Топ-модель

Валяев Сергей

Одеты они были тоже без вкуса и ума. В каких-то пышных кринолиновых юбках, причудливых жакетах и с большим количеством различных аксессуаров. В их облике французская революция XVIII века нелепо сочеталась с африканским сафари, жаркими тропиками и индийскими храмами.

– Маша? Ой, какая наша Машенька? Приехала Москву покорять? Ха-ха, ну смешная девчонка! Как бы тебя здесь не покорили?..
– кричали сестры одновременно.
– Куда мы, девочки? Давайте, в стриптиз - бар "Полуночный ковбой". Та-а-ам такие ковбои с та-а-акими шпорами, - и хихикали, как сумасшедшие.

Я

глубоко вздохнула, будто собираясь нырнуть на тихое морское дно, и заставила снять с себя раздражение, как плащ с плечиков. Разве меня не учили в тэнквондо, что в любой ситуации надо держать голову холодной. Когда отключаешь разум и гневаешься, то получаешь прорехи в душе. Не так ли? И поэтому я улыбнулась, словно черноморская акула под днищем дырявой шхуны:

– "Полуночный ковбой", как интересно?

– Да, Машенька, мы тебя сразу плюхнем в столичную сточную жизнь, галдели Миненковы, - чтобы никаких иллюзий, никаких романтических представлений, никаких...

– Да, все она сама знает, - говорила Евгения.
– И даже лучше вас, старых пастушек. Это у вас "полуночные" страдания, а у Марии - никаких романтических бредней.

– Почему же?
– возразила.
– Я верю в себя.

Впрочем, это я сказала сама себе - "пастушки" с шумом и гамом выбиралась в коридор. Было такое впечатление, что надушенные и приукрашенные обезьянки в кружевных цирковых юбочках с радостной торопкостью выбираются в опасные джунгли для интересных приключений.

Вечерняя Москва встретила нас прохладой, рекламными огнями и умиротворяющим гулом. Это был не дневной, напряженный гул, призывающий жителей города и его гостей к выносливым будням, где нельзя ни на секунду расслабиться и подумать или о вечности, или о себе, родном. Сгущающиеся сиреневые сумерки, как пончо, накрыли город, скрывая морщины старых переулков, рваные раны помойных подворотен, бомжевитость железнодорожных вокзалов и полдневную жарынь проспектов, забитых транспортом...

Теперь дороги были свободны - и мы мчались на битых, цвета раздавленной вишни, "жигулях" сестер Миненковых, что называется, с ветерком. Средства передвижения, окружающие нас, в большинстве своем напоминали боевые танки. Я посмеялась: такое впечатление, что в городе ведутся военные действия.

– Джипы - престижно, - отвечала Евгения.
– А война вокруг нас, детка, но невидимая. И побеждает в ней или сильнейший, или подлейший.

Я посчитала, что слова двоюродной сестренки есть рисовка столичной штучки, и продолжала глазеть по сторонам с любопытством провинциалки.

Москва напоминала мне огромную многопудовую купчиху в бесчисленных и аляповатых одеждах. Кажется, есть такая картина "Чаепитие в Мытищах" - там за столом сидит пышнотелая матрона и хлебает чай с блюдца. А вокруг неё служки, блаженные да попрошайки. Интересно, какую роль судьба отведет мне? Во всяком случае, мне бы не хотелось стоять с протянутой рукой у хлебосольного стола в надежде на жалкую подачку.

Когда мы подъезжали к зданию, на фасаде которого скакала на кобыле ковбойская фигура, созданная умельцами из цветных

электрических лампочек, нашу скромную малолитражку "подрезал" танковый джип "Гранд Чероки" цвета серебристо-истребительных крыльев.

– Козел, - на это сказала Галя, сидящая за рулем.
– Был бы пулемет...

– У нас есть помидоры, - Алла зашуршала пакетом.

– Девочки, прекратите, - проговорила Женя.
– Вечер долгий, мы фраера взорвем изнутри.

– А если он любит мальчиков?
– спросила я.

– Будем надеяться на лучшее, - посмеялись все.

Выбираясь из машины, заметила у враждебного нам джипа атлетического молодого человека с короткой стрижкой и трапециевидной челюстью. Не герой ли он моего романа?

Не обращая внимания на окружающий мир, Атлет захлопнул дверцу своего внедорожника и уверенной походкой отправился к парадному подъезду ночного клуба. Там призывно горели рекламные огоньки, и лакействовал тучный человек в ливрее, но в шортах и с обнаженным пузом.

– Разврат ждет нас, девочки, - провозгласила Галя, и мы тоже направились к парадному подъезду.

Наш путь проходил мимо новенького джипа, имеющего наглость нас морально оскорбить. И я не удивилась, когда краем глаза заметила, как Аллочка плющит помидорину об его лобовое стекло. Месть пролетария - буржуа? Сочная, окровавленная ветошь помидора начала сползать по стеклу...

– Будет соблюдать, паразит, правила движения на дороге, - проговорила Аллочка.
– Не люблю хамов.

Кто больше хам, промолчала я, тот, кто хамит несознательно или тот, кто это делает умышленно? Вопрос остался без ответа - швейцар скалился нам, будто родным:

– Добро пожаловать, милые дамы.

– Ты сам мил, чертушка, - пощекотала Галя ноготком халдейский живот. Джо выступает?

– А как же, красавица.

– Отлично, - заключила "красавица", похожая, напомню, на тропическую обезьянку.
– Джо - моя любовь.

– Не-е, Джек лучше, - захихикала Аллочка.
– У него трицепсы больше.

Я поняла, что суровая судьба решила меня испытать, столкнув с сексуальными маньячками. Да делать нечего - значит, так надо. Вот только кому? Мне? Ладно, решаю, не будем нервничать раньше времени - скорее всего, ветшающие тетки Миненковы есть жертвы столичной моды на подобные публичные представления. Никто их не любит, равно, как и они никого не любят, кроме самих себя, разумеется. Им можно только посочувствовать - быть в эпицентре столично-богемного блуда и оставаться старыми девами.

Перешагнув порог заведения, мы оказались... в мексиканских прериях. Во всяком случае, первое впечатление было именно таким. Яркие краски, где цвет оранж преобладал, на каждом столике стояли декоративный кактусы, маленькая сцена представляла собой загон для лошадей в далеком, пыльном и колоритном Техасе, а клетчатые рубахи и джинсово-кожаные штаны на грубых официантах, выступающих в роли грубых и простых парней, дополняли это впечатление. Не хватало лишь кобылы. Или коня. Впрочем, разгоряченные конские морды были намалеваны на заднике сцены.