Том 3. Письма и дневники

Киреевский Петр Васильевич

2. И. В. Киреевскому

Июль 1824 года

Москва

О Юсупов политический [300] ! Вот какое происшествие у нас подпитчилось: ты пишешь: «Купите, дескать, мне "Историйцу" Робертсонца [301] ». А маменька говорит: «И подлинно, что купить приходится». А я говорю: «Видно, что так!» А ты говоришь: «Да купите-де у Урбена [302] , мне-де мерещится, аль не у него есть такие аглицкие книжицы!» А я-то говорю: «Ну, ну, хорошо, куплю, батюшка, куплю. Ну, только… потом… после того, ну, вот видишь…» Вот как я сказал это. Ну, думаю, что делать? Ведь приходит, что покупать!

300

Юсупов политический — прозвище И. В. Киреевского. — A.M.

301

Очевидно, речь идет о книге Вильяма Робертсона «History of America» (Лондон, 1777). — A.M.

302

Владелец книжного магазина в Москве. — A.M.

Ну вот, и пошел я, наконец, за тридевять земель в тридесятое царство. Шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел и вот пришел, наконец, на один необитаемый остров. За морем за океаном стоит там избушка на курьих ножках, и в той избушке живет колдун и чернокнижник; и тот чернокнижник прозывается Урбеном. Ну… вот и вошел я к этому Урбену. «Ну, — говорю, — батюшка,

милосердый чернокнижник, есть-де у тебя такая "Историйца"?» — «Какая "Историйца"?» — «Которая была бы написана на языке аглицком и называлась бы та книжица Робертсоном?»

Ну, нет, сударь! Не тут-то было!..

3. Родным

17 июля 1829 года

Смоленск

Сегодня в половине десятого поутру мы приехали в Смоленск. Приключений дорогою никаких экстраординарных не было. Родион [303] ведет себя как нельзя лучше, и я им совершенно доволен; бричка также до сих пор была совершенно исправна; один раз только на третьей станции нужно было починить два поломанных железных прута, и теперь, я надеюсь, до самого Бреславля больше починки не будет. За лошадьми нам нигде остановки не было ни на минуту; дорога вообще очень хороша, и места по всей Смоленской губернии, особенно окрестности Смоленска и самый Смоленск, чрезвычайно живописны. Днепр показывается еще верст за сто не доезжая до Смоленска, он еще за Дорогобужем немного уже Москвы-реки и чрезвычайно красив. В самый день нашего отъезда небо часа в четыре после обеда совершенно очистилось, и до сих пор стоит прекрасная погода. Следовательно, все идет как нельзя лучше. Товарищ мой [304] меня не так мучит, как я предполагал: первые три станции он почти все молчал и дал мне время ободриться. Теперь, кажется, дорога несколько порастрясла его немецкие кости, и он мурлычит только изредка. Я до сих пор, по крайней мере, совсем почти не устал, но все еще грустно. Еще раз всех обнимаю.

303

Очевидно, слуга. — A.M.

304

Неустановленное лицо. — A.M.

Петр Киреевский.

К Бердяеву я не заезжал: его деревня лежит 18 верст в сторону, по Духовщинской дороге. До Бреста!

4. Родным

26 июля / 7 августа 1829 года

Варшава

Вот я и в Варшаве, за 1200 верст от вас! Мы выехали из Литовского Бреста во вторник, часу в первом поутру и, проехав несколько улиц, остановились на русской границе. В Бресте Россия отделяется от Польши маленькой речкой, которая называется Старым Бугом; с русской стороны мост заперт высокими решетчатыми воротами, выкрашенными так, как обыкновенно красятся наши версты, а с польской точно такими же воротами, выкрашенными белою краской с малиновыми полосами. Это польский национальный цвет, и точно так красят здесь все столбы и гауптвахты. Как скоро мы въехали в польские ворота, нас встретили несколько солдат в синих мундирах и несколько таможенных чиновников в светло-зеленых мундирах с белыми воротниками: это были первые нерусские солдаты, которых я видел. Таможенники подошли к нам для осмотра и через посредство жида с рожею, подлее которой мне никогда не удавалось видеть, пропустили нас без замедления, осмотрев мой кисет с курительным табаком и Адам Адамычеву бутылку с прохладительным. Тогда мы поехали по земле польской.

