Тополь берлинский
Шрифт:
Эрленд помог, они усадили его на стул. И тут он словно заново обнаружил старуху в кровати. Закрыл глаза и издал сдавленный крик, не разжимая губ. Сестра вошла с кофе на подносе, тремя пластиковыми чашками и кусочками торта.
— Он пьет кофе с сахаром, — сказала Турюнн. Медсестра кивнула и снова исчезла.
Он сидел, наклонившись вперед, сложив руки и прижав их к животу. Обменялся взглядами с Эрлендом.
— Маргидо знает, как… — сказал отец. — Он приедет часам к двум. Раньше у него не получается. У него эти… эти…
Она вытащила
— Мы не можем сейчас уехать и оставить его, — сказала она. — Надо отправиться с ним домой.
— Но Господи, Турюнн!
— Ты сам сказал! Он прожил с ней всю жизнь. Кто-то же должен…
— Я не смогу! В понедельник Рождество! Я хочу домой к моей привычной жизни!
— Нет, ты сможешь. А как же я? Мне что, одной?.. Он же твой брат! А еще твой отец сидит на хуторе и… и…
Она заплакала, он обнял ее.
— Я попробую, — сказал он. — У меня ведь «валиум» с собой. Можно дать одну таблетку Туру, но тогда надо заехать в отель. И еще мне надо позвонить Крюмме.
Она сглотнула слезы, надо соображать трезво, высвободилась из его объятий.
— Я выпишусь из гостиницы, — сказала она. — И переночую на хуторе.
— Только без меня! — ответил он. — Это уже слишком.
— Пожалуйста. Я ведь даже дома не знаю. Не знаю, где… Будь же моим дядей, в конце концов. Хотя ты не…
Несколько секунд он стоял молча, глядя в пол, потом медленно кивнул.
Отец не хотел дожидаться Маргидо, только покачал головой, когда они его спросили.
— Домой, — сказал он.
Она предоставила сотрудникам больницы связаться с Маргидо, Эрленд оставил им номер его мобильного. Когда они вышли, шел снег. Они шагали по обе стороны от отца, тот не помнил, где оставил машину, но Турюнн ее заметила.
— Я поведу, — сказала она.
— У меня все равно нет прав, — сказал Эрленд. Ему пришлось убирать разный мусор с заднего сиденья. «На нем светлые брюки, они непременно перепачкаются», — отметила Турюнн. Он ничего не сказал про запах. «Вольво» завелась с первого раза, но Турюнн долго возилась с коробкой передач, пытаясь поставить машину на задний ход. Сцепление схватывало только при полностью отжатой педали. А серво вообще не было.
— Где включаются дворники?
Отец не отвечал, сидел, опустив голову, руки на коленях.
— Я понятия не имею! — сказал Эрленд и наклонился вперед между сидений, судорожно изучая разные кнопки на панели.
Турюнн постепенно разобралась и с дворниками, и с печкой. Она всем телом понимала, что не хочет, не хочет, но должна. Ехать на развалившийся хутор с отцом, пребывающим на грани срыва. Она не знала, как вести себя с людьми в горе. Хорошо, что у Эрленда был «валиум», утихомирить скорбь отца химическим путем — лучше сейчас и не придумаешь. А что со свинарником?
Они выбрались с больничной территории и поехали в отель. Когда машина остановилась перед главным входом, отец поднял голову.
— Домой, — сказал он. — Не сюда.
— Нам надо забрать
Он не отвечал.
Эрленд заплатил за обоих, она не стала возражать.
— Это же только карточка, не настоящие деньги. Иди к Туру, я разберусь с остальным.
Он сидел все так же. Машина прогрелась, стекла отпотели. Она не смогла открыть багажник, пришлось ей залезать на заднее сиденье и перетаскивать свою сумку через спинку кресла. Сзади лежало какое-то огромное приспособление, похожее на капкан для лисиц.
— У тебя тут капкан? Ты им не пользовался?
Он покачал головой:
— Нашел. В поле. Думал… отдать его кому-нибудь.
Она больше ни о чем не спрашивала, села за руль, зажгла сигарету и опустила стекло.
Эрленд позвонил Крюмме из машины. Он говорил спокойно и внятно, мать умерла, он едет к Туру домой, сегодня не прилетит, когда вернется, неизвестно.
— Езжай по знакам на Флакк, — сказал отец.
Они ехали через празднично украшенный город. На тротуарах было полно людей, витрины соревновались, какая краше сияет.
— Less is more [7] , — сказал Эрленд.
— Что?
— Ничего. Говорю сам с собой.
Они замолчали, все, пока не проехали Флакк. За спиной оставалась стена из туч, здесь небо было бледно-голубым, два парома разошлись посреди фьорда.
— Как ужасно застрять здесь, — сказал Эрленд.
Она посмотрела на него в зеркало.
— Я только хотел с ней попрощаться. Хотя она в свое время этого не сделала.
— Заткнись, — сказал отец.
7
Чем меньше, тем больше (англ.).
Эрленд сказал, где надо свернуть, она не помнила дороги и не узнавала ее, пока они не доехали до парадной аллеи.
Отец вышел из машины, как только она припарковалась на дворе, и направился в свинарник.
— Отец! — крикнула Турюнн, назвав его так впервые. Он не остановился.
— Надо сначала пойти в дом! И все рассказать!
Он закрыл за собой дверь в свинарник.
— Вот веселья-то будет, — сказал Эрленд. — Может, мы поедем? Автостопом до города. Здесь так безобразно. Хоть снег и прикрыл все дерьмо.
— Отвали. Я хочу его увидеть. Я ведь с ним даже не знакома.
Старик сидел в гостиной. Ее дедушка. Поднял голову, когда они зашли через кухню. Он был бородатый, запущенный, одежда дырявая, в пятнах от еды, и масса перхоти на плечах. На коленях он держал толстую книгу, в левой руке — лупу. В книге были фотографии, она разглядела Гитлера, даже вверх ногами она его узнала. Старики все никак не забудут войну.
— Здрасьте, — сказал Эрленд, облокотившись о дверной косяк. — Вот и я.