешься в зал: Во все концы, Во все этажи Палитра всех попугайских тонов,— Подарки — подарки — подарки… Переливы — разливы огней, Шорох маленьких ног. Коротышки в пушистых гамашах Обалдело сияют глазами… А сбоку их мамы: Ряды тонконогих газелей,— В руках и под мышкой пакеты, пакеты… За пальто меня тянет малыш, Но я ведь не мама. И мамы тоже в тревоге: Где свой? Где чужой? Где выход? Где вход? Где сумочка? Где голова?.. Сбитая с ног продавщица — Бретонско-парижский бутон,— Как резинку, уста растянула В устало-любезной улыбке: «Что вам, сударь, угодно?» В зеркале наискось вижу, До чего он беспомощен — этот синьор, Называемый мною… Смотрю ошалело вокруг И выбираю… десть писчей бумаги… Какая фантазия! Какой грандиозный размах! <1930>

Солнце *

Всю зиму нормандская баба, Недвижнее краба, В корсете — кирасой Сидела за кассой. И вот сегодня очнулась. Оправила бюст, улыбнулась, Сквозь очки Вонзила свои водяные зрачки В кипящую солнцем панель, Отпустила мне фунт монпасье, И, словно свирель, Прошептала: «Месье… Какая сегодня погода!» И рядом сапожник,— Качая свой жесткий треножник И сунув в ботинок колодку,— Веселым аллегро в подметку Стал гвозди вбивать. Янтарный огонь, — благодать! — На лысине вдруг заплясал… Витрина — искристый опал… В вышине Канарейка в окне, Как влюбленная дура, трещала прилежно. Мои каблуки Осмотрел он с улыбкою нежной И сказал, оскалив клыки: «Какая сегодня погода!»

* * *

В витрине аптеки графин Пылал, как солнце в июле. Над прилавком сухой господин Протянул мне пилюли. Солидно взглянул на часы, Завил сосиски-усы, Посмотрел за порог, Где огромный, взволнованный дог Тянулся в солнечном блеске К застенчивой таксе, И изрек раздельно и веско (Взяв за пилюли по таксе): «Какая сегодня погода!» И даже хромой гробовщик, Красноглазый старик, Отставив игриво бедро, Стоял у входа в бюро И кричал, вертя подагрическим пальцем, Подбежавшей с развальцем Газетчице, хлипкой старушке, С вороньим гнездом на макушке: «Какая сегодня погода!» Лишь вы, мой сосед, Двадцатипятилетний поэт, На солнце изволите дуться. Иль мир — разбитое блюдце? Весною лирическим мылом Веревку намыливать глупо… Рагу из собачьего трупа, Ей-Богу, всем опостыло! Пойдемте-ка к Сене… Волна полощет ступени,— Очнитесь, мой друг, Смахните платочком презренье с лица: Бок грязной купальни — прекрасней дворца, Даль — светлый спасательный круг… Какая сегодня погода! 1932