Том 6. Казаки
Шрифт:
— Славный малый этотъ Олнинъ, сказалъ одинъ изъ провожавшихъ его друзей, выходя на крыльцо, когда сани уже отъхали отъ него. — Только что за нелпость хать юнкеромъ на Кавказъ. Онъ право пропадетъ тамъ. Елизаръ! подавай! крикнулъ онъ кучеру.
— Да, славный малый! лниво сказалъ другой прiятель, вышедшiй вмст.
— Но какъ онъ еще молодъ! Я бы полтинника не взялъ теперь хать на Кавказъ, да еще на перекладной, сказалъ первой, садясь въ карету и захлопывая дверцу. Прощай. Будешь завтра обдать въ клуб?
— Буду.
И оба разъхались.
А ямская тройка, въ которой сидлъ Олнинъ, взвизгивая кое-гд подрзами о камни мостовой, двигалась между тмъ по какимъ-то невиданнымъ, пустыннымъ улицамъ, съ красными домами и церквами. Олнину казалось, что только узжающiе здятъ по этимъ улицамъ.
2. Оленинъ.
Кто
Съ 18-ти лтъ еще только студентомъ Олнинъ былъ свободенъ, такъ свободенъ, какъ только бывали свободны русскіе люди. Въ 18-ть лтъ у него не было ни семьи, ни вры, ни отечества, ни нужды, ни обязанностей, былъ только смлый умъ, съ восторгомъ разрывающій вс съ пеленъ надтыя на него оковы, горячее сердце, просившееся любить, и непреодолимое желанье жить, действовать, идти впередъ, вдругъ идти впередъ, по всмъ путямъ открывавшейся жизни.
Странно поддлывалась русская молодежь къ жизни въ последнее царствованіе.[65] Весь порывъ силъ, сдержанный въ жизненной вншней дятельности, переходилъ въ другую область внутренней дятельности и въ ней развивался съ тмъ большей свободой и силой. Хорошія натуры русской молодежи сороковыхъ годовъ вс приняли на себя этотъ отпечатокъ несоразмрности внутренняго развитія съ способностью дятельности, празднаго умствованія, ничмъ не сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви безъ цли и предмета.
Сынъ средней руки русскаго дворянина и матери — бывшей фрейлины и чопорной дамы, умершей посл его рожденія, онъ росъ въ деревн на рукахъ отца-предводителя и старой тетки. Отецъ умеръ, когда еще ребенокъ не усплъ оцнить его. И когда старые друзья отца встрчались съ сыномъ и, взявъ его за руку и глядя ему въ лицо, говаривали: «какъ я любилъ вашего отца! Какой славный, отличный человкъ былъ вашъ батюшка!» — мальчику казалось, что въ глазахъ друзей проступали слезы, и ему становилось хорошо. Отецъ такъ и остался для сына туманнымъ, но величаво мужественнымъ образомъ простого, бодрого и всми любимаго существа. Образъ матери былъ еще боле туманный и еще боле прекрасный. Какъ она любила сына! Какъ была умна! Какъ вс не могли не уважать ее, какъ даже самъ отецъ преклонялся передъ нею! Мать была удивительная женщина. Изъ всхъ дтскихъ убжденій только эти два милые образа остались нетронутыми въ душ мальчика, тогда какъ посл смерти отца, перехавъ въ Москву, началось вообще разрушеніе того дтскаго міра.
Очень скоро Митя началъ думать (еще до поступленія въ университетъ), что тетка его очень глупа, не смотря на то, что всегда говоритъ такъ кругло, и не смотря на то, что самъ князь Михаилъ къ ней здитъ и цлуетъ ея мягкую блую руку. Долго онъ колебался, все предполагая умышленную вншность глупости, скрывающую глубокія вещи. Но когда ему минуло 16 лтъ и онъ принялъ отъ нея имнье и совты, онъ окончательно убдился въ этомъ, — и открытіе это доставило ему величайшее наслажденіе. Это былъ первый шагъ во вновь открытую землю, товарищи по университету длали такого же рода открытія и сообщали ихъ, и Оленинъ съ жаромъ молодости предался этимъ открытіямъ, все расширяя и расширяя ихъ поприще. Понемногу стали открываться необыкновенныя вещи. Открылось, что все наше гражданское устройство есть вздоръ, что религія есть сумашествіе, что наука, какъ ее преподаютъ въ университет, есть дичь, что сильные міра сего большей частью идіоты или мерзавцы, не смотря на то, что они владыки.[66] Что свтъ есть собраніе негодяевъ и распутныхъ женщинъ и что вс люди дурны и глупы. И еще, еще, и все ужасне открывались вещи. Но вс эти открытія не только не грустно дйствовали на молодую душу, но доставляли ей такое наслажденіе, которое могло бы доставить только открытіе совсмъ противное, что вс люди умны и прекрасны.
