Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

Хлебников Велимир

А вот ваш праздник труда:

Лели-лили – снег черемух, Заслоняющих винтовку. Чичечача – шашки блеск, Биээнзай – аль знамен, Зиээгзой – почерк клятвы. Бобо-биба – аль околыша, Мипиопи – блеск очей серых войск. Чучу биза – блеск божбы. Мивеаа – небеса. Мипиопи – блеск очей, Вээава – зелень толп! Мимомая – синь гусаров, Зизо зея – почерк солнц, Солнцеоких шашек рожь. Лели-лили – снег черемух, Сосесао – зданий горы…

Слушающие. Будет! будет! Довольно! Соленым огурцом в Зангези! Ты <можешь> что-нибудь мужественное? Поджечь его!

Смотри, даже заяц выбежал слушать тебя, чешет лапой ухо, косой. Зангези! Брось заячье зайцам. Мы ведь мужчины!

Смотри, сколько здесь собралось!

Зангези! Мы заснули. Красиво, но не греет! Плохие дрова срубил ты для отопки наших печей. Холодно.

Плоскость ХVI

Падучая

<В толпе.> Что с ним? Держи его!

<Больной.>

Азь-два… Ноги вдевать в стремена! Но-жки! Азь-два. Ишь, гад! Стой… Готов… Урр… урр. Белая рожа! Стой, не уйдешь! Не уйдешь! Стой, курва, тише, тише! Зарежу, как барана… Стой,

гад! Стой, гад. Ать! Хырр… хырр… Урр… Урр… Не уйдешь… Врешь… Стой… Стой… Урр…уррр… Хырр… Хрра… Атть! Атть! Атть! Врешь, курва. Сволочь! А! Господа мать! Не спас головы Для красной свободы… Первый осетинский конный полк, Шашки выдер-гать – Вон! За мной! Направо руби, Налево коли! Урр… урр… Не уйдешь! Слушай, браток: Нож есть? Зарежу – купец, Врешь, не удержишь! А! В плену… врете! Ать! Ать!

Зангези

С ним припадок. Страшная война посетила его душу. И перерезала наши часы, точно горло. Этот припадочный нам напомнил, Что [война не утонула в блюдечке мысли, Как неосторожная муха]. Что война еще существует.

Плоскость ХVII

Трое <Уходя.>

Ну, прощай, Зангези!

<Старшой>

Дорога сборищу тесна, Везде береза и сосна. О, боги, боги, где вы? Дайте прикурить. Я прежних спичек не найду. Давай закурим на ходу. Идем. – Мы где увидимся? В могиле братской? Я самогону притащу, Аракой бога угощу И созовем туда марух. – Эх! Курится? – Петух! На том свете я примаю от трех до шести. Иди смелей, боятся дети, А мы уж юности – прости! По-нашенски напьемся, по-простецки, по-дурацки. Потом святого в лоск напоим, Одесса-мама запоем. И пусть пляшут а-ца-ца! Возле мертвого донца. Даешь, Зангези?

Зангези

Спички судьбы.

Трое

Есть.

