Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

И опять на панели… Снова надо в ярмо… Ни беседки, ни ели, Ни софы, ни трюмо… Губы что-то сказали, Шепот вспыхнул, затих, Как на людном вокзале — Что им здесь до чужих? Ведь вокруг из прохожих Не взглянул ни один. Все спешат, все похожи — Шорох ног и машин. Свежесть этих лобзаний, Господин прокурор, Словно ветер средь зданий, Налетающий с гор… В романтической Пензе Писаря при луне В честь Лаур средь гортензий Пели гимны весне? Что ж… Здесь проза и давка: Торопись и живи. Между сном и прилавком — Пять

минут для любви. Чем в столовке унылой Соло есть свой салат, Вы бы тоже, мой милый, Разыскали свой клад… Я скажу осторожно: Все, что греет, — добро. Целоваться ведь можно В коридорах метро. <1929>

В Булонском лесу *

Там, за последней виллой, Вдоль глинистого рва Светло-зеленой силой Вздымается трава… Весенним изумрудом Омолодила пни, Упавший ствол верблюдом Раскинулся в тени… Кольцо березок кротких Под облаком седым Роняет с веток четких Зеленокудрый дым. Мальчишка влез на липку — Качается, свистя… Спасибо за улыбку, Французское дитя!

«Слезай-ка, брось свой мячик, Мой фокс совсем не злой,— Быстрее всех собачек Помчится он стрелой…» И вот они уж вместе — И зверь, и мальчик-гном. Жестянка искрой жести Сверкнула под кустом. Ну что ж, здесь были люди, А людям надо есть. В зеленом этом чуде Пускай цветет и жесть… Вверху клубки омелы, Как шапки сизых гнезд. Под бузиной замшелой Хлопочет черный дрозд… С дороги у изгиба Моторный рявкнул бас… Спасибо, лес, спасибо За этот добрый час. <1930>

Собачий парикмахер *

В огромном городе так трудно разыскать Клочок романтики — глазам усталым отдых: У мутной Сены, Вдоль стены щербатой, Где мост последней аркою круглится,— Навес, скамья и стол. Старик с лицом поэта, Склонившись к пуделю, стрижет бугром руно. Так благородно-плавны жесты рук. Так благостны глаза, Что кажется: а не нашел ли он Призвание, чудеснейшее в мире? И пес, подлец, доволен,— Сам подставляет бок, Завел зрачок и кисточкою машет… В жару кудлатым лешим Слоняться нелегко, И быть красавцем — лестно,— Он умница, он это понимает. Готово! Клиент, как встрепанный, вскочил и наземь. Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан С седою эспаньолкою на морде… Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет кожа, Над шеей муфта пышною волной,— Хозяин пуделя любовно оглядел И, словно заколдованного принца, Уводит на цепочке. С балкона кошка щурится с презреньем… А парикмахер положил на стол Болонку старую, собачью полудеву, Распластанную гусеницу в лохмах… Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал, В очках смеется солнце.

Пришла жена с эмалевым судком, Увядшая и тихая подруга. Смахнула шерсть с собачьего стола, Газету распластала… Три тона расцветили мглу навеса: Бледно-зеленый, алый и янтарный — Салат, томаты, хлеб. Друг другу старики передают С изысканностью чинной То нож, то соль… Молчат, — давно наговорились. И только кроткие глаза, Не отрываясь, смотрят вдаль На облака — седые корабли, Плывущие над грязными домами: Из люков голубых Сквозь клочья пара Их прошлое, волнуясь, выплывает. Я прохожий, Смотрю

на них с зеленого откоса Сквозь переплет бурьяна И тоже вспоминаю: Там, у себя на родине, когда-то Читал о них я в повести старинной,— Их «старосветскими помещиками» звали… Пускай не их — других, но символ тот же, И те же выцветшие, добрые глаза, И та же ясная внимательность друг к другу,— Два старых сердца, спаянных навеки. Как этот старый человек, С таким лицом, значительным и тонким, Стал стричь собак? Или в огромной жизни Занятия другого не нашлось? Или рулетка злая Подсовывает нам то тот, то этот жребий, О вкусах наших вовсе не справляясь? Не знаю… Но горечи в глазах у старика Я, соглядатай тайный, не приметил… Быть может, в древности он был бы мудрецом, В углу на площади сидел, лохматый, в бочке И говорил глупцам-прохожим правду За горсть бобов… Но современность зла: Свободных бочек нет, Сограждане идут своей дорогой, Бобы подорожали,— Псы обрастают шерстью, И надо же кому-нибудь их стричь. Вот — пообедали. Стол пуст, свободны руки. Подходит девушка с китайским вурдалаком, И надо с ней договориться толком, Как тварь любимую по моде окорнать… 1930

В метро *

В стеклянном ящике Случайно сбились в кучу Сто разных душ… Выходят-входят. Как будто рок из рога бытия Рукой рассеянною сыплет Обрывки слов, улыбки, искры глаз И детские забавные ужимки. Негр и француз, старуха и мальчишка, Художник с папкой и делец с блокнотом, И эта средняя безликая крупа, Которая по шляпам лишь различна… На пять минут в потоке гулком слиты, Мы, как в ядре, летим в пространство. Лишь вежливость — испытанная маска — Нас связывает общим безразличьем. Но жажда ропщет, но глаза упорно Все ищут, ищут… Вздор! Пора б тебе, душа, угомониться, И охладеть, и сжаться, И стать солидной, европейскою душой. В углу в сутане тусклой Сидит кюре, добряк круглоголовый, Провинциал, с утиными ступнями. Зрачки сквозь нас упорными гвоздями Лучатся вдаль, мерцают, А губы шепчут По черно-белым строчкам Привычные небесные слова… Вот так же через площадь, Молитвенник раскрыв, Сомнамбулою тихой Проходит он сквозь строй автомобилей И шепчет — молит — просит,— Все о своей душе, Все о своем спасенье… И ангелы, прильнув к его локтям, Его незримо от шоферов ограждают.

О Господи, из глубины метро Я о себе взывать к Тебе не буду… Моя душа лениво-бескорыстна, И у Тебя иных забот немало: Там над туннелем хоровод миров, Но сложность стройная механики небесной Замутнена бунтующею болью Твоей бескрылой твари… Но если можно, Но если Ты расслышишь, Я об одном прошу: Здесь на земле дай хоть крупицу счастья Вот этому мальчишке из отеля В нелепой куцей куртке И старику-посыльному с картонкой, И негру хмурому в потертом пиджаке, И кроткому художнику соседу, Задумчиво сосущему пастилку, И мне — последнему — хотя бы это лето Беспечностью веселой озари… ………………………………………………………………… Ты знаешь, — с каждым днем Жить на Твоей земле становится трудней. 1930

Пустырь *

Где газовый завод вздымал крутые трубы, Столбами пламени тревожа вечера,— Там нынче — пепелище. Вдали амфитеатром — Изгибы стен, балконы, ниши, окна, Парижский пестрый мир, А здесь — пустыня. Сухой бурьян бормочет на ветру, Последние ромашки доцветают, В углу — каштан пожухлый, кроткий, тихий, Костром холодным в воздухе сквозит. Плиты в мокрых ямах Отсвечивают окисью цветистой; Над скатом поздний клевер Беспечно зеленеет, А в вышине — тоскующие сны — Клубятся облака.