От Бреста до Варшавы сделано прекрасное шоссе, при начале и конце которого поставлены два высокие черные столба с различными барельефами, которых я не рассмотрел; эти столбы поставлены в память того, что шоссе сделано в 1423 году, о чем говорит и бронзовая латинская надпись, передавая потомству великий подвиг. На каждых двух концах стоит шлагбаум, у которого должно платить за проезд. Природа польская вообще совсем не красива: от Бреста до Варшавы нет почти ни одного пригорка, повсюду площадь ровная, как стол, болота, леса и поля; дорога по большей части обсажена высокими пирамидальными тополями, и по сторонам выстроены красные домики для рабочих; везде такой же порядок и такая же тишина, как во дворе барона Черкасова [305] : с самых границ Смоленской губернии я уже нигде не слыхал песней, которые еще слышны по красивым смоленским деревням. Впрочем, города царства Польского, хотя также запружены множеством жидов, несравненно чище и богаче литовских, на которых нельзя смотреть без печального чувства. С самой Орши (Могилевской губернии) уже начинается форма домов совершенно несходная с нашей, а Варшава своими четырехэтажными законченными домами и тесными улицами, особенно же площадью, на которой стоит бронзовая статуя Сигизмунда III, совершенно напомнила мне панораму Парижа, которую я видел в Москве под Новинским. С нашими городами нет ни малейшего сходства, особенно заметен недостаток башен и колоколен, что много убавляет красоты; впрочем, она внутри очень хороша и была бы также хороша снаружи, если бы место было не совершенно плоское. Вот все, что я могу сказать о наружности Варшавы, потому что я не успел еще осмотреть ее порядочно, а видел только те улицы, через которые мы проезжали с большим трудом. До понедельника. А в понедельник рано поутру мы отправимся в Бреславль через Калиш. Между тем постараюсь доглядеть в Варшаве все, что будет можно. Я познакомился здесь с двумя копчеными немцами, приятелями Адама Адамыча, через которых постараюсь узнать средство для подробнейшего осмотрения Варшавы; один из них профессор Бланк, преподающий живопись при Варшавской академии; а другой — живописец, фамилии не знаю. До Бреславля! Адам Адамыч стращает, что почта уедет, а отсюда она ходит в Россию только в неделю раз.

305

То есть на селе Володькове под г. Белёвым. — A.M.

Представления до сих пор никакого не было, и не знаю, будет ли, наши пачпорта взяли в полицию и выдали билет на получение их назад при выезде. Если представление будет, то я из Варшавы напишу еще раз; если же не напишу, то это будет значить, что его не было. От Москвы до Варшавы я издержал всего-навсего 315 рублей.

5. А. П. Елагиной

14 / 26 августа 1829 года

Мюнхен

Милая маменька!

Вот я и в Мюнхене. Все путешествие от Москвы и досюда совершено как нельзя благополучнее, я здоров и весел. Теперь занимаюсь отысканием квартиры и осматриванием города, который, впрочем, весь побольше нашей Мясницкой. Однако он довольно красив и был бы прекрасен, если бы не лежал на огромной равнине, совершенно плоской, покрытой по большей части болотами и полузасохшим кустарником. Улицы здесь такие узкие и закопченные, как в других немецких городах; дома по большей части новые и выстроенные очень красиво; довольно много зелени, и изо всех немецких городов, мною виденных, Мюнхен на Москву самый похожий. Очень много красоты отнимает у здешних городов недостаток колоколен и златоверхих церквей, которые так много украшают наши. Правда, здесь есть прекрасные готические здания, но их во всем городе три или четыре, и при взгляде на город издалека они совсем не производят такого действия, какое множество колоколен и башен в Москве или даже Смоленске. Смоленск и днепровские берега произвели на меня глубокое впечатление, и, если исключить окрестности Дрездена, Саксонскую Швейцарию и старинный городок Бернер с развалинами двух замков (в Баварии), я по всей дороге от Москвы до Мюнхена не видал природы прекраснее. Зато что за Саксонская Швейцария! Описать впечатление, которое она производит, невозможно; я думаю, что никакая мастерская кисть не в состоянии выразить ее красот на бумаге: будет пестрота, но не будет той огромности и того величия. Мы с Рожалиным и Киреевым исходили ее всю пешком и не чувствовали почти усталости, взбираясь на горы, почти отвесные, и проходя верст по тридцати в день.

Здесь меня прервали и, может быть, к лучшему, потому что прежде я не мог вам сказать ничего положительного о том, как я здесь устроился, теперь же все почти главное сделано. Сегодня я перехожу наконец на квартиру, третьего дня был у Тирша, который здесь ректор, и вчера к вечеру узнал, что Тютчев, которого прежде не было в Мюнхене, наконец возвратился. Сегодня же отправляюсь к нему, чтобы выручить ваши первые письма, в которых вы его сделали Аргусом. Квартира моя, которую я нанял за два червонца в месяц (что здесь довольно дешево), состоит из двух маленьких, но очень красивых комнат, лежит в уединенной, но очень красивой стороне города и обращена окнами в английский сад, который здесь лучше. Теперь я не могу прислать вам ее плана, потому что мебели еще не приведены в порядок, и я еще только два раза ее видел, но в следующем письме непременно пришлю. И так вам не остается никакой причины к беспокойству обо мне, зная, что я все почти устроил и здоров как нельзя быть здоровее. Душевное же мое спокойствие зависит от вашего,