Плоскость ХVIII

Зангези

Нет, не бывает у бури кавычек! Требовал смерти у Рюриковичей Пылкий, горячий Рылеев. В каждом течет короле яд, И повис, неподвижно шагая, Смерть для Рылеева цепей милее. Далее мчится буря нагая. Дело свободы, все же ты начато! Пусть тех могилы тихи. Через два в тринадцатой – Сорок восьмого года Толп, красных толп пастухи. Ветер свободы, День мировой непогоды! И если восстали поляки, Не боясь у судьбы освистанья, Щеку и рот пусть у судьбы раздирает свисток, Пусть точно дуло, точно выстрел суровый, Точно дуло ружья, смотрит угрюмый Восток На польского праздник восстанья. Через три в пятой, или двести сорок три, Червонцами брошенных дней Вдруг загорелся, как смерть в одиночке, Выстрел в грудь Берга, мертвой Мятежников точки, Польши смирителя, Польши наместника, Звона цепей упорного вестника. Это звена цепей блеснули: Через три в пятой – день мести И выстрела дыма дыбы. Гарфильд был избран, посадник Америки, Лед недоверия пробит, Через три в пятой – звери какие – Гарфильд убит. И если Востока орда Улицы Рима ограбила И бросила белый град черным оковам, Открыла для стаи вороньей обед, – Через два раза в одиннадцатой три Выросла снова гора черепов Битвы в полях Куликова – Это Москва переписывала набело Чернилами первых побед Первого Рима судьбы черновик. Востока народов умолк пулемет, Битвой великою кончилась Обойма народов Востока. Мельник времен Из костей Куликова Плотину построил, холм черепов. Окрик несется по степи: «Стой!» Это Москва – часовой. Волны народов одна за другой Катились на запад: Готы и гунны, с ними татары. Через дважды в одиннадцатой три Выросла в шлеме сугробов Москва, Сказала Востоку: «Ни шагу!» Там, где земля от татар высыхала, Долго блистал их залив, Ермак с головою нахала, Суровую бровь углом заломив, Ветру поверив широкую бороду, Плыл по прекрасным рекам Сибири К Кучума далекому городу. Самое нежное в мире Не остановит его, Победителя жребий В зеркале вод отражался, Звезды блистали Искера – И полумир переходит к Москве. Глядели на русских медвежие хари, Играли в камнях медвежата, Толпилися лось и лосята. Манят и дразнят меха соболей Толстых бояр из столицы, Шли воеводы на поиск землицы, Плыли по морю, по северным льдам. Вслед за отходом татарских тревог – Это Русь пошла на восток. Через два раза в десятой степени три После взятья Искера, После суровых очей Ермака, Отраженных в сибирской реке, Наступает день битвы Мукдена, Где много земле отдали удали. Это всегда так: после трех в степени энной Наступил отрицательный сдвиг. Стесселем стал Ермак Через три в десятой степени дней И столько же. Чем Куликово было татарам, Тем грозный Мукден был для русских. В очках ученого пророка Его видал за письменным столом Владимир Соловьев. Ежели Стессель любил поросят – Был он Ермак через три в десятой. И если Болгария Разорвала своего господина цепи И свободною встала, после стольких годов, Решеньем судилища всемирного – Долина цветов, – Это потому, что прошло Три в одиннадцатой Со дня битвы при Тырнове. Киев татарами взят, В храмах верблюды храпят, Русская взята столица, Прошло три в десятой И в горах Ангоры Сошлися Тимур с Баязетом. И пусть в клетке сидит Баязет, Но монголам положен отпор. Через степени три Смена военной зари. Древнему чету и нечету Там покоряется меч и тут. Есть башня из троек и двоек, Ходит по ней старец времен, Где военных знамен воздух клевали лоскутья И кони упорно молчат, Лишь звучным копытом стучат. Мертвый, живой – все в одной свалке! Это железные времени палки, Оси событий из чучела мира торчат – Пугала войн проткнувшие прутья. Проволока мира – число. Что это? Истины челны? Иль пустобрех? Востока и Запада волны Сменяются степенью трех. Греки боролися с персами, все в золотых шишаках, С утесов бросали их, суровые, в море. Марафон – и разбитый Восток Хлынул назад, за собою сжигая суда. Гнались за ними и пересекли степи они. Через четырежды Три в одиннадцатой степени, Царьград, секиры жди! Храм запылает окурком, Все будет отдано туркам, Князь твой погибнет в огне На белом прекрасном коне. В море бросает свою прибыль Торговец, турки идут, с ними же гибель. 17-й год. Цари отреклись. Кобылица свободы! Дикий скач напролом. Площадь с сломанным орлом. Отблеск ножа в ее Темных глазах, Не самодержавию Ее удержать. Скачет, развеяв копытами пыль, Гордая скачет пророчица. Бьется по камням, волочится Старая

мертвая быль. Скачет, куда и к кому? Никогда не догоните! Пыли и то трудно угнаться-то, Горят в глазах огонь и темь – Это потому И затем, Что прошло два в двенадцатой Степени дней Со дня алой Пресни. Здесь два было времени богом, И паденье царей с уздечкой в руке, И охота за ними «улю-лю» вдалеке Выла в даль увлекательным рогом. Пушечной речью Потрясено Замоскворечье, Мина снарядам кудрями чугунными Кланялся низко Нижегородец Минин. Справлялись Мина именины, А рядом Самых красивых в Москве богородиц В глубинах часовен Хохот глушил гор Воробьевых. Это Пушкин, как волосы длинные, Эн отрубил И победителю песен их бросил. Мин победил. Он сам прочел Онегина железа и свинца В глухое ухо толп. Он сам взойдет на памятник. Через три в пятой дней Сделался снег ал. И не узнавали Мина глаза никого, Народ забегал, Мина убила рука Коноплянниковой. Через три в пятой, двести сорок три дня, Точно, что всего обидней, Приходит возмездие. Было проделано чудо жестокости, Въелось железо человечеству до кости, Пушки отдыхали лишь по воскресеньям, Ружья воткнуть казалось спасеньем. Приказ грозе и тишине, Германский меч был в вышине. И когда мир приехал у какого-то договора на горбах, Через три в пятой Был убит эсером Мирбах. Если в пальцах запрятался нож, А зрачки открывала настежью месть, Это время завыло: «Даешь!» – А судьба отвечала послушная: «Есть».

<Плоскость ХIХ>

К Зангези подводят коня. Он садится.

Зангези

Иверни выверни, Умный игрень! Кучери тучери, Мучери ночери, Точери тучери, вечери очери. Четками чуткими Пали зари. Иверни выверни, Умный игрень! Это на око Ночная гроза, Это наука Легла на глаза! В дол свободы Без погонь! Ходы, ходы! Добрый конь.

Он едет в город.

Зангези

Я, волосатый реками! Смотрите, Дунай течет У меня по плечам! И, вихорь своевольный, Порогами синеет Днепр. Это Волга блеснула синими водами, А этот волос длинный, Беру его пальцами, – Амур, где японка Молится небу Во время бури. Хороший плотник часов, Я разобрал часы человечества, Стрелку верно поставил, Лист чисел приделал, Вновь перечел все времена, Гайку внедрил долотом, Ход стрелки судьбы железного неба Стеклом заслонил: Тикают тихо, как раньше. К руке ремешком прикрепил Часы человечества. Песни зубцов и колес Железным поют языком. Гордый, еду, починкой мозгов. Идут и ходят как прежде. Глыбы ума, понятий клади, И весь умерших дум обоз, Как боги лба и звери сзади, Полей божественных навоз, Кладите, как колосья, в веселые стога И дайте им походку и радость, и бега. Вот эти кажутся челом мыслителя, Священной песни книгой те. Рабочие, завода думы жители! Работайте, носите, двигайте! Давайте им простор, военной силы бег И ярость, и движенье. Пошлите на ночлег И беды, и сраженье, И кудри молодца Бегут пусть от отца. Поставьте в поезда, ночные пароходы, Где зелень темных звезд, Чтобы через кадык небес вести Людей небесные пути. И чтоб вся мощь и свежесть рек Влекла их на простор, охотничий ночлег. Чтобы неподвижной глыбой снов Лежал бы на девичьем сене Порядок мерных слов, Усталый и весенний. Вперед, шары земные! Если кто сетку из чисел Набросил на мир, Разве он ум наш возвысил? Нет, стал наш ум еще более сир! Раньше улитки и слизни – Нынче орлиные жизни. Более радуг в цвета! Та-та! Будет земля занята Сетью крылатых дорог. Та-та! Ежели скажут: ты бог, – Гневно ответь: клевета, Мне он лишь только до ног! Плечам равна ли пята? Та-та! Лёта лета! Люди – растаявший лед. Дальше и дальше полет. В великих погонях Бешеных скачек На наших ладонях Земного шара мячик. В волнах песчаных <Качались – моря синей прическе –> Сосен занозы. Почерком сосен Была написана книга песка, Книга морского певца. Песчаные волны, где сосны стоят, – – Свист чьих-то губ, Дышащих около. Шумит, грызя молчание, Как брошенную кость, Дневное море. Зверь моря синемехий и синебурый Бьется в берег шкурой. Подушка – камень, Терновник – полог, Прибои моря – простыня, А звезд ряды – ночное одеяло Отшельнику себя, Морских особняков жильцу, Простому ветру. Мной недовольное ты! Я, недовольный тобой! Льешь на пространстве версты Пену корзины рябой. Сваи и сваи, и сваи! На свайных постройках лежит Угроза, созревшая в тайнах Колосьями сумрачных жит! Трудно по волнам песчаным тащиться! Кто это моря цветов продавщица? На берег выдь, сядь рядом со мной! Я ведь такой же простой и земной! Я, человечество, мне научу Ближние солнца Честь отдавать, «Ась! два!» Рявкая солнцам сурово. Я воин; время – винтарь. Мои обмотки: Рим пылающий, обугленный, дымный – Головешка из храмов, Стянутый уравнениями туго Весь поперек, – Одна моя обмотка. И Царьград, где погибает Воин в огне, – Другая, тоже хорошая. Я ведь умею шагать Взад и вперед По столетьям. Онучи туги. Ну, дорогу, други! Слышу я просьбу великих столиц: Боги великие звука, Пластину волнуя земли, Собрали пыль человечества, Пыль рода людей, Покорную каждым устам, В большие столицы, В озера стоячей волны, Курганы из тысячных толп. Мы дышим ветром на вас, Свищем и дышим. Сугробы народов метем, Волнуем, волны наводим и рябь, И мерную зыбь на глади столетий. Войны даем вам И гибель царств Мы, дикие звуки, Мы, дикие кони. Приручите нас: Мы понесем вас В другие миры, Верные дикому Всаднику 3вука. Лавой беги, человечество, звуков табун оседлав. Конницу звука взнуздай!

<Плоскость ХХ>

ГОРЕ И СМЕХ

Зангези уходит прочь.

Горы пусты.

На площадке козлиными прыжками появляется Смех, ведя за руку Горе…

Он без шляпы, толстый, с одной серьгой в ухе, в белой рубашке. Одна половина его черных штанов синяя, другая золотая. У него мясистые веселые глаза.

Горе одет во все белое, лишь черная, с низкими широкими полями, шляпа.

Горе

Я горе. Любую доску я Пойму, как царевну печаль! И так проживу я, тоскуя. – О, ветер, мне косы мочаль! Я когтями впилася в тело, Руками сдавила виски. А ласточка ласково пела О странах, где нету тоски. И, точно в долину, в меня Собралась печаль мировая, И я прославляю, кляня, Кто хлеба лишен каравая. Зачем же вы, очи умерших, Крылами плескали нужды? Я рыбою бьюся в их вершах, Русалка нездешней воды!