Том 2. Поэзоантракт

Северянин Игорь Васильевич

1915. Май

Эст-Тойла

Поэза безнадежия

Я чем-то подавлен, я чем-то стеснен. Нет слов подходящих для звончатых песен. И май в этот год уж не прежне чудесен. И жизнь — полуявь, полубред, полусон. Я чем-то обижен, я как-то устал, Мне так одосадели мелкие люди… Мечтал о безлюдьи, как будто о чуде: Никто из них милого мне не сказал! Как горько от зависти, лести, интриг, От всех подражаний! от всех посвящений! От их увенчаний развенчан мой гений!.. Мне тяжко: я их беспощадно постиг. — Незваная свита терзала весь год Своими заботами, сплетнями, грязью… Ах, есть ли ей равные по безобразью Духовных надежд, меркантильных забот?!.. Какие-то гаденькие толмачи, Мечты толкователи, лексионеры… О как безнадежно

бездарны и серы: Их чувства — лягушки, их песни — грачи! Я ими расстроен, я смят, угнетен. Мне надо лечиться безлюдьем все лето. Апатия, леность, усталость. Поэта Во мне убивают, и близок мой сон… …Маруся! Маруся! услышь, помоги! — Ведь только в тебя упоительна вера… Но вижу в руках твоих сталь револьвера, А там, за тобою, не видно ни зги…

1915. Май

Эст-Тойла

У памятника Комиссаржевской

Вера Федоровна! Сегодня Я заехал к Вам из полка: Уж изнервничался я очень, И такая была тоска… Долго вглядывался я, сгорбясь, В Ваши бронзовые черты: В них застыло так много скорби, Вдохновенности и мечты… Я спросил Вас, — о, Вы поймете, Вера Федоровна, о чем!.. Шевельнули едва губами И чуть-чуть повели плечом… А в глазах (в уголках, у носа) Вспыхнул гнев, человечий гнев… Всю бестактность своего вопроса Понял я, плача и покраснев…

1915. Октябрь

Петроград

Все — за новь!

Дождь за дождем, за бурей буря, За песнью песнь, за болью боль. Чело то хмуря, то лазуря, Живут и нищий, и король. О, всколыхните безмятежность, Благополучье раздробя! Прекрасней после гнева нежность, Как, после муки, вы — себя! Свершайте явные ошибки, Крушите счастье и любовь, Чтоб только не было на Шипке Душ ваших тихо. Все — за новь! Да, все за новь, за блеск, за звонкость, За обиенность и за шаг! Я славлю мудрую ребенкость И молодеческий кулак. Живи, воистину живое, Не уставая звать меня! Пылай восторгом, ретивое: Ведь даже в счастьи скорбен я!

1915. Июнь

Эст-Тойла

Миррэлия

Новые поэзы

Том 7-й

I. Корона ее светозарности

Увертюра («Миррэлия — светлое царство…»)

Миррэлия — светлое царство, Край ландышей и лебедей. Где нет ни больных, ни лекарства, Где люди не вроде людей. Миррэлия — царство царицы Прекрасной, премудрой, святой, Чье имя в веках загорится Для мира искомой Мечтой! Миррэлия — вечная Пасха, Где губы влекутся к губам. Миррэлия — дивная сказка, Рассказанная мною вам. Миррэлия — греза о юге Сквозь северный мой кабинет. Миррэлия — может быть, в Луге, Но Луги в Миррэлии нет!.. Качает там лебедя слива, Как символ восторгов любви… Миррэлия! как ты счастлива В небывшем своем бытии!

1916. Август

Им. Бельск

Поэза их оправдания

С тех пор, как Эрик приехал к Ингрид в ее Сияиж, И Грозоправа похоронили в дворцовом склепе, Ее тянуло куда-то в степи, В такие степи, каких не видишь, каких не знаешь. Я не сказал бы, что своенравный поступок мужа (Сказать удобней: не благородный, а своенравный) Принес ей счастье: он был отравный, — И разве можно упиться счастьем, вдыхая ужас!.. Она бродила в зеркальных залах, в лазурных сливах, И — ах! нередко! над ручейками глаза журчали… Из них струился алмаз печали… О, эта роскошь не для утешных, не для счастливых!.. Разгневан Эрик и осуждает он Грозоправа: — Такая жертва страшнее мести и ядовитей. Поют поэты: «Любовь ловите!» Но для чего же, когда в ней скрыта одна отрава? Ведь есть же совесть на этом свете — цариц царица, Любви эмблема, эмблема жизни! ведь есть же совесть!.. И ей подвластна и Ингрид, то есть И королева должна послушно ей покориться. Но стонет Ингрид: «В твоей кончине не виновата, — Я разлюбила и эту правду тебе открыла, Не изменила и не сокрыла Любви к другому. Я поступила, о муж мой, свято!» В

