Топ-модель

Валяев Сергей

Это была Танечка. Грубый шрам вокруг тонкой хрупкой шеи доказывал: голова на самом деле была отделена от туловища. Окоченевшее мертвое лицо напоминало лик мертвого манекена. На ресничных веточках, как на лапах елей, искрились снежинки. Старичок прокомментировал:

– Молодая девка, а ужо отмучилась.

– Она?
– спокойно вопросил Стахов.

– Да, - подтвердила и увидела: Танечка плачет, тщась открыть глаза.

Меня повело - менхантер удержал за локоть. И, будто поняв причину моего плохого состояния, объяснил: снежинки растаяли от разницы температуры.

Мертвая

Танечка плакала, а не плакала, не могла плакать. Наверное, надо было плакать. Не плакала - стальная оболочка. Защищающая мою душу, не позволяла этого делать.

А мертвые плачут по нам, живым? Не так ли?

Потом я заново вернулась в жаркий день, похожий на пылающие печи крематория. Солнце прожигало крону деревьев и землю, утомленную без дождя но меня прожечь не могло. Озноб бил такой, будто в детстве, когда болела коклюшем.

– Выпей, - сказал Стахов.
– Там, в бардачке, коньяк.

– Там пистолет.

– И коньяк.

– Я не люблю коньяк.

– Почему?

– Коньяк пахнет клопами.

– Это французский клопы, они самые лучшие, - усмехнулся человек за рулем авто, мчащегося в никуда.
– Убедись сама, Маша.

Помедлила, потом все-таки открыла бардачок - там, за массивным пистолетом "Стечкиным", обнаружила плоскую фляжку. Вытянула её, отвинтила крышку - лекарственный горьковатый запах. Средство от жизненных драм и неурядиц?

– Она хотела в Париж, - вспоминаю.
– Теперь Танечка туда не сможет поехать. Ее мечта...

– Париж ждет тебя, - прерывают меня.
– Пей.

– Я никогда не пила коньяк, - признаюсь.
– Ничего, кроме шампанского. Так, баловалась. Это был высший шик для нас, дивноморских, - хлебнув из фляжки, чувствую, как спиртовая настойка на французских клопах умеряет силу морозного холода в груди.
– Кстати, - вспоминаю, - почему в Москве оказалась? Из-за шампанского. Да-да, - утвердительно киваю.
– Это тот, которого я... ка-а-ак... йоп-чаги!.. весь в белом... угостил шампанским, а потом, и-и-иях!...
– сделала новый глоток.

– А как звали нашего героя? Арнольд, кажется?

– Арнольд. Представляешь?
– усмехнулась.
– Не имя - анекдот! И вся наша жизнь - анекдот. Ой, голова кружится, как на карусели.

– Наклюкалась, Маша?

– Какое смешное слово: на-клю-ка-лась?

– Поспи.

– Чтобы поспать, надо закрыть глаза.

– И что?

– Я боюсь закрывать глаза.

– Почему?

– Если закрою глаза, то умру, как Танечка.

– Прекрати!

– Она плакала, Танечка, - вспомнила.
– Наверное, ей было больно.

– Спи.

– Это ведь больно, когда отрезают голову?

И не получила ответа: дневной мир неожиданно померк, будто надо мной выключили вечную лампочку. И я пропала из него, точно мне самой откромсали голову - откромсали кухонным резаком, удобным именно для этого дела.

4.

Я сплю, и, видимо, от неловкости положения затекают руки. И мне кажется, что я, связанная, нахожусь в каком-то подозрительном помещение, напоминающие ординаторскую в больнице. Об

этом утверждает неприятный запах болезней, кушетка с липкой клеенкой, металлический столик, ведро, переполненное использованными бинтами со следами старой ржавой крови. И я понимаю, что надо выручать себя, в противном случае...

На трубе отопления вижу заостренный выступ для крана. Раньше здесь был вентиль, потом его сняли. Хорошо, что его сняли... Заставляю себя осесть с кушетки. После нескольких безуспешных попыток удается зацепиться веревкой за этот спасительный вентильный выступ. После несколько минут напряжения свобода! Свобода?

Я тихо подхожу к двери со стеклом выкрашенным в белый отвратительный сурик. Приоткрываю её - больничный длинный коридор, в его глубине слышится неторопливые и размеренные голоса. Вглядываюсь: горит дежурная лампа. Я, как тень, двигаюсь туда. У меня легкий тренированный шаг и почти нет дыхания.

Приближаясь, вижу за столом сидят четыре человека в белых медицинских халатах. У всех стоптанные туфли и мешковатые брюки с пузырями на коленях. Люди играют в карты и переговаривается. Во всем этом ничего нет странного, кроме одного - лица игроков скрыты масками. Это новогоднее масками улыбающегося зайца с упитанными розовыми щеками.

Я заставляю себя сдержать крик ужаса: узнаю троих - это "детсадовский врач", "учитель химии" и "таксист". А вот кто такой четвертый? И о чем они говорят?

– Да, господа, - кидает карты на стол "врач", - трудно стало работать, я вам так скажу. Никакого доверия со стороны родителей. Нами пугают детей. Да и сама эта ребятня такая недоверчивая. Даже на сладкий чупа-чупс не ведется...

– Проще надо, коллега, проще, - усмехается "учитель химии".
– Без чупа-чупсовских, понимаешь, затей. Прежде всего надо завоевать авторитет. А есть авторитет - нет проблем.

– Проблема у меня, - вздыхает "таксист".
– Нарвался я тут на одну шалую. Красивая девочка. Маша зовут. Вы её, наверное, знаете? Очень мне понравилась. Хотел её полюбить от всей души, а она, стерва молодая, возьми и ломиком ткни мне в легкое. Больно, господа, больно и неприятно.

– Вы пали жертвой собственной беспечности, коллега, - засмеялся "четвертый", мне неизвестный.
– Разве можно таким доверять? Если решил расчленить, не отвлекайся на порывы души. Могу привести недавний пример: молодой человек из Санкт-Петербурга некто Эдуард Шемяков оказался любителем женских пальчиков. Действовал без всяких сантиментов - душил заранее сплетенной удавкой или работал ножом. Далее с бездыханным телом устраивал сексуальные оргии. Удовлетворив похоть, отрезал понравившуюся часть тела: грудь, бедро, голень или там филейные доли. Упаковывал добычу в целлофановый пакет и шел домой, где его ждали интеллигентные папа и папа, старшая сестра и двое младших братиков. Фирменное блюдо готовил сам. Сдабривал мясо брусникой или клюквой, посыпанной сахаром. Правда, Эдуард попался в руки правосудия, поленился отнести отходы от подружки старшей сестры подальше - бросил в соседний с родным домом овраг. Разве можно так поступать опрометчиво?