Том 2. Поэзоантракт

Северянин Игорь Васильевич

1917. Февраль

Харьков

Баллада XI

Экспресс уходит за фиорд По вторникам в двадцать четыре. Торопится приезжий лорд Увидеть вновь морские шири. Сияижа нет лучше в мире, Но все же надо в Ливерпуль… Когда нас ждут счета и гири, Нас мало трогает июль… Гимнастикой своею горд, Все струны на душевной лире Давно порвав, стремится в порт Культурный лорд, и на «Вампире» В каюткомпаньевом empire'e, Плывет на родину. «Буль-буль», Журчит вода вином на пире: Ее не трогает июль. Смотря, как бьет волна о борт, О паюсной икре, о сыре Мечтает

лорд и — что за черт! — Об ананасовом пломбире… Как рыцарь дамы на турнире, Кивает нежно банке муль, Но в небе, в золотой порфире, Его не трогает июль… Спит солнце в моревом имбире, Уже к земле направлен руль; Лишь дома в горничной Эльвире Милорда трогает июль…

1917. Февраль

Харьков

Кэнзель III

Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна, Ренессансно отделана и шелками, и бронзою. Безобидная внешностью, артиллерией грозная, Стрельчатая — как ласточка, как порыв — монстриозная, Просто вилла плавучая, но постройки корабельной. Королева название ей дала поэтичное: «Звон весеннего ландыша» — правда, чуть элегичное? Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна И эффектна при месяце, если волны коричневы С темно-крэмной каемкою, лучиками ограбельной. Если небо затучено, и титаново-сабельный Путь сапфирно-излуненный обозначится на море, Яхта вплавь снаряжается, и, в щебечущем юморе, Королева готовится к путешествию по морю В быстрой яхте из розовых досок груш комфортабельной.

1916. Сентябрь

Им. Бельск

Кэнзель IV

В ее будуаре так много нарциссов, Китайских фонариков радуга светов И ярких маркизов, и юных поэтов, Сплетающих Ингрид гирлянды сонетов, И аплодисментов, и пауз, и бисов! И знойных мечтаний, и чувств упоенных, Желаний фривольных, и фраз окрыленных — В ее будуаре, в лученье нарциссов, Так много, так много… И взглядов влюбленных Весенних поэтов и пылких маркизов. И фрейлина царья, принцесса Эльисса, Жене моей как-то в интимной беседе Поведала нечто о знатной милэди И пылко влюбленном в нее правоведе, Не то… в будуаре, где много нарциссов.

1916. Август

Им. Бельск

Кэнзель V

Федору Сологубу

Однажды приехала к Ингрид Ортруда С Танкредом и Арфой на легком корвете. В те дни безбоязно дышалось на свете. Войной европейской пугались лишь дети. Итак, на корвете из дали Оттуда. Представила гостья царице Танкреда, Чье имя для женщин звучало — победа! — Зачем же приехала к Ингрид Ортруда? Да так: отдохнуть от интриг, как от бреда, Взять моря и соли его изумруда. О, чудное диво! О, дивное чудо! — Миррэлия сходна с ее островами! Она ей рассказана странными снами! «Вы с нами», — сказалось. Ответила: «С вами…» Так вот как приехала к Ингрид Ортруда!

1916. Август

Им. Бельск

Кэнзель VI

Ингрид ходит мечтанно над рекою форелью. Так лимоново небо! Гоноболь так лилов! Чем безудержней грезы, тем ничтожней улов. За олесенным кряжем глухи трубы ослов. Перетрелиться ветер любит с нежной свирелью. Все здесь северно-блекло. Все здесь красочно-южно. Здесь лианы к березам приникают окружно. Ингрид видит победно: за рекою форелью Плодоносные горы встали головокружно, Где ольха с тамарином, где банан рядом с елью. Одновременно место и тоске, и веселью! Одновременно север и тропический юг! Одновременно музыка и самума, и вьюг. Упоенно впивая очарованный круг, Ингрид плачет экстазно над рекою форелью.

1917. Февраль

Харьков

Кэнзель VII

Какая

в сердце печаль!.. Никто, никто не идет… Душа уже не цветет… Весна уже не поет… Уже никого не жаль… Заплакать — ни капли слез… Загрезить — ни грозди грез… О злая сердца печаль! Стынет в устах вопрос… Снежеет, ледеет даль… Июль это иль февраль? Ночь или яркий день? Цветет ли опять сирень? Думать об этом лень: Немая в сердце печаль…

1917. Февраль

Харьков

Кэнзель VIII

Букет незабудок был брошен небрежно На письменном розовом дамском столе… Покинуто было хозяйкой шалэ, И солнце блистало в оконном стекле Прощально и нежно. У окон гостиной сох горько миндаль. Эльгриной, уплывшей в исконную даль, Букет незабудок был брошен небрежно В ее кабинете; в гостиной рояль Вздыхал так элежно… Струнец благородный, он слушал прилежно, Как плакал букет бирюзовых цветов, И вторить букету рояль был готов, И клавишил — это ль не песня без слов? — «Был брошен небрежно…»

1917. Февраль

Харьков

Кэнзель IX

Уже в жасминах трелят соловьи, Уже журчат лобзания в жасмине, И фимиамы курятся богине; И пышут вновь в весеневом кармине Уста твои! Уста твои — чаруйные новеллы! Душист их пыл, и всплески так смелы, И так в жасмине трелят соловьи, Что поцелуи вальсом из — «Мирэллы» — Скользят в крови. На! одурмань! замучай! упои! Испчель, изжаль кипящими устами! Да взветрит над жасминными кустами Царица Страсть бушующее пламя, Пока в жасмине трелят соловьи!

1917. Февраль

Харьков

Кэнзель Х

Я — Сольвейг полярная, блондинка печальная, С глазами газельными, слегка удивленными, Во все неземное безумно влюбленными, Земным оскорбленными, земным удивленными… В устах — окрыленная улыбка коральная. Приди же, мой ласковый, любовью волнуемый! Приди, мною грежемый, душою взыскуемый! Я, Сольвейг полярная, блондинка печальная, Привечу далекого, прильну поцелуйно, Вопью в гостя милого уста свои жальные! Так сбудется ж, несбывная мечта моя дальняя! Блесни упоение, хотя б мимолетное, — Мое бирюсовое! Мое беззаботное! К бесплотному юноше льнет дева бесплотная — Я — Сольвейг полярная, блондинка печальная!

1917. Февраль

Харьков

Ингрид и молодежь

На улицах светлого города Со свитою и с королем И просто, и вместе с тем гордо, Встречается Ингрид пешком. И с нею друзья неизменные — Курсистки, студенты, военные. Всем очень легко, очень весело, Смущенье навеки исчезло, Идет под бряцание шпор Свободный и вежливый спор; Но в тоне Ее Светозарности Не слышно у них фамильярности. Бывают на выставках, в опере, То все отправляются к кобре И кормят ручную змею, Сливаясь в большую семью. И губы искусаны до крови В каком-нибудь кинематографе. А то на вечерках студенчества Царица впадала в младенчество, Принявши ребяческий вид, Шалит, неунятно шалит! Тогда берегись философия: Ты всех приведешь к катастрофе… Заходит ко всем она запросто. Пьет чай, помогает всем часто, Готовая снять с себя брошь, — И ценит ее молодежь. Пред царскою кофточкой ситцевой Трепещет одна лишь полиция!..