Том 2. Поэзоантракт

Северянин Игорь Васильевич

Рассказ княгини

Св. кн. О.Ф. Им-ской

То было в Гатчине, лет десять Тому назад, но до сих пор Отрадно мне тем летом грезить И вспоминать наш разговор. И вот, я помню: мы, княгиня, Сидим в столовой. Ночь близка. Вы говорите мне о сыне, И в Вашем голосе — тоска: О, если юность возвратить бы! И быть счастливою, как он!.. Его любовь… его женитьба… И жизнь на озере — как сон… Он в честь своей Прекрасной Дамы, — Полу-поэт, полу-toqu'e, — Под Витебском построил замок На озеровом островке… «Он создал царство в сердце леса!» Восторженно твердите Вы. Поддакивает Вам профессор Наклоном

легким головы. Я пью вино и вижу: в тине Озерной — косы, много кос… Устала старая княгиня От юных, — невозможных, — грез…

Бэбэ

Баронессе М.А. Д-и

Что было сказочно лет в девять, То в двадцать девять было б как? Могли б Вы так же королевить Теперь, вступив со мною в брак? Вы оправдали бы те слезы, Что Вами пролиты, теперь? Вы испытали бы те грезы? Почувствовали б ряд потерь? Где Вы теперь? все так же ль новы Для Вас мечтанья и слова? Быть может, замужем давно Вы, Но, впрочем, может быть, вдова?… Меня Вы помните ль? бывали Вы у меня на вечерах? На Вашего лица овале Текла ль слеза о детских снах? Прочтете ли поэзы эти? Найдете ль строки о себе? А, может быть, Вас нет на свете, Моя наивная Бэбэ?… Иль Вашей зрелости одевить Уже не в силах жизни мрак?… Что было интересно в девять, То в двадцать девять было б как?!

Кн. Б.А. Тенишеву

Князь! милый князь! ау! Вы живы? Перебирая писем ряд, Нашел я Ваше, и, счастливый Воспоминаньем, как я рад! Мне сразу вспомнилась и школа, И детство, и с природой связь, И Вы, мой добрый, мой веселый, Мой остроумный милый князь! В Череповце, от скуки мглистом, И тривиальном, и пустом, Вас называли модернистом За Сологуба первый том… Провинциальные кокетки От князя были без ума, И казначейша (лик конфетки!) Была в Вас влюблена сама, Ведь штраусовская «Электра» — Не новгородская тоска!.. О, Вы — единственный директор, Похожий на ученика! И вот, когда Вы, поседелый, Но тот же юный и живой, Пришли на вечер мой, я целый Мирок восставил пред собой. И поздравленья принимая От Вас, и нежно Вас обняв, Я вспомнил дни иного мая И шорохи иных дубрав…

Стихи Ахматовой

Стихи Ахматовой считают Хорошим тоном (comme il faut…) Позевывая, их читают, Из них не помня ничего!.. «Не в них ли сердце современной Запросной женщины?» — твердят И с миной скуки сокровенной Приводят несколько цитат. Я не согласен, — я обижен За современность: неужель Настолько женский дух унижен, Что в нудном плаче — самоцель? Ведь это ж Надсона повадка, И не ему ль она близка? Что за скрипучая «кроватка»! Что за ползучая тоска! Когда ж читает на эстраде Она стихи, я сам не свой: Как стилен в мертвом Петрограде Ее высокопарный вой!.. И так же тягостен для слуха Поэт (как он зовется там?!) Ах, вспомнил: «мраморная муха [3] » И он же — Осип Мандельштам. И если в Лохвицкой — «отсталость», «Цыганщина» есть «что-то», то В Ахматовой ее «усталость» Есть абсолютное ничто.

3

Честь этого обозначения принадлежит кубо-футуристам.

Лира Лохвицкой

Порыв натуры героичной, Полет в бездонье голубом, Меж строчек голос мелодичный — Вот пафос этой лиры в чем! Ее слеза слезой зовется И выглядит она слезой, И

полным сердцем сердце бьется, Гроза трепещет в нем грозой. Изысканные полутоны Есть полутоны, а не ноль. Мучительны Агнессы стоны И настоящая в них боль. Виденье принца Вандэлина Есть не слова, а — Вандэлин, Возникновения причина Кого — в рядах мирских причин. И ведьма у нее есть ведьма, А не «нарочно», «для детей». При том стихи бряцают медью И веют запахом полей.

Бальмонт («Его стихи — сама стихия…»)

Его стихи — сама стихия. Себе бессмертье предреша, Свершает взлеты огневые Его стихийная душа. Он весь поэт, поэт великий. В нем голоса всего и всех. Неуловимый лик столикий Отображает свет и грех. Он ощущает каждый атом И славословит солнце он. То серафимом, то пиратом Является хамелеон. Но вместе с тем он весь, из дюжин Томов составленных своих, Мне не желанен и не нужен: Я не люблю Бальмонта стих. Есть что-то приторное в книгах Его, что слаще голубей… И Фофанов в своих веригах, В своих лохмотьях — мне любей!

Брюсов («Никем непревзойденный мастер…»)

Никем непревзойденный мастер. Великий ритор и мудрец. Светило ледовитой страсти. Ловец всех мыслей, всех сердец. Разламывающая сила Таится в кованых стихах. Душа рассудок научила Любить, сама же пала в прах, И оттого его холодность: Душа, прошедшая сквозь ум. Его бесспорная надмодность Не столь от чувства, сколь от дум. Великий лаборант, он каждый Порыв усвоил и постиг. Он мучим неизбывной жаждой Познанья всех вселенских книг. В нем фокус всех цветов и светов И ясной мысли торжество. Он — президент среди поэтов. Мой царский голос — за него.

Сологуб («Какая тающая нежность…»)

Какая тающая нежность! Какая млеющая боль! Что за чеканная небрежность! Что за воздушная фиоль! Он весь из сладостного вздоха, Он весь — безгрешное дитя… Плохое у него не плохо, И темное поет, блестя… Изысканнейший рисовальщик. Провидец существа людей, Он — чарователь, чаровальщик, Чарун, он — чарник, чародей. Так пой же, пой же нам, фиоль же, Струи свой ароматный свет! Такой поэт, каких нет больше: Утонченней, чем тонкий Фет.

Гиппиус («Блистательная Зинаида…»)

Блистательная Зинаида Насмешливым своим умом, Которым взращена обида, Всех бьет в полете, как крылом… Холодный разум ткет ожоги, Как на большом морозе — сталь. Ее глаза лукаво-строги, В них остроумная печаль. Большой поэт — в ее усмешной И едкой лирике. Она Идет походкою неспешной Туда, где быть обречена. Обречена ж она на царство Без подданных и без корон. Как царственно ее коварство, И как трагично-скромен трон!

Пять поэтов

Иванов, кто во всеоружьи И блеске стиля, — не поэт: В его значительном ненужьи Биенья сердца вовсе нет. Андрея Белого лишь чую, Андрея Белого боюсь… С его стихами не кочую И в их глубины не вдаюсь… Пастэльно-мягок ясный Бунин, Отчетлив и приятно свеж; Он весь осолнечен, олунен, Но незнаком ему мятеж. Кузмин изломан черезмерно, Напыщен и отвратно-прян. Рокфорно, а не камамберно, Жеманно-спецно обуян. Нет живописней Гумилева: В лесу тропическом костер! Благоговейно любит слово. Он повелительно-остер.