Том 9. Ave Maria
Шрифт:
– Во-во. Только не он моль, а я. Он меня прижал на симпозиуме, под лестницей, и спрашивал про тебя, про маму Аню. Это была моя первая капстрана, я испугалась за свою шкуру. Сказала – ты погибла на войне, Анна Карповна умерла. Главное не это. Главное, он сказал… у тебя могла быть старшая сестра?
– Могла.
– Мария?
– Мария.
– Вот, он начал про твою сестру Марию, и тут я сбежала. Вечером поставила делегацию на уши; взяла их на пушку, что возможны провокации… на другой день мы на симпозиум не пошли, а потом улетели… Артемке не рассказывай…
Силы Нади закончились, и она больше ничего не сказала. Скоро она умерла. Александра закрыла ей
При всех обстоятельствах жизни Александра всегда ощущала себя полноценным человеком, – у нее была любимая работа. С недоумением и страхом взирала она на людей, которые каждое утро к девяти часам отправлялись в ненавистное им присутствие и нудились там до шести вечера, когда можно было, наконец, дать деру. А таких людей, оказывается, насчитывались миллионы и миллионы.
Александра была благодарна Папикову за то, что он не дал ей уйти из хирургии, но выпустил из-под своего крыла, освободил от давления, которое вольно или невольно, но всегда давало бы себя знать; авторитет на то и авторитет, что с ним надо постоянно считаться и на него оглядываться. В те времена, когда Александра перешла от Папикова, слово «авторитет» еще ни кем не приравнивалось к слову «бандит». Разрушение и осквернение русского языка тогда еще и не начиналось. Александра не любила поэта Маяковского, но ей очень нравилась его строчка: «Работа – единственное, что мне не изменит». Пока так и было.
А жизнь, между тем, летела со все нарастающей скоростью. И на том жизненном поле, которое должен пройти каждый человек, и проходила свое Александра, на этом ее поле с каждым годом становилось все больше и больше крестов. Если бы Александра видела навязчивый сон своей старшей сестры Марии с пирамидальным тополем и с тенью-чертой, которую отбрасывал он через родовую усадьбу Мерзловских, и уходящие за черту толпы, если бы она видела этот сон, то, наверное, многое представлялось бы ей яснее. Но она этого сна не видела. Один за другим ушли за черту Ираклий Соломонович, Папиков, замминистра Иван Иванович с обтянутым черной перчаткой протезом вместо кисти левой руки, ушел маршал Малиновский, ушел, едва перевалив за шестьдесят, Иван и многие другие. Поле жизни Александры становилось все более и более пустынным.
Пролетели со свистом и Гласность, и Перестройка, и восторженное бегание к Белому дому на набережной Москвы-реки для защиты от советской власти борцов с привилегиями номенклатуры, борцов за справедливость и повсеместное в СССР народное счастье. Если бы кто знал, какие привилегии получат для себя и своих близких и ближних эти самые борцы при антисоветской власти…
Нужно сказать, что ни Александра, ни Ксения к Белому дому не бегали, и не по причине преклонных лет, а потому, что Ксения сидела тогда в самом Белом доме депутатом или, как язвила она в дальнейшем, «депутаной». Александра же не поддалась всеобщему революционному зуду, наверное, потому, что помнила слова своей матери Анны Карповны о том, что после смены советской власти «лучше не будет». Зато все дети бегали во главе с Артемом, который был к тому времени каким-то маленьким руководителем какого-то привилегированного общепита, умудрялся подвозить к Белому дому зеленые солдатские полевые кухни с кофе, пластмассовые стаканчики и пирожки с ливером.
После расстрела Белого дома в 1993 году из танков, опять же в рамках борьбы за всенародное счастье, Ксения раз и навсегда бросила политику и ушла с головой в свою биологию, где она уже давно была и доктором, и профессором, и вообще, как говорится, не из последних.
– Тетя Ксеня, разрешите мы с Глашей купим вам нормальную тачку, – просил тещу Артем, ставший к середине девяностых очень богатым.
– Нет, – отвечала Ксения, – на тачках катайся сам, а у меня хорошая машина. Когда будет нужно – скажу.
Скоро все заговорили о том, что грядет новое тысячелетие, и опять появилась надежда, что в двухтысячном году все улучшится чудесным образом. Этот год ждали как манну небесную и называли его в газетах и по телевидению «миллениум».
А пока шел следующий рядовой год от Рождества Христова, и скоро должна была наступить Пасха. И когда сейчас, накануне Пасхи, Александра ехала на машине по подновленным улицам Москвы, над головой часто мелькали растяжки: «Христос воскрес!»
Еще недавно такое было непредставимо. Кругом торчало: «Слава КПСС».
Притом ответственными за эту «Славу КПСС» были те же самые, по чьему повелению развешивали «Христос воскрес».
Всего несколько лет прошло, а все осыпалось, все обвалилось.
Некоторые умники, как правило, бывшие преподаватели научного коммунизма, а теперь, как ехидничала по их поводу острая на язык Ксения, «перековавшие мечи на орала, а орала на хлебала», стали говорить про бывшую власть, что она «гнила» и падение ее они предвидели. Она могла гнить еще тысячу лет, как Римская империя. Даже те, кто разрушали бывшую власть намеренно, ничего подобного не предвидели. Как говорят в таких случаях, результат превзошел ожидания. Да, казалось, все было установлено на века, а сгинуло, улетело, считай, в одночасье.
«Скоро Пасха», – думала Александра, глядя на мелькающие растяжки поперек улицы, и ей как-то само собой приходило в голову, что это единственный праздник, просочившийся сквозь толщу советской власти нетронутым. Всегда хозяйки красили куриные яйца луковой шелухой, а кто побогаче, то и пищевыми красителями, всегда в действующих церквах бывал крестный ход, и глазеющие толпы диких атеистов взирали на идущих с золоченными хоругвями священнослужителей, как на зверей в клетке.
Александре не нужно было бросаться от дикого атеизма к дикой религиозности. Атеисткой она никогда не была. В детстве и отрочестве часто ходила с матерью в Елоховский собор и мыть полы, и молиться. Крестила там Надиного сына Артема, крестила сына бывшего главврача госпиталя на Сандомирском плацдарме Ивана Ивановича. Всю войну прошла с Богом в душе. После войны все закрутилось с такой скоростью, что в церкви она стала бывать все реже и реже. И сейчас, в старости, на восьмом десятке, она еще действующий хирург. «Я как хорошо обученная цирковая лошадь, – смеялась по этому поводу Александра Александровна, – она и в глубокой старости может без запинки исполнить свой коронный номер». В спальне у Александры висит та же самая иконка Казанской Божьей Матери, что висела когда-то у них с мамой в «дворницкой».
Судьба ее и Ксениных детей и внуков сложилась по-разному, как будто нарочно демонстрируя весь социальный срез нового общества.
В 1968 году у Екатерины и Тадеуша родилась дочь, которую назвали Анной в честь ее прабабушки Анны Карповны. В связи с рождением внучки Александра Александровна все-таки заставила молодых перебраться из общежития к ней в квартиру. Прописываться на новом месте жительства Тадеуш категорически отказался. Он был не просто «гоноровый» по-польски, но еще и исключительно упорный и целеустремленный молодой человек.