Том 2. Поэзоантракт

Северянин Игорь Васильевич

1916. Сентябрь

Им. Бельск

3

Вчера сибирский кот Его высокородия Вдруг стибрил антрекот (Такое уж отродие!..) Сказал хозяйский сын: «Бери примеры с заиньки», — И дал мне апельсин Мой покровитель маленький.

1916. Сентябрь

Им. Бельск

4

Зачем-то нас зовут Всегда каким-то трусиком, А сами нас жуют, Смешно виляя усиком… Ужели храбрость в том, Чтоб вдруг на нас обрушиться С собакой и с ружьем, Зажарить и накушаться?

1916. Сентябрь

Им. Бельск

Песенка

о зайце

Я впивала аромат В молодых сиренях. Заяц кушал виноград На моих коленях. Я подшеила ему Золотой бубенчик. Стал мой заяц потому Вылитый оленчик.

1916. Сентябрь

Им. Бельск

Триолеты о зайце

1

Наш заяц, точно Передонов, — Перед отъездом рвет обои. Смеясь, решили мы с тобою: Наш заяц — точно Передонов! В них поруганье роковое Цивилизации законов… Наш заяц, — точно Передонов, С остервененьем рвет обои…

8 сентября 1916

Им. Бельск

2

Ликует тело заячье: По горло молока! Свобода далека, Но сыто тело заячье. Живет он припеваючи И смотрит свысока. В неволе тело заячье, Но вволю молока!

8 сентября 1916

Им. Бельск

Гирлянда триолетов

1

Печальное и голубое, Ах, вам мой грезовый поклон! Подумать только — все былое: Печальное и голубое. Я в прошлое свое влюблен, Когда все было молодое… Печальное и голубое, Ах, вам мой грезовый поклон!

2

Ах, вам мой грезовый поклон! Тебе, сирень, ледок во зное, Тебе, жасмин, душистый сон, — Тебе, мой грезовый поклон! Тебе, бывалое, иное, Тебе, весенний унисон, Тебе мой грезовый поклон! Моя сирень, ледок во зное!

3

Моя сирень, ледок во зное, И ты, гусинолапый клен: Покойтесь мирно! Спи в покое, Моя сирень, ледок во зное! Я равнодушно утомлен, Тревожим смутною тоскою: Была сирень — ледок во зное… Был он — румянолапый клен…

4

Печальное и голубое Хранит гусинолистый клен: Скрывает он своей листвою Печальное и голубое. Тайн никому не выдаст он: Ведь в нем молчание благое Печальное и голубое Таит румянолистый клен.

5

Таит гусинолистый клен Вам чуждое, нам с ним родное. Охраной тайны опален, Зардел гусинолистый клен. Молчание его святое. И, даже под бурана стон, Таит — ладонь в пять пальцев, — клен Вам чуждое, нам с ним — родное.

6

Вам чуждое, нам с ним — родное. Постигнет кто? лишь небосклон Губерний северных. Мечтою Вам чуждою, нам с ним родною, Из нас с ним каждый упоен, И в этом что-то роковое… Вам чуждое, нам с ним родное… Постигнет кто? Лишь небосклон.

7

Печальное и голубое, Ах, вам мой грезовый поклон! О, ласковое ты и злое, Печальное и голубое! И я на севере рожден С печально-голубой душою. Печальное и голубое, Ах, вам мой грезовый поклон!

8

Ах,

вам мой грезовый поклон, Печальное и голубое. Вас обвивающий змеею, Ах, вам мой грезовый поклон! На миг минувший осенен, Я знаю: в нем все пустое, Но вам мой грезовый поклон, Печальное и голубое!

9

Печальное и голубое! Ах, вам мой грезовый поклон! Моя сирень — ледок во зное — Печальное и голубое. Хранит гусинолапый клен Вам чуждое, нам с ним родное. Печальное и голубое, Ах, вам мой грезовый поклон!

Декабрь 1916

Гатчина

Поэза о поэтессах

Как мало поэтесс! как много стихотворок! О, где дни Жадовской! где дни Ростопчиной? Дни Мирры Лохвицкой, чей образ сердцу дорог, Стих гармонический и веющий весной? О, сколько пламени, о, сколько вдохновенья В их светлых творчествах вы жадно обрели! Какие дивные вы ведали волненья! Как окрылялись вы, бескрылые земли! С какою нежностью читая их поэзы (Иль как говаривали прадеды: стихи…), Вы на свиданья шли, и грезового Грэза Головки отражал озерный малахит… Вы были женственны и женски-героичны, Царица делалась рабынею любви. Да, были женственны и значит — поэтичны, И вашу память я готов благословить… А вся беспомощность, святая деликатность, Готовность жертвовать для мужа, для детей! Не в том ли, милые, вся ваша беззакатность? Не в том ли, нежные, вся прелесть ваших дней? Я сам за равенство, я сам за равноправье, — Но… дама-инженер? но… дама-адвокат? Здесь в слове женщины — неясное бесславье И скорбь отчаянья: Наивному закат… Во имя прошлого, во имя Сказки Дома, Во имя Музыки, и Кисти, и Стиха, Не все, о женщины, цепляйтесь за дипломы, — Хоть сотню «глупеньких»: от «умных» жизнь суха! Мелькает крупное. Кто — прошлому соперник? Где просто женщина? где женщина-поэт? Да, только Гиппиус и Щепкина-Куперник: Поэт лишь первая; вторая мир и свет… Есть… есть Ахматова, Моравская, Столица… Но не довольно ли? Как «нет» звучит здесь «есть», Какая мелочность! И как безлики лица! И модно их иметь, но нужно их прочесть. Их много пишущих: их дюжина, иль сорок! Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт? Как мало поэтесс! Как много стихотворок! И Мирры Лохвицкой среди живущих — нет!

23 августа 1916

Им. Бельск

На смерть Верхарена

Вновь, Бельгия, невинностью твоей Играет ритм чудовищного танца: Лишилась и великого фламандца, Лишенная свободы и полей. И что тебе, страдалице, милей: Твоя ли участь жертвенного агнца? Иль розы возмущенного румянца? Иль он, поэт, как некий солнцелей? Все дорого: и почва, и Верхарен. Твой скорбный взор страданьем светозарен, Твой гордый дух насильем уязвлен. Но вот что для меня непостижимо: Зачем же он, Культура кем любима, Ее певец — Культурой умерщвлен?!

16 ноября 1916

Гатчина

Койт и Эмарик

(Эстляндская легенда о белых ночах)

Алексею Масаинову

1

Койт, зажигатель солнца, и Эмарик, гасунья, Встретились перед ночью в небе, весной золотом, Встречею чаровались. Койт запылал: «Чарунья»… А Эмарик сказала: «Счастье в тебе — молодом…» И позабыла махнуть рукавом, И не подула на солнце июнье, И осенило оно новолунье Победоносным лучом.