Том 6. Казаки

Толстой Лев Николаевич

Кирка ожидалъ Марьяну въ садахъ, на одной изъ такихъ канавъ. — Съ обихъ сторонъ 4-хъ аршинной канавы, въ которой быстро текла поднимающаяся изъ Терека холодная, мутно желтая вода, росли старыя груши, кизиль, яблони, карагачъ, дикiй виноградъ и ежевичникъ, которые одинъ сверху, другой снизу, оплетали вс эти деревья, составляя изъ нихъ непроходимую сплошную темнозеленую массу. Кое гд только оставались небольшiя полянки, на которыхъ по наплывшему песку плелись вьющiяся растенiя. Было самое сочное время весны на Кавказ, гуща была непроходима, свжа и росиста. Надъ канавой вились мирiады комаровъ, въ чащахъ терновника и виноградника укладывались птицы, кричали фазаны, лягушки звенли, какая то любовная жизнь слышалась отовсюду, запахъ воды и одурвающей южной ночной растительности. Мсяцъ,

прорываясь сквозь чащу, кое гд клалъ свои свтлыя пятна, освщая блую спину коровы, и клалъ черныя тни. Скотина, нетерпливо отмахиваясь хвостомъ отъ нуды и треща между терновниками, перебирала траву. Марьяна, подобравъ рубаху и высоко шагая по бурьяну, забгала ей отъ лса. — Поровнявшись съ грушей, она прiостановилась и внимательно стала вглядываться въ черную фигуру парня. —

Горячая кровь все сильне и сильне приливала къ голов и стучала въ сердц Кирки. Онъ задыхаясь ожидалъ, что двка пройдетъ мимо него и хотлъ броситься къ ней, но Марьяна остановилась и, спокойно подходя къ груш мрными шагами, твердымъ голосомъ окликнула его.

— Это я, ничего, нянюка, сказалъ казакъ тихо, нершительно выходя изъ тни и обдергивая черкеску.—Что, корову ищешь?

— Вишь чортъ проклятой, я думала абрекъ, напугалъ меня, сказала Марьянка и остановившись звонко засмялась чему то и стала шаркать по трав хворостиной. — Чего тутъ крадешься? —

Кирка молча подходилъ все ближе и ближе. — Марьянушка, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ, что я теб сказать хочу. — Право. Что жъ, все одно... и онъ взялъ ее за плечо. —

— Вишь разговоры нашелъ по ночамъ, сказала Марьяна; — корова уйдетъ. Псё! псё! и легко и весело прыгая и смясь чему то, забжала въ кусты, остановила корову и тихо пошла къ станице. Кирка шелъ подл нея молча. Марьяна вдругъ оглянулась и остановилась передъ нимъ: Ну что сказать хотлъ? Полуночникъ! и она опять засмялась. —

— Да что сказать хотлъ, отвчалъ Кирка, задыхаясь отъ волненiя. Что мн сказать? ты сама все знаешь, нянюка; и ты надо мной не смйся, ей Богу, не смйся, потому что, ежели конечно твоя мамука по бдности моей согласья не дастъ, что-жъ все одно, ежели ты какъ прежде; а я, ей Богу, ужъ такъ тебя люблю, что, ей Богу, ну вотъ — длай со мной, что хочешь. Только ты захоти, а то все одно. —

Марьяна молча нагнула голову и задумчиво рвала росистые листья груши.

Кирка становился смлй и одушевлялся. —

— Я совсмъ не человкъ сдлался, какой-то дуракъ сталъ и все отъ тебя. — Чтожъ, ежели я бденъ, все, коли ты захочешь, то будешь зa мной. — Потому что я слову твоему врю, помнишь, что въ садахъ говорила. — Ей Богу, Марьянушка, матушка, грхъ теб будетъ, ты меня погубила. А ежели ты пойдешь за Терешку Игнаткинскаго, я не знаю, что надъ собой сдлаю, потому, ей Богу. — Марьянушка, я ничего сказать не могу: что хочешь со мной длай. — И онъ взялъ ее за руки. —

— Слушай ты мои слова, Кирка, отвчала Марьяна, не вырывая рукъ, но отдаляя отъ себя молодого казака. — Ты меня знаешь, я съ ребятами шутить не умю, не такъ какъ Настька и другія двки съ молодыхъ лтъ побочиновъ имютъ. Я этого не знаю, а я теб все по душ скажу. — Вотъ что — ты меня, руки пусти — я сама все скажу. Я теб прошлымъ лтомъ сказала, что за тебя замужъ пойду. Теперь время пришло. Иди самъ или мать пошли къ батьк, мамук не говори. Ни за кмъ кром за тобой я не буду. Вотъ теб мое слово. Такъ и мамук скажу. И слово будетъ крпко какъ камень.

— Ей Богу? право? Марьянушка? спросилъ Кирка, обнявъ ее. —

Марьяна тоже обняла его сильными руками и крпко прижалась къ нему. — Братецъ, голубчикъ ты мой! слабо проговорила она. Потомъ она быстро вырвалась отъ него и побжала къ станиц за коровой.

— Подожди часикъ, душенька, мамушка, что я сказать хотлъ, уговаривалъ ее шепотомъ молодой казакъ, слдуя за ней.

