Том 7. Дядя Динамит и другие
Шрифт:
— О-о-о-о!
— Дафна полагает, что юному Хаксли нужен отец. Лорд Эмсворт откинулся в кресле, походя при этом на благородного отца из старой мелодрамы в тот самый миг, когда негодяй лишил его фамильных угодий. Плоти у него было немного, но какая была, та дрожала. Soup madrilene [106] на одном из столиков дрожал под ложкой, но граф дрожал сильнее.
Гермиону он знал. Сестра его, Констанс, всегда вынуждала его поступать против совести — скажем, надеть цилиндр на школьный бал, — а у Гермионы воля и сила раза в два больше. Если Галахад прав, опасность поистине ужасна, самое время нырять. Но достаточно
106
Суп по-мадридски, холодный и очень густой, вроде студня.
— Может, ты ошибся, Галахад? — только и сказал он.
— Конечно, может, но Эгберт выражался однозначно. Очень тебя прошу, не смыкай глаз. Будь на страже, иначе погибнешь. Не ходи с ней в розовый сад, не сиди вечером на террасе. Заговорит о милых, ушедших днях — меняй тему. Ни в коем случае не гладь по голове этого Хаксли. А главное, не читай стихи. Молодому человеку я всегда скажу: только не стихи! Относится это и к тебе, хотя ты не очень молод. Помню, Булка Бенджер, большой мой друг, попался и погиб, потому что, утратив осторожность, стал читать: «О, руки бледные, когда я вас любил…». [107] Что там, даже мне… А, кофе! Подлей себе бренди, Кларенс.
107
О, руки бледные… — строка из «Кашмирской песни» Лоренса Хоупа (псевдоним Аделы Флоренс Николсон (1864–1905).
Глава 4
В третьем часу Галли засунул на сиденье машины опупевшего пэра, уложил его ноги, которые всегда стремились уподобиться щупальцам спрута, и пошел домой, привычно шныряя между автомобилями.
В пять Бидж с двумя лакеями подал чай в янтарную комнату Бландингского замка, и те, кто ждал путника, решили подкрепиться тостами, бутербродами и пирожками. Председательствовала леди Гермиона. Полковник Уэдж стоял, прислонившись спиной к каминной доске. Дама Дафна Уинкворт сидела очень прямо, словно стул ей неудобен, а Хаксли, ее сын, подобрался поближе к небольшому столику, где и стояла еда. Уилфрида не было, он слишком боялся даму Дафну. Галли вполне справедливо считал ее могучей личностью. Такой она была и в юности, а многолетняя власть над множеством девиц придала ей ту грозную величавость, какой не убоится только самый смелый человек. Одна мысль о том, что вскоре и он попадет под ее начало, неизменно вызывала у Олсопа полуобморочную тошноту.
Вошла Сэнди Каллендер с какой-то бумажкой.
— Звонили с почты, — сказала она. — Вам телеграмма.
— Спасибо, мисс Каллендер! — воскликнула Гермиона, а когда за сознательной секретаршей закрылась дверь, прибавила. — Это от Типтона, Эгберт. Жених Вероники, — пояснила она Дафне. — Очаровательный американец.
— Хороший парень, — прибавил полковник, всегда оживлявшийся при мысли о миллионах.
— Да, мы его очень любим. Вероника просто без ума.
— Любовь с первого взгляда, — пояснил Эгберт Уэдж. — Как в стихах.
— Получил огромное наследство от дяди.
— Честер Типтон. Галахад его знал.
— Я все думаю, встретились они с Кларенсом?
— Надо спросить. А, вот и Кларенс!
За дверью послышались гудки, потом — шаги. Однако вошел не лорд Эмсворт, а его дворецкий. Леди Гермиона удивилась.
— Это машина, Бидж?
— Да,
— Где же лорд Эмсворт?
— Милорд просил передать, что он немного задержится. Должен повидать свинью, миледи, — сказал Бидж и удалился.
