Том 4. Солнце ездит на оленях

Кожевников Алексей Венедиктович

Письмо Ксандры Коляну пришло в Мурманск вместе с заявлением, в одном почтовом вагоне, а дальше, в Веселые озера, подвигалось от случая к случаю, с попутчиками. Получив его, Колян немедля поехал в Мурманск. Он не знал, где искать заявление, и, как при всех затруднениях в городе, пошел к Крушенцу. Тот встретил его шумно:

— А, вот и он сам, герой полярного романа! Молодец, успел вовремя, — и прочитал телеграмму, которой Ксандра извещала, что едет в Мурманск.

— Она едет? — переспросил Колян.

— Она, она, та самая, твоя… — Крушенец

не знал, как приходится Ксандра Коляну — невестой, другом, только знакомой. Сам он недавно женился на девушке, которая приехала к нему издалека, и вполне допускал, что к Коляну тоже едет невеста.

После двух войн — империалистической и гражданской — железнодорожное хозяйство России было сильно расшатано, поезда ходили медленно, из-за нехватки паровозов, вагонов, топлива делали вынужденные остановки.

Ксандра ехала издалека. У нее было с полсотни остановок по расписанию, не меньше того вынужденных, три пересадки — в Казани, Москве, Петрограде, — и она колыхалась до Мурманска две недели.

Это время Колян жил, как дежурный по станции, встречал все поезда, ел на вокзале и спал там же урывками. Крушенец уговаривал его, что такое бдение ни к чему: Ксандра обязательно пришлет другую телеграмму, с указанием поезда и вагона. Но Колян надеялся только на себя и оказался прав: Ксандра появилась без телеграммы. За дорогу она хорошо познакомилась с соседями по вагону, которые жили в Мурманске и ехали домой после отдыха на юге. Они вызвались помочь ей во всем, что потребуется.

Колян встретил Ксандру на платформе среди веселой компании русских молодых людей. Они громоздили свои чемоданы и узлы на ручную тележку — самый распространенный городской транспорт того трудного времени.

Как ни старался Колян взять в руки свою радость, но она оказалась сильней вековой лопарской сдержанности: увидев Ксандру, он припустился к ней бегом, подбежав, схватил за обе руки, прижал их к своему сердцу и залепетал бессвязно:

— Ах, Ксандра, Ксандра!.. Я… ты… оба…

— Да, да… Я, я… — лепетала и Ксандра.

Другие молодые люди отошли немножко в сторону. Когда первая волна радости схлынула, Колян спросил:

— Как надо помогать тебе? — За последние годы он так привык помогать разным людям.

И сначала помогал тянуть тележку по немощеным ухабистым улицам Мурманска, затем перетаскивал багаж в дом.

Ксандра остановилась у своих новых знакомых — брата и сестры, которые работали в земельном управлении. Быстро приведя себя в порядок после дороги, она попросила Коляна проводить ее к Крушенцу.

Город переживал свое детство, вернее сказать, младенчество: основанный осенью 1916 года, он подходил только к своему первому пятилетию. Ксандре и не показался городом, а самым заурядным селом, деревянный, одноэтажный, немощеный. Гораздо внушительней, нарядней его выглядел город кораблей в заливе, расцвеченный флагами разных стран.

Ксандра и Колян довольно долго бродили по берегу залива. Она глядела на корабли, Колян глядел на нее.

— Что

так воззрился на меня? — забеспокоилась Ксандра. — Я сильно переменилась: еще выросла, пополнела, стала противная дылда. Верно?

— Нет, не верно. — На взгляд Коляна, эти перемены совсем не испортили Ксандру, наоборот, сделали лучше, кроме того, у нее во всем — в фигуре, в глазах, в походке, во всех движениях — появилось новое, красивое, что Колян определил «взрослое», и сказал: — Ты стала как солнце.

— Шутишь. — Она отмахнулась. — А ты совсем не изменился.

— Значит, плохо мое дело. Говорят, «маленькая собачка до старости щенок». Я буду хоть бородатый, хоть седой, хоть лысый, а все — мальчишка.

— Подрастешь еще, — пообещала Ксандра.

— Поздно, уже двадцать вторая зима.

— Мужчины долго растут.

На берегу больше всего заинтересовала Ксандру маленькая избушка, вроде лопарской тупы — самое древнее строение в городе, — и единственный жилец ее, белобородый старик Семен Коржнев, первый гражданин города Он, сидя на завалинке, чинил изорванную рыболовную снасть.

— Вас, дедушка, можно сфотографировать? — спросила Ксандра.

— Это зачем же? — Старик приостановил работу.

— Как самого первого жителя города.

— Я — не первый, я совсем другой, особый. — Старик отложил снасть. — Садись, девонька, рядом со мной и ты, парень, садись. Слушайте! — И, когда они сели, продолжал: — Ваш город и во сне никому еще не брезжился, а мной все кругом было уже исхожено и названо: Семенова корга, Семенова тоня, Семеновы острова, Семенова гора, Семеновы озера… Ну какой же я первый житель города? Я тут и моя изба — до города. Город к нам пристроился. Внушаю, внушаю это всем — никак не хотят понять.

— Я, допустим, понимаю, — сказала Ксандра. — Если не хотите считаться первым жителем, назовитесь, как вам мило. Зачинатель, основатель города?

— Я не зачинал его и не хочу присваивать чужое дело.

— Первопоселенец.

— Во-во, оно самое, — обрадовался старик, — первопоселенец этого берега.

— Я не вижу разницы с «первым жителем», — заметила Ксандра.

Но старик находил:

— Огромная. Первый житель города, значит, что до него был уже какой-то город. А первопоселенец берега — значит, обосновался на пустом, на голом месте.

— Будь по-твоему, дедушка. Так и запомню, — пообещала Ксандра и снова попросила разрешения сфотографировать.

Привыкший сниматься, старик охотно согласился, взял отложенную рыболовную снасть и занялся починкой с таким видом, словно рядом не было ни города, ни кораблей в заливе. Ксандра постаралась, чтобы и фотоаппарат не захватил их. На снимке получился истинный первопоселенец дикого северного берега.

Крушенца нашли в его учреждении — Мурманском уездном политпросветотделе. Он стоял среди сдвинутых почему-то шкафов, столов, стульев, связанных в большие пачки книг, конторских папок и ругал кого-то отсутствующего: