Том 6. Казаки

Толстой Лев Николаевич

Полковой командиръ года 2 тому назадъ вызывалъ его и длалъ ему отеческое наставленiе о томъ, какъ неприлично его поведенье въ станиц. Олнинъ отвчалъ, что по его мннiю служб нтъ дла до его образа жизни, а что впрочемъ онъ намренъ выдти въ отставку. Онъ подалъ въ отставку тогда же, но сначала ее задержало начальство, а потомъ подошла война, и отставка все еще не выходила.

Съ друзьями и родными въ Россiи онъ почти три года прервалъ всякое сношенiе и родные знали про него отъ другихъ. Начатыя его тетради «исторiи кавказской войны» и «о значенiи нравовъ» лежали нетронутыми въ чемодан. Онъ по совту дяди Ерошки «бросилъ, простилъ всмъ». Книгъ онъ тоже не читалъ.

Послднее его письмо вскор посл бгства Кирки было къ пріятелю. Вотъ что онъ писалъ тогда изъ похода. —

«Ты

знаешь мою привычку соблюдать въ душевныхъ длахъ обычаи немцкихъ хозяекъ: одинъ разъ посл долгаго время все поврить, перемывать, перестанавливать. Нынче цлый день я занимался такимъ мытьемъ и повркой. И было отчего. Со времени моего послдняго письма случилось со мной самое важное происшествіе въ жизни — я былъ счастливъ и продолжаю быть счастливъ. Но я растерялся въ первое время и только теперь въ поход, одинъ т. е. безъ нея, я въ первый разъ оглянулся на себя, вспомнилъ про свое существованіе и подумалъ о немъ. Ты ошибся, полагая, что я отрекусь отъ письма, которое писалъ теб, что мн стыдно станетъ. Прошло три мсяца и, вспоминая это письмо, мн кажется только, что напрасно я вовсе писалъ теб объ этомъ, — всего я высказать не могъ и сказалъ пошло, мало, бдно въ сравненіи съ тмъ, что есть. — Теперь не буду теб писать ничего про «то» и какъ все случилось, скажу только, что я счастливъ, спокоенъ и чувствую себя сильнымъ, какъ никогда не былъ въ жизни. Жизнь моя теперь ясна для меня, я ужъ не одинъ и знаю свое мсто и знаю свою цль. — Жена моя — Марьяна, домъ мой — Новомлинская станица, цль моя — я счастливъ, вотъ моя цль. Кто счастливъ, тотъ правъ! — Какихъ же еще цлей, желаній, какой еще правды, когда чувствуешь себя на своемъ мст во всемъ Божьемъ мір, когда ничего больше не хочешь? — И я ничего не хочу, исключая того, чтобы не измнилось мое положеніе, хочу только отрзать себ вс пути отступленія изъ своего положенія, исключить все ненужное изъ моего свтлаго круга. —

Впрочемъ объяснить этаго нельзя, да и незачмъ.

Скажу теб существенное и цль этаго письма, которая есть просьба. Мужъ Марьяны пропалъ безъ всти, она полюбила меня (слова «полюбила меня» были замараны и было поправлено): она отдалась мн. И это неврно. Она не полюбила меня — избави Богъ отъ этаго мерзкаго изуродованнаго чувства; я мущина, она женщина, я подл нея жилъ, я желалъ ее, она отдалась мн. И не она отдалась мн, а она приняла меня въ свой простой, сильный міръ природы, котораго она составляетъ такую же живую и прекрасную часть, какъ облако, и трава, и дерево.

И я ожилъ и сталъ человкомъ только съ тхъ поръ, какъ вступилъ въ этотъ міръ, который всегда былъ передо мной, но который въ нашемъ быту, какъ заколдованный кругъ, закрытъ для насъ.

Знаю и вижу твое презрнье; но жалю и презираю твое презрнье. «Человкъ тмъ человкъ, что онъ любитъ не какъ дерево, а свободно, разнообразно, съ участiемъ всей безчисленности своихъ различныхъ стремленiй»... и т. д. и т. д.

Знаю, знаю; но знаю дальше. Любовь, про которую ты говоришь, есть любовь человка, но человка на низкой степени развитiя, далекаго отъ простоты и правды. Въ этой выдуманной любви вы знаете, что вы любите, зачмъ вы любите, но притворяетесь, что не знаете, и все мнимое разнообразное и духовное въ этой любви подводится къ однообразнйшему однообразiю — къ лжи. Романы, поэмы, наши разговоры, въ которыхъ мы притворяемся, что одна духовная сторона любви близка намъ, не все ли скучнйшее одно и то же? Я тебя люблю, ты меня любишь, наши души соединятся. Я тебя люблю... А что такое души? что такое «люблю»? никто не знаетъ и боится знать.

Посмотри на каждое растенiе, на каждое животное: не видно ли величайшее разнообразiе въ исполненiи этаго вчнаго таинственнаго закона? И разв таинственность и прелесть разоблачилась съ той поры, какъ я понялъ законъ растенiя? тмъ боле, законъ, которому я подлежу? И разв во мн лежитъ боязнь правды, а не потребность ея? Во всхъ отрасляхъ развитiя человчества тотъ же законъ: сознательное подчиненiе простйшiмъ законамъ природы, которые при первоначальномъ развитiи кажутся не человческими.