такие миги с его портрета идет сиянье, Сквозит улыбка в чертах угрюмых, но добродушных. Он точно шепчет: «Ведь мне не нужно, Чтоб ты страдала, моя голубка, — утишь страданья. Не осуждаю, не проклинаю, — благословляю Союз твой новый и боле правый, чем наш неравный, Твой Эрик юный, твой Эрик славный Весне подобен, как ты, царица, подобна маю…» Тогда любовью и тихой скорбью царицы выгрет Подходит Эрик, раскрыв объятья, к своей любимой И шепчет с грустью невыразимой: — Мы заслужили страданьем счастье, о друг мой Ингрид! —

1916. Август

Им. Бельск

Эпиграмма Ингрид

Как некогда Балькис стремилась к Соломону, Я к Эрику неслась на парусах души. Я видела во сне полярную корону И ледяной дворец, и музыку тиши. Я слушала, дрожа, предчувствием томима, Предчувствием того, что вечно буду с ним. И вот сбылся мой сон: я королем любима! И стала я его! и стал король моим! О, как же мне воспеть венец моих стремлений, Венец любви моей и торжества венец? Я славлю царство льда, фиордов и оленей. Любовник мой! мой брат! товарищ и отец! Я славлю белый край, в котором ты королишь, И подношу я в дар тебе свою страну, Молю тебя, как ты один лишь небо молишь: Владей мной целиком! люби меня одну! Рабою припаду к блистательному трону, — Целуй меня иль бей! ласкай иль задуши! Подобна я Балькис, как Эрик — Соломону, Душа моей мечты! мечта моей души!

1916. Август

Им. Бельск

Северный триолет

Что Эрик Ингрид подарил? Себя, свою любовь и Север. Что помечталось королеве, Все Эрик Ингрид подарил. И часто в рубке у перил Над морем чей-то голос девий Я слышу: «Он ей подарил Себя, любовь свою и Север».

1916. Август

Им. Бельск

Поэза о вальдшнепе и зайчике

Синеглазый вальдшнеп и веселый зайчик, Маленький кусайчик, Весело играя, бегали в столовой, Гас закат лиловый. Вальдшнеп длинноклювый зайчикова цвета Сожалел, что лето Он уже отбегал, бегая, отлетил, Милую не встретил… А лукавый зайчик, шерсткою как вальдшнеп, Думал, что-то дальше Осенью-зимою будет с ним такое: Жизнь или жаркое… Но в дверях столовой, на ковровом тигре Появилась Ингрид, И ее любимцы, и ее питомцы Вновь познали солнце! И легко подпрыгнув, бросился к ней зайчик, Ласковый кусайчик, А за ним и вальдшнеп поспешил к хозяйке На спине у зайки…

1916. Август

Им. Бельск

Поэза рыбной ловли

И крапчатых форелек, и пильчатых стерлядок На удочку искусно вылавливать привыкла Королева Миррэльская. И до луны июльской, сообщницы загадок, Когда ее сиянье острит у кедра игры, Веслит лодка карельская. В невинном развлеченьи так много чарованья, Так много ожиданья и острых ощущений, — Хорошо ей под струями… И до заката солнца в озаренном молчаньи Сидит она на лодке в бездумном упоеньи, Рыбной ловлей волнуема… Лишь поплавок сапфирный, стерлядкою влекомый, Молниеносно канет во влагу малахита, Загорится красавица. О, эти ощущенья ей хорошо знакомы! И с рыбою ведерко луною все облито, Королеве такой нравится. Любовно фаворитка головку на колени Царице наклонила, легка, как балерина, Королеве сочувствуя… И обе — в чарованьи, и обе, — в легкой лени: И Ингрид-королева, и фрейлина Эльгрина, Девушка алоустая.

1916. Август

Им. Бельск

Рябиновая поэза

Из октябрьской рябины Ингрид варит варенье. Под осенних туманов сталь — седое куренье И под Эрика шепот, точно гул голубиный… Никому не позволит Ей помочь королева. Оттого и варенье слаще грёзонапева… Всех улыбкой малинит, всех глазами фиолит… (Не варенье, а Ингрид!..) А у Ингрид варенье — Не варенье, а греза и восторг вдохновенья! При дворе — лотерея, и его можно выиграть… А воздушные слойки Из рябиновых ягод Перед этим шедевром посрамленными лягут. Поварихи вселенной, — перед ней судомойки… А ликеры рябиньи Выделки королевьей! Это — аэропланы! это — вальсы деревьев! Это — арфа Эола и смычок Паганини! Всем сластям и напиткам Прорябиненным — слава! Ингрид ало смеется и смакует лукаво Свой ликер несравненный, что наструен с избытком.