и чем больше вы захотите мне его доставить, тем больше будете беречь себя и всех моих и ваших, тем чаще будете мне писать. Впрочем, во всем этом я не сомневаюсь. Получать от вас письма как можно чаще для меня необходимо: заграничность дает особого рода беспокойственность, которой я не знал прежде, до такой степени, что два сна, из которых я один видел в Варшаве, а другой в Калише, были для меня истинной пыткой, покуда я не получил от вас письма в Дрездене, хотя никогда прежде сны не делали на меня никакого впечатления. Но я забываю, что вас уверять в этом не нужно, что вы сами знаете по себе и, следовательно, писать часто непременно будете. Я начал было писать к вам из Дрездена, и по самому началу вы могли видеть, что я хотел писать много, но меня прервал один грек, который пришел не вовремя, а после я уже не успел кончить, потому что надобно было отправляться сюда и дилижанс чуть-чуть не уехал без меня. Рожалин взялся отправить начатое письмо и написать к вам на мою долю как можно больше. Какой милый этот Рожалин! Он принял меня как истинный друг, и за время, которое я провел с ним в Дрездене, я всегда буду благодарен. Он, вероятно, писал к вам и сам о теперешних своих обстоятельствах, но, несмотря на то, и я написать должен, что знаю. Кайсарову [306] в день моего отъезда ждали в Дрезден из Ишля; она пробудет в Дрездене около месяца и потом отправится на всю зиму в Россию, оставя дочь на попечение Каруса или мисс Клермонт, которую опять выписывают из Лондона. На вопрос ваш, очень ли занят Рожалин и пр., не могу отвечать вам ничего положительного, потому что ничего не мог узнать. Англичан он прежде не любил, а теперь ненавидит и еще с большим пристрастием, нежели прежде, не допуская никаких исключений. Ему предлагали два места: одно кн. В. [307] , а другое Гагарин в Риме, но Кайсарова уговорила его остаться, по крайней мере, на эту зиму, — и он согласился. О месте при посольстве и Кайсарова тоже хлопочет через Шредера, который при мне приехал в Дрезден, но об этом, вероятно, Рожалин сам писал к вам больше, по крайней мере, обещал. В Дрездене, как кажется, ему скучно, и он очень желал бы быть в Мюнхене, но об этом говорит, что прежде весны об этом и думать невозможно. За бумаги он не рассердился и совершенно поверил потере письма. Он с большей горячностью говорит о благодарности к вам, но никак не хотел верить, что бумаги принадлежат ему, и не хотел их у себя оставить, а хотел возвратить вам. Я уговорил его, по крайней мере, прежде с вами списаться. Он еще имеет один план, который вам или, еще лучше, брату надо будет взять на свои руки. Он хочет сделать условие с кем-нибудь из московских журналистов доставлять в каждый номер по статье о состоянии немецкой литературы и получать за это рублей 1000 в год, но мне кажется, это требование слишком умеренно, а дело сделать очень возможно, только, если что, покуда всего лучше иметь дело с Пол [308] . Но надо взять предосторожности против повторения истории Вяземского и Баратынского. Вот покуда все, что успел сказать о себе и Рожалине; теперь спешу, а в следующий раз буду писать больше. Письмо мое из Бреславля напрасно вас беспокоило: все путешествие было как нельзя благополучнее, и Паганини я не слыхал, потому что его тогда уже не было в Бреславле.

306

Жена генерала от инфантерии П. С. Кайсарова. — A.M.

307

Вероятно, речь идет о князе П. А. Вяземском. — A.M.

308

То есть с издателем «Московского телеграфа» Н. А. Полевым. — A.M.

6. И. В. Киреевскому

10 / 22 сентября 1829 года

Мюнхен

Милый брат!