Я подалъ въ отставку, но сначала любезное начальство меня задержало, а теперь война. Ради Бога, устрой въ Петербург,

чтобы ее не задержали (следовали наставленiя, кого просить и какъ).

Сейчасъ перечелъ твое письмо, твои совты и сожалнья моихъ друзей. Каковы же теперь будутъ совты и сожалнья? Я выхожу въ отставку, женюсь на казачк, жен бглаго казака, и поселяюсь въ станиц, безъ цли, безъ дла. — Пропалъ человкъ, а могъ бы быть членомъ Аглицкаго клуба и Сенаторомъ, какъ папенька. —

Отчего я не нахожу, что Сенаторъ и членъ Аглицкаго Клуба и Николай Г. пропалъ и что онъ безполезный человкъ? Сенатору хорошо въ Сенат и въ собор и члену весело въ столовой, и не знаю тамъ гд, и Н. Г. прiятно въ гостиной, — только и нужно; значитъ, онъ не безполезенъ, коли ему хорошо. Значитъ, растетъ дерево и исполняетъ свое назначенiе, коли листья на немъ зеленые.

Значить, какъ ни пошло все, что скажетъ въ гостиной Н. Г., а есть такая глупая барышня, для которой его пошлыя слова будутъ въ род откровенiя. А нужно, чтобы и до этой несчастной какимъ бы нибудь путемъ дошло солнце. Ежели бы онъ не могъ сделать пользы, ему бы не было прiятно и онъ не сталъ бы здить.

Не знаю, какъ это вы, люди такъ называемые свтскiе, умете всего взять съ умеренностью, даже правды какого-нибудь закона — маленькую частичку. Вдь вы, либералы, согласны, что можно быть полезнымъ, не служа въ иностранной колегіи, въ торговл, въ хозяйств, въ литератур. Да разв кром этихъ, вамъ знакомыхъ клточекъ, на которыя вы раздлили дятельности людей, нтъ такихъ клточекъ, которымъ не найдены названія? По чемъ вы судите, что человкъ полезенъ или нтъ? По роду знакомой вамъ дятельности. Да вдь не одинъ родъ доказываетъ пользу, а самая дятельность. Вдь вотъ ты либералъ, а твой либерализмъ есть самое ужасное консерваторство, оттого, что ты не идешь до послднихъ выводовъ закона. Или всякой полезенъ по мр пользы, которую онъ приноситъ, но такъ какъ пользу опредлить нельзя, то никого нельзя назвать полезнымъ, или всхъ; или всякой полезенъ по мр своей удовлетворенности, счастія, вслдствіе другаго закона, что удовлетворенъ и счастливъ можетъ быть только тотъ, кто полезенъ. — Либерализмъ есть только логика. — Повторяю опять, я полезенъ и правъ, потому что я счастливъ: и не могу ошибаться, потому что счастье есть высшая очевидность. Кто счастливъ, тотъ знаетъ это врне, чмъ 2 X 2 = 4.

А въ чемъ будетъ состоять моя польза, я объ этомъ рдко думаю, но когда подумаю, то придумать могу столько же отъ себя пользы, сколько и всякой оберъ-секретарь Сената.

Знаю только то, что силы и потребности дятельности я чувствую въ себ теперь больше, чмъ прежде. Ты скажешь: какая можетъ быть дятельность въ дикой староврческой станиц съ кабанами, олнями и Ерошкой? Тмъ-то удивительна жизнь, что курица не можетъ жить въ вод, а рыба въ воздух, что Н. Г. не можетъ жить безъ тротуара, оперы, а я безъ запаха дыма и навоза.

Ежели бы я не жилъ прежде среди васъ, я бы, можетъ, поврилъ, что тамъ моя дятельность. А главное, поврилъ бы я, ежели бы я съ молоду былъ лниве, былъ бы не такъ свободенъ, какъ я былъ. Ежели бы всми силами души не искалъ счастья, т.-е. дятельности. Многаго я испыталъ и ужъ теперь еще испытывать не буду, — у меня еще теперь заживаютъ раны, оставшіяся отъ этихъ испытаній. Я ли былъ виноватъ, или наше общество, но везд мн были закрыты пути къ дятельности, которая бы могла составить мое счастіе, и открывались только т, которые для меня были ненавистны и невозможны. Послдній и самый скверный мой опытъ была военная служба.

Сейчасъ остановило мое письмо ядро, которое съ свистомъ пролетло надъ лагеремъ, — какъ мн показалось и какъ всмъ это всегда кажется ночью, надъ самой моей головой. Послышалась за палаткой возня, товарищъ мой проснулся; мы затушили свчку и вышли. Ночь чудесная, ясная, звздная, кругомъ красные костры освщаютъ палатки. Костры велно тушить. Я обошелъ свою роту. Еще ядро или, должно быть, наша пустая граната просвистла птичкой надъ лагеремъ и гд-то попала въ костеръ. И теперь я вернулся, сижу, дописываю и, можетъ быть, опять пролетитъ и попадетъ сюда, и мн жутко. Никогда такъ мн не бывало страшно смерти, какъ теперь. Боюсь, не хочу смерти теперь. Но все, что я писалъ теб, я перечелъ, и все это — правда.