Том 2. Поэзоантракт

Северянин Игорь Васильевич

Петроград. I

Царица русского стиха

Поэма Лохвицкой «У моря», Где обрисован Петергоф, Мне грезы красочно узоря, Волшбит меня ажуром строф. И Миррой Балтика воспета, Царицей русского стиха, Признавшей тьму во имя света И добродетель для греха!.. Бывала ли она в Иеве? Ходила ль в сосны на обрыв? И пел ли ей, как королеве, О светлом Эрике залив? Он славил ли ее, как Ингрид, Как королеву королев? С тех пор, как склеп для Мирры вырыт, Он заскорбел ли, поседев? Не знаю я. Никто не знает. То тайна Мирры и волны. Но

взор увидеть ожидает Ее в сиянии луны. Она мертва? Она воскреснет! Она не может не ожить! Она споет такие песни, Что перестанет мир тужить!

Петроград. I

Два острова

За постом Мартсом, в острых соснах, Над морем высится обрыв Для грезящих и безвопросных В житейской прозе, — тех, кто жив! Оттуда (там меня не троньте: Мне дрязги ваши не нужны!) Два острова на горизонте В погоду ясную видны. Пою обрыв, который вогнут По направленью к ним дугой. Один из них зовется Гогланд И Белым — маленький, другой. Их контуры маняще-четки, Влекущи обликом своим. Лелею мысль: в моторной лодке Когда-нибудь поехать с ним. Готовь судно, Василий Крохов, Ты, обэстоненный рыбак! А чтобы не было плыть плохо, Возьмем и водку, и табак!

Петроград. I

Нарва («Я грежу Нарвой, милой Нарвой…»)

Я грежу Нарвой, милой Нарвой, Я грежу крепостью ее, Я грежу Нарвой, — тихой, старой, — В ней что-то яркое, свое. О город древний! город шведский! Трудолюбивый и простой! Пленен твоей улыбкой детской И бородой твоей седой. Твой облик дряхлого эстонца Душе поэта странно мил. И твоего, о Нарва, солнца Никто на свете не затмил! Твоя стремглавная Нарова Галопом скачет в Гунгербург. Косится на тебя сурово Завидующий Петербург. Как не воспеть твою мне честность И граждан дружную семью, И славную твою известность, И… проституцию твою? Она, как белая голубка, Легка, бездумна и чиста! О, добрый взгляд! О, лисья шубка! О, некрасивых красота!

Петроград. I

Юрьев

Где Эмбах, берег свой понурив, Течет лифляндскою землей, Как центр культурный, вырос Юрьев, Такой радушный и живой. Он, переназванный из Дерпта, Немецкий дух не угасил. В моих стихах найдется лепта И Юрьеву, по мере сил. О ты, столетняя крапива, Нам расскажи про прежний пир, Про вкус студенческого пива, Про лязг студенческих рапир; Нам расскажи о глазках Гретхен, Сентиментально-голубой, И о беседке в парке ветхой, О кознях, деянных тобой… О романтической эпохе, О рыцарстве былых времен, Как упоенны были вздохи, И как безоблачен был сон!..

Петроград. I

Половцова-Емцова

Я помню вечер, весь свинцовый, В лучах закатного огня, И пальцы грезящей Емцовой, Учившей Скрябину меня. Играла долго пианистка, И за этюдом плыл этюд. А я склонился низко-низко, И вне себя, и вне минут. Так властно душу разубрала Неизъяснимая печаль… А после Вагнера играла И пели пальцы, пел рояль. Да, пело сердце, пели пальцы Ее, умеющие петь. И грезы, вечные скитальцы, Хотели, мнилось, умереть. Деревня тихо засыпала. Всходило солнце из волны. Мне

в душу глубоко запала Игра в ночь белую весны.

Петроград. I

Евгению Пуни

Ты помнишь, мне любезный Пуни, Как ты приехал раз ко мне, И долго мы с тобой в июне В полях бродили при луне? У моря грезили и в парке Читали новые стихи? Иль говорили о Петрарке, Ложась в траву под сень ольхи? Ты помнишь, милый мой Евгений, Наш взгляд на женщин и семью? Что должен жить безбрачно гений И «за печатями семью»? И только изредка, налетом, Врываться в жизнь и, как пчела, Ее впитав, вернуться к «сотам» С бесстрастьем лика и чела? Не раз захватывали страсти Меня с тех пор, и наш проект Отчасти выполнен, отчасти… Но мысль и дело — разных сект!..

Петроград. I

К Альвине

Не удивляйся ничему…

К. Фофанов

Соседка, девочка Альвина, Приносит утром молоко И удивляется, что вина Я пью так весело-легко. Еще бы! — тридцать пять бутылок Я выпил, много, в десять дней! Мне позволяет мой затылок Пить зачастую и сильней… Послушай, девочка льняная, Не удивляйся ничему: Жизнь городская — жизнь больная, Так что ж беречь ее? к чему? Так страшно к пошлости прилипнуть, — Вот это худшая вина. А если суждено погибнуть, Так пусть уж лучше от вина!

Петроград. I

Почтальон

То по шоссе, для шины колком, То по тропинке через лен, То утрамбованным проселком Велосипедит почтальон. Он всем знаком. Он старый Перник. Он служит здесь тридцатый год. Письмо от Щепкиной-Куперник Он мне в окно передает. Я приглашаю на террасу Его, усталого, зайти, Чтоб выпить хересу иль квасу И закусить в его пути. Он входит очень деликатно И подвигает стул к столу. А море благостно-закатно, Подобно алому стеклу. Сосредоточенно и ровно Он пьет токайское вино. Что пишет мне Татьяна Львовна? Но впрочем, кажется, темно.

Петроград. I

Яля

В вуальной апельсинной шали Идет в вечерние поля. Я выхожу навстречу к Яле, Как в бурю лодка без руля. Идет насмешливо, но робко. Так угловато, но легко. Зигзагами ведет нас тропка, Ах, близко или далеко? Я не влюблен в нее нисколько, Как, впрочем, и она в меня. Мы лишь слегка флёртуем только — День изо дня. День изо дня. Читаются стихи крылато: Я — ей, и мне в ответ — она. А небо морем все объято, Волной захлестнута луна.

Петроград. I

Слава

Мильоны женских поцелуев — Ничто пред почестью богам: И целовал мне руку Клюев, И падал Фофанов к ногам! Мне первым написал Валерий, Спросив, как нравится мне он; И Гумилев стоял у двери, Заманивая в «Аполлон». Тринадцать книг страниц по триста Газетных вырезок — мой путь. Я принимал, смотря лучисто, Хвалу и брань — людишек муть. Корректен и высокомерен, Всегда в Неясную влюблен, В своем призвании уверен, Я видел жизнь, как чудный сон. Я знаю гром рукоплесканий Десятков русских городов, И упоение исканий, И торжество моих стихов!