Тонущая женщина
Шрифт:
Пребывая в вынужденном заточении, я тщательно обыскиваю весь дом – ищу хоть что-то, указывающее на то, где может находиться мама. Я роюсь в шкафах, заглядываю в самые темные уголки подвала, вытаскиваю из гаража какие-то коробки, методично перебираю их содержимое. На дне одного пыльного ящика я нахожу связку незнакомых ключей. На ней три разных по форме ключа, без бирок. Может, мама томится где-то взаперти? В каком-нибудь шкафу? В грязном чулане? От этих мыслей мне становится дурно.
Полицейские, нагрянув в дом с ордером на обыск, внимательно осмотрели кабинет Бенджамина, в том числе сейф. Перерыли все шкафы
Наступил день, на который назначено первое судебное заседание. Договор так и не нашли. И мою маму тоже. С тех пор, как она исчезла, прошло уже несколько дней, и я с ума схожу от беспокойства. Сидя на кухне у барной стойки, я без аппетита грызу засохший тост и поглядываю на часы. По словам моего адвоката, предварительное судебное заседание может продлиться пару часов. Прокурор изложит обстоятельства дела, представит доказательства и свидетелей, в число которых меня не включили. Я умоляла не вызывать меня в суд, боялась, что адвокаты мужа разнесут мои показания в пух и прах, но теперь меня гложут сомнения. А вдруг мое присутствие на суде как-то повлияло бы на ход процесса? Я молюсь, чтобы судья и без моих показаний поверил, что Бенджамин Лаваль действительно замышлял убить меня.
Прошел час. Я кладу на тарелку холодный тост и наливаю себе немного виски. Крепкий напиток обжигает небо, пищевод, заставляя меня морщиться. Но желанный эффект достигнут: я впадаю в нечто похожее на оцепенение. Теперь я ничего не могу изменить. Остается только ждать. И надеяться. «Держать кулаки», как посоветовала мой адвокат. Виски делает ожидание чуть менее тягостным.
Наконец звонит мой мобильник. Сначала я слышу в трубке тяжелый вздох. Потом:
– Хейзел, дело против вашего супруга закрыто, – сообщает Рашель Грэм. – Мне очень жаль.
Бокал выскальзывает из моей руки, падает на столешницу, но не разбивается. У меня подкашиваются колени, и я хватаюсь за бортик раковины. Такое чувство, будто я тону, будто из комнаты откачали весь воздух. Но адвокат продолжает, полагая, что я ее внимательно слушаю:
– Судья счел недостаточными представленные доказательства того, что подследственный совершил преступление.
– А как же аудиозаписи? – выдавливаю я из себя. Мой вопрос звучит как вздох изумления.
– Это непроверенная информация, – объясняет она. – Адвокаты заявили, что не имеют возможности подвергнуть перекрестному допросу Картера Самнера. А без образца его голоса невозможно доказать, что на записи говорит именно он, и то, что сама запись является подлинной.
Я открываю рот, но из горла вырывается лишь безобразный хрип.
– Адвокаты вашего супруга заявили, что аудиозапись могли изменить, подделать. Даже изготовить фальшивку.
– Фальшивку? – Я наконец обретаю голос. –
– Любой, кто затаил злобу на Бенджамина Лаваля, – отвечает она. – У него, как у адвоката, врагов хватает. – И после небольшой паузы добавляет: – Или же это мог сделать кто-то из его близкого окружения.
Я стискиваю зубы.
– А то, что он передал деньги Картеру Самнеру?
– Следствие установило, что со счетов Бенджамина Лаваля наличные не снимались, – сообщает она унылым тоном. – А вот с вашей карты наличные снимали несколько раз. На общую сумму пятьдесят тысяч долларов.
– Я никогда не снимала наличные! – восклицаю я. – Мне это было запрещено! – Именно по этой причине пятьдесят тысяч для Ли мне пришлось выкрасть из сейфа Бенджамина. Но этого я не добавляю.
– Суду были представлены выписки по вашим картам. – В ее голосе слышится подозрение. Я понимаю… Деньги снял Бенджамин. Он меня подставил.
– И на записях с видеокамер наблюдения никаких улик нет? – Вопрос риторический. Я и так знаю, что нет.
– Почти на всех видеозаписях – вы, Хейзел.
Я вспомнила свой недавний эмоциональный срыв, который наверняка зафиксировали видеокамеры. Психопатка швыряет журналы и фотографии, разбивает дорогую хрустальную вазу.
– Когда его отпустят? – вдруг встрепенулась я.
– Через несколько часов. Вам лучше покинуть дом.
– Куда же мне идти? – Мой вопрос обращен не только к ней, но и к самой себе.
– Существуют специальные приюты для женщин. Вас там примут. Адреса я могу прислать. Но если вы считаете, что ваш муж представляет для вас угрозу…
– Если? Он убил свою первую жену! Похитил мою мать!
Рашель отвечает не сразу, и, пока она молчит, я начинаю понимать, как моя реакция выглядит со стороны: это слова истерички, обезумевшей женщины, напридумавшей себе бог весть что. Как раз то, чего всегда и добивался мой муж.
– Возможно, имеет смысл подыскать приют в другом городе, – продолжает она. – Защиты со стороны полиции у вас уже не будет. С точки зрения закона вам теперь ничто не угрожает.
Угрожает. Теперь мне грозит еще большая опасность.
– Или… – говорит Рашель мягким материнским тоном. – Может быть, вам стоит лечь в какую-нибудь клинику. Там вы будете в безопасности и под защитой. Отдохнете. Получите психотерапевтическую помощь.
Она думает, что у меня нервный срыв. Что я тронулась рассудком и меня надо изолировать от общества.
– Обойдусь, – резко отвечаю я. – Я сама способна о себе позаботиться.
– Что ж, – вздыхает Рашель. – Удачи вам, Хейзел.
Но это означает «прощайте».
Глава 60
Чемодан с вещами я уже собрала. Но я беру еще один, кидаю в него все, что попадает под руку: предметы искусства, статуэтки, модную дорогую одежду… все, что может представлять особую ценность. Чтобы выжить, начать новую жизнь, мне понадобятся деньги. Возможно, ста тысяч долларов, что я сняла с расчетной карты, мне и хватит, но я же понятия не имею о бюджетах и стоимости жизни. А работала я уже давно, до замужества. Так что это – единственный известный мне способ прокормиться.