— Все сказали, ступай, чтобъ тебя не видали, а то опять убжитъ, прибавила она, указывая на корову, и смясь побжала за ней. —

Кирка долго слдилъ за ней до самыхъ воротъ и уговаривалъ, чтобъ она вернулась, но она ни разу не повернулась. Услыхавъ голосъ ея матери, которая встртила у станицы двку, Кирка остановился. Передъ нимъ прозрачно свтлла освщенная мсяцемъ росистая

поляна. Изъ нея слышались свжіе звуки лягушекъ и перепеловъ и стрекозъ. Звуки эти были такіе же прозрачные, все говорило: туда, туда, въ наше царство луннаго свта и свжести. Кирка нсколько разъ снялъ и надлъ съ разгоряченной головы шапку, вдругъ повернулся и опять той же дорогой пустился черезъ канаву и загородку въ станицу на площадь. — Двокъ уже оставалось мало на площади, вс расходились. Онъ гордо прошелъ мимо нихъ; Марьяны не было. Онъ взялъ за руку своего пріятеля Иляску и другихъ казаковъ и пошелъ ходить по станиц.

— Давайте псни играть, ребята, сказалъ онъ и сильнымъ груднымъ теноромъ затянулъ старинную, выученную имъ отъ Ерошки псню. Псня говорила про стариннаго джигита казака, который ушелъ въ дальнія горы и тужитъ по своей родин и по своей душеньк, которая за другого вышла замужъ. — Онъ прошелъ нсколько разъ мимо Марьянкинаго дома и въ темнот слышалъ ея голосъ, говорившій съ матерью. Нсколько молодыхъ казаковъ присоединились къ пвцамъ и, взявшись за руки, долго въ лунномъ свт ходили по станиц. — Заря совсмъ потухла. Полная луна свтло и высоко вошла на небо. Зажглись частыя звзды. Кое-гд уже видны были только огни въ окнахъ. На всхъ дворахъ курились кизяки и около нихъ, спасаясь отъ комаровъ, пыхтла и поворачивалась блющая скотина. Кое гд въ избушкахъ слышалось заунывное пьяное пнье загулявшихъ казаковъ. Съ Терека несло свжестью и сильнымъ крпкимъ лснымъ запахомъ. Стройныя раины садовъ и камышевыя крыши хатъ поднимались въ ясное небо и ихъ черныя тни отчетливо ложились на сухой дорог. Вдалек чернли сады и лсъ. Иногда псня казаковъ замолкала и слышался звонъ лягушекъ съ воды и слабые ночные звуки укладывающагося народа и шаги казаковъ въ тихой станиц. Потомъ снова заливались молодые веселые голоса и изо всхъ счастливо, бойко, дрожа звенлъ сильный голосъ разгулявшагося Кирки. —

Глава 2.

Сиднка.

Въ слдующее воскресенье дядя Ерошка сдержалъ свое слово. Онъ надлъ новый бешметъ и утромъ, еще не пьяный, пошелъ къ старику Илясу сватать Марьяну за своего сосда и роднаго Кирку. Старики услись за столъ, баба принесла имъ вина и вышла подслушивать за дверью. Поговорили о временахъ, которыя будто и по урожаю и по нравственности людей все становились хуже и хуже. Дядя Ерошка, помолчавъ немного, всталъ и поклонился.

— Я къ теб по длу пришелъ, ддука Илясъ, сказалъ онъ, у тебя товаръ, у насъ купецъ — и онъ съ медлительной важностью въ движеніяхъ и рчи передалъ просьбу казака. Вообще Ерошка теперь былъ совсмъ другимъ человкомъ, чмъ въ праздникъ вечеромъ. Онъ былъ важно краснорчивъ и торжествененъ. — Онъ двигался медленно, говорилъ мрно и складно и большей частью божественно. Старуха, не смя принять участія въ бесд стариковъ, только неодобрительно вздыхала за дверью на слова дяди Ерошки. Однако старикъ Илясъ, не перебивая, выслушалъ рчь дяди Ерошки, тоже всталъ, отблагодарилъ за честь и отвтилъ, что онъ за богатствомъ не гонится, что дочь его двка взрослая и сама можетъ судить. Коли ей любъ женихъ, то можетъ идти замужъ и за Кирку. Но онъ прибавилъ, что время терпитъ и что хотя онъ ничего не знаетъ за молодымъ казакомъ, онъ не отдастъ дочь прежде, чмъ Кирка будетъ строевымъ казакомъ, т. е. соберетъ себ коня, сдло и все оружiе. А пока онъ хотлъ, чтобъ дло было въ тайн.

— Легко ли, нищего сватать пришелъ, черная немочь! Николи не соберется, такой же голякъ, какъ и сватъ, проворчала старуха, не выдержавъ, когда старикъ проходилъ сни. — Вишь старый песъ!

— Спасибо, мамука, за ласку, сказалъ старикъ и съ этимъ отвтомъ онъ вышелъ отъ эсаула.

* №11.

МАРЬЯНА.

Глава 1.[64]

1.

Въ 1850 году 28 февраля была выдана подорожная по собственной надобности отъ Москвы до Ставропольской Губернiи, города Кизляра, канцелярскому служителю Т-аго депутатскаго собранiя, коллежскому Регистратору Дмитрiю Андрееву Олнину; и въ конц Марта мсяца, этотъ самый Д. А. Олнинъ выезжалъ изъ Москвы изъ гостинницы Шевалье ночью на перекладныхъ саняхъ съ своимъ дворовымъ человкомъ Ванюшей.