Теперь удивилась дама Дафна.
— Что он сказал? Где Кларенс?
— У свиньи, — отвечала Гермиона с явственным отвращением.
— Премированная свинья, — опять пояснил полковник. — Зовут Императрица. Кларенс на ней спятил.
— Спорт, вот что ей нужно, — вмешался Хаксли, противный подросток с ехидным взором, унаследовавший от матери непробиваемое высокомерие, от отца — ту язвительность, из-за которой его так не любили в Кембридже. — Ожирела. Как-нибудь выпущу, пускай пробежится.
Не откладывая добрых дел, он вышел в сад, думая о том, что в этот час Моника пошла перекусить. Он очень боялся могучей девы; ее угрозы произвели на него большое впечатление. Только на полпути он вспомнил, что у свиньи — Эмсворт, и решил, что не стоит ходить попусту.
— Спятил, — продолжал тем временем полковник. — Вот я расскажу вам, что тут было. Приехал я вечером из города, иду по саду — хотел размяться после дороги — и вижу: на этих перильцах висит комбинезон. Вдруг он разгибается, смотрю — Кларенс. Я его спрашиваю, что он тут делает — было часов двенадцать, — а он говорит: «Слушаю свинью». Помню, я сказал Гермионе: «Как по-твоему, что она делала? Пела? Читала стихи? Дышала!». Она дышит, а он слушает. Я ему так и сказал: «Подцепишь простуду».
Пока он говорил, леди Гермиона хмурилась. Зачем рассказывать историю, которая может принизить лорда Эмсворта? Дафна вряд ли захочет связать судьбу с человеком, ночью выходящим в сад, чтобы послушать, как дышит свинья. И впрямь, кавалерственная дама поджала губы, словно узнала от подчиненной, что Филлис и Анджела курили за спортивным залом.
— Нет, вы подумайте, дышала, — повторил на всякий случай полковник. — Помнишь, что я сказал, старушка? Я сказал: «Старушка, ничего не попишешь, он спятил.».
— Это не так, — возразила леди Гермиона, намереваясь добавить, что брату ее нужна жена, которая бы покончила с этими глупостями, но тут появился лорд Эмсворт.
— А, Гермиона! — сказал он. — А, Эгберт! Да, да… Леди Гермиона сурово взглянула на него. Поскольку он перенес Нью-Йорк и два судовых концерта, можно было встретить его приветливей.
— Приехал, наконец, — сказала она. — Мы совсем заждались. Ты помнишь Дафну Уинкворт? Ну, Дафну Литтлвуд?
— О, да, да, да, — ответил лорд Эмсворт с похвальной стойкостью. Ничто не выдавало, что самый вид этой женщины вызывал в нем такие же чувства, какие вызвал бы в герое детектива персонал хорошей шайки. Английский лорд умеет носить личину.
— Дафна погостит у нас до конца каникул.
— Да, да, да…
Предположив, вероятно, что он будет говорить «да» весь вечер, леди Гермиона спросила, не хочет ли он чаю, на что он ответил «да», но в последний раз, а потом, заметив: «Чаю? А, чаю! Славно, славно…», сел и взял чашку. Полковник гостеприимно предложил ему бутерброд.
— Рад тебя видеть, Кларенс, — сказал он. — Хорошо, что ты меня застал. Завтра уезжаю.
— С Гермионой? — робко спросил девятый граф.
— Ну, что ты! Я дня на два. У моей крестной в Вустере день рождения.
— О! — произнес несчастный лорд. Ему было очень плохо. Поглядывая украдкой на Дафну, он не верил, что двадцать лет назад мог помышлять о браке с ней. От мысли же о том, чтобы жениться на ней теперь, он ощутил, что ест не бутерброд, а сухих бабочек. Он желал даме Дафне блистательных успехов, был готов рекомендовать ее школу — но не больше.