Это было
Въ первой молодости то хорошо, что человкъ живетъ разными сторонами своего существа, независимо одна отъ другой. — Умъ давно уже объяснилъ ему, что г[ен.] губернаторъ есть идіотъ, а онъ все таки изо всхъ силъ желаетъ, чтобы его рука была пожата рукою г[ен.]-губернатора. Умъ доказалъ, что свтъ есть уродство, а онъ съ трепетомъ, волненіемъ входитъ на балъ и ждетъ, ждетъ чего-то волшебно счастливаго отъ этаго ужаснаго свта. Профессора наши только говорятъ вздоръ, а вздоръ этотъ онъ жадно всасываетъ въ себя и на немъ строитъ дальнейшія скептическія разсужденія. Игра, любовь, все это — сумасшествіе, а онъ отдается этому сумасшестію. Такъ для Оленина вс эти осужденныя имъ приманки жизни имли власть, отъ которой онъ и не думалъ отдлываться, и только чмъ больше отдавался одной изъ нихъ, тмъ больше осуждалъ ее.
Любовь къ женщин больше всего возмущала его. Что за вздоръ! Любовь вообще, любовь къ человку, это понятно. Чувственность — тоже понятно; но что за выдумка какой-то вчной высочайшей любви, думалъ онъ и не смотря на то, всми силами души желалъ этой вчной, высочайшей любви. Онъ влюблялся не разъ. Ложился спать взволнованно счастливой и говорилъ: вотъ она! Но утромъ, просыпаясь, спрашивалъ: гд же она? Что же не обхватываетъ меня, не вяжетъ по рукамъ и ногамъ, не влечетъ куда-то туда? И нтъ! увы, ничего! онъ чувствовалъ себя свободнымъ и негодовалъ на какую то выдумку любви. Университетское время прошло въ этихъ открытіяхъ и въ безсознательныхъ попыткахъ найти жизнь, гд все было легко и хорошо.
Но настало время жить и дйствовать среди этихъ безобразныхъ людей и учрежденій! И Оленинъ сталъ жить и пошелъ вдругъ по всмъ путямъ, открывшимся предъ нимъ: наука, слава, любовь, свтъ, кутежи, игра. Все это было вздоръ, но тянуло ко всему.
3.
Пять лтъ прожилъ такъ молодой человкъ полнымъ хозяиномъ своего довольно большого состоянія, числясь на служб, то въ Москв, то въ Петербург, то въ деревн, ничего не любя горячо, ничего не длая и все собираясь что то сдлать.
Пускай разсудители-мудрецы осуждаютъ прошедшее молодое поколніе зa праздность; я люблю эту праздность людей, оглядывающихся вокругъ себя и не сразу ршающихся положить куда-нибудь всю ту силу, которую они вынесли изъ юности. Плохой юноша, выйдя на свтъ, не задумывался, куда положить всю эту силу, только разъ бывающую въ человк. Не силу ума, сердца, образованія, а тотъ не повторяющійся порывъ, ту на одинъ разъ данную человку власть молодости сдлать изъ себя все, что онъ хочетъ, и, какъ ему кажется, сдлать изъ всего міра все, что онъ хочетъ. — Правда, бываютъ люди, почти совершенно лишенные этаго порыва; но Оленинъ въ высочайшей степени сознавалъ въ себ присутствіе этаго всемогущаго бога молодости, эту способность всему переродиться въ одно желаніе, одну мысль, способность захотть и сдлать, способность, не зная, что, зачмъ, куда, броситься головой внизъ съ Ивана Великаго, для науки ли, для любви ли, для искусства ли. И можно, и должно задуматься, нося въ себ эту силу, всегда и всегда будутъ задумываться. А еще боле въ то время, въ которое развивался Оленинъ. Онъ имлъ въ себ это сознаніе, оглядывался, искалъ, но жилъ вмст съ тмъ и жилъ пошло. Въ городахъ онъ здилъ въ свтъ, и не признаваясь въ томъ, утшался успхомъ, который имлъ въ немъ, благодаря своему состоянію и еще боле столь рдкому, оригинальному, энергическому уму и красивой наружности. Потомъ, вслдствіе щелчка самолюбію или усталости, бросился въ разгульную жизнь, страстно игралъ въ карты, пилъ и здилъ къ цыганамъ. Потомъ, промотавшись, узжалъ въ деревню, много читалъ, пробовалъ хозяйничать и опять бросалъ и опять, надясь, что онъ ошибся, возвращался къ прежней жизни.