Я наконец в Мюнхене, все путешествие совершено как нельзя благополучнее, всю дорогу я был как нельзя здоровее и теперь так же. Я сюда приехал, по нашему счету, 4-го и не писал до сих пор, потому что хотел написать, уже ставши твердой ногою в Мюнхене, то есть нанявши квартиру, записавшись в университет, словом, расположившись здесь уже совершенно, чтобы не оставить уже никакого повода к беспокойству на мой счет. Однако эта немецкая аккуратность мне стала наконец тяжела, особенно сегодня, когда я получил ваши письма, ваши милые, дорогие письма! Еще только два месяца прошло с тех пор, как я выехал из Москвы, и мне уже кажется, как будто я цельный год прожил в Германии: так пестро прошли эти два месяца, и так я привык слышать всегда немецкий язык, видеть немецкие города и физиономии, слышать холодные толки немцев о громких делах далекой и для них чужой России [309] . Не можешь вообразить, какое чувство зашевелилось в моей душе, когда я раскрыл ваши письма, когда опять услышал родные звуки, когда раздался полный, стройный аккорд всех струн моего сердца! Только теперь я чувствую вполне, что я оставил в Москве. Как мало я умел пользоваться твоей близостью! Судьба уже давно разделила нас неровным наделом способностей: ты далеко опередил меня, какая-то тяжелость ума и беспрестанно грызущее чувство сомнения в самом себе оставили меня назади, и мы не могли всем делиться по-братски, как бы я желал. Но я никогда не любил никого больше тебя, и когда мы были вместе, чувство моего неравенства для меня было всегда самое тяжелое: оно лишало твоей доверенности. По крайней мере разлука наша утешительнее для меня тем, что она нас сблизила. Это была важная эпоха в моей жизни; она пока дала мне, что и я для тебя не просто брат по рождению, что ты меня любишь, хоть я никогда не могу для тебя быть тем, что ты для меня. Пусть же по крайней мере с этих пор мы будем ближе! И если сбудется хоть часть моих желаний, когда наконец пробьет час моего возвращения, я опять обойму тебя, может быть, с большим правом, нежели прежде.

309

Речь идет о войне с Турцией. — A.M.

Как мне весело было получить от тебя три письма, зная твою тугость на письма. Продолжай так! Три письма в два месяца еще не очень много. Переселись на одну минуту в меня и узнай, что значит в Германии получить письмо от тебя. Я говорю три письма, потому что ты писал ко мне в Дрезден, что первое письмо ты адресовал Тютчеву; однако в самом деле я получил только два, а первого не получал потому, что Тютчев, как нарочно, куда-то уехал и воротится, говорят, не прежде как через месяц.

А до сих пор я ничего еще почти не успел здесь сделать. Завтра или послезавтра думаю перейти на квартиру, в которой уже почти условился, и завтра же, может быть, пойду просить позволения слушать лекции к ректору, то есть к одному из значительнейших людей Германии, Тиршу. Из громких имен здесь в нынешнем году читали следующие: Шеллинг «Об эпохах мира», Окен «Натуральную философию», Аст «Историю философии», Тирш 1) «Энциклопедию философских наук», 2) Aeschilos «Agamemnon» u Cicero «Officia» [310] , 3) «"Ubungen d. philologischen seminar» [311] , Гёррес «Всеобщую историю от сотворения мира до Троянской войны» и «Этнографию». Всех профессоров 84. Я выбрал Шеллинга, Окена, Аста, Герреса, Тиршеву «Энциклопедию», Деллинга «Историю средних веков» и Дреша «Всеобщую историю». Я хотел было прислать тебе полный список профессоров здешних и предметов их преподавания, но на этот раз не успел, а пришлю, когда справлюсь с квартирою, сяду на место и перестану метаться из стороны в сторону, как теперь. Об описании Мюнхена мне также теперь нельзя и думать: во-первых, потому, что я здесь только семь дней; а во-вторых, потому, что мне не удалось еще здесь познакомиться ни с одной душою, а следовательно, я вижу только одни стены Мюнхена.

310

«Агамемнон» Эсхила и «Об обязанностях» Цицерона. — A.M.

311

Практические занятия филологического семинара. — A.M.

Самые сильные из моих заграничных впечатлений были следующие: Варшава, которая кроме исторических воспоминаний, с ней связанных, кроме своей собственной красоты, своих садов и Фрейщица <?> под открытым небом, была для меня первым городом, не имеющим никакого сходства с русскими; Бреславль и его величественные готические церкви с прекрасной музыкой; наконец, Дрезден и Саксонская Швейцария. Дрезден, как город, не имеет в себе ничего особенного, хотя лежит среди прекрасных мест; он сходен наружностью со всеми другими немецкими городами, кроме того, что не имеет ни одного готического здания, которые есть почти во всяком другом, зато какая галерея! Какой театр! В галерее я был только два раза, всякий раз часа по два, следовательно, я всей галереи еще не знаю, и впечатление, которое она произвела на меня, слишком пестро и нестройно, но некоторые картины на меня подействовали особенно живо и никогда не изгладятся из памяти. Странно, однако же, что Рафаэлева «Мадонна», по моей ли неизящности или потому, что совершенству не суждено поражать с первого взгляда, не произвела на меня такого действия, какого я ожидал; а особенно пленили меня картины Франческо Солимена и Карла Дольче, хотя я прежде никогда этих имен не слыхал.