Топот бронзового коня
Шрифт:
– Главное, на небе ни облачка, - повздыхал Прокопий.
– Всех изматывает жара.
Между тем отряд Гибамунда налетел на конников Вале. Завязалась яростная схватка, в результате которой гунны победили, уничтожив вандалов полностью, в том числе племянника Гелимера.
Иоанну пришлось труднее - он столкнулся с войском Аматты, втрое превосходящим группу ромеев. Поначалу константинопольцы дрогнули и уже собирались ретироваться, как вперёд на коне выехал Аматта и слегка оторвался от своей дружины; этим промахом воспользовался Иоанн. Армянин налетел на вандала, сшибся с ним и проткнул мечом. Младший брат
По пятам Аматты и Гибамунда следовала армия Гелимера. Сильной, выученной, смелой, ей практически ничего не стоило разгромить Велисария с ходу. Уж не говоря об отрядах Иоанна и Вале. Собственно, к этому всё и шло: впереди ромеев шли федераты - гунны и гепиды во главе с Фарой и Руфином; налетев на передовую конницу неприятеля, те смешались и задали стрекача, побежав по той дороге, где недавно Иоанн рубился с Аматтой. Гелимер, преследуя, вдруг увидел десятки свежих трупов и услышал крики своего ординарца:
– Ваше величество! Здесь Аматта!
Предводитель вандалов так неистово натянул поводья, что его лошадь, захрапев, встала на дыбы и едва не выбросила всадника из седла.
– Где Аматта? Что с ним?
Но подручный побоялся произнести и стоял растерянный, глядя вниз, на безжизненное тело брата монарха. Гелимер быстро спешился, не прибегнув к помощи стременного, как положено, бросился к безжизненному телу и упал перед ним на колени.
Выставил вперёд дрожащую руку, прикоснулся пальцами к зияющей ране. Не запёкшаяся кровь всё ещё была тёплой и окрасила ладонь в ярко-красный цвет. Цвет пурпурной мантии самодержцев. Для чего она нужна, эта мантия, если за неё надо заплатить жизнью близкого тебе человека?
Брат лежал, запрокинув голову, и кадык торчал, словно горная вершина. Приоткрытый рот и потухшие глаза. Спутанные белые кудри. Мёртвый ангел. Ангел с перебитыми крыльями.
– Господи, мой Боже, - Гелимер зажмурился, и его лицо исказилось от боли.
– Ты забрал у меня Аматту. Самого любимого из всех на земле. Это кара мне за тщеславие. За уничтожение Ильдериха и его родни… Я теперь погиб. Небо отвернулось от меня навсегда…
Он стоял, склонившись, и плакал. И никто не смел нарушить его отчаяния.
Но когда прошёл час, приближенные всё-таки решились:
– Ваше величество, армия в тревоге. Надо двигаться, наступать на ромеев, а иначе они прорвутся к Дециму, а потом Карфагену.
Государь повернул к вельможам заплаканное лицо. Удивлённо проговорил:
– Армия? Ромеи? А, припоминаю… Это всё пустое…
– То есть, как - пустое?
– недопоняли командиры.
– Я отказываюсь сражаться. Не могу. Не в силах.
– Но противники топчут нашу землю. Мы должны с ними воевать!
– Разве это наша земля? Наши земли в Европе - там, где жили предки, в Алемании и Бургундии. Мы сюда пришли как завоеватели и теперь страдаем.
– Вы желаете сдаться Велисарию?
Он обвёл своих подданных неприязненным взором:
– Я желаю, во-первых, чтобы вы перестали приставать ко мне с глупыми вопросами. Во-вторых, я желаю
– Встал с колен и сказал прежним сильным голосом: - Отступаем к равнине Буллы, в город Трикамар. Будем там сидеть, ожидая возврата Цазона.
Все протесты военных, говоривших о том, что бросать Карфаген негоже, что ромеев меньше и они слабее, что нельзя уходить без боя, не произвели на монарха ни малейшего впечатления. Он настаивал на своём, злился и грозил обезглавить всех, кто ему не покорен. Армия вандалов замерла на месте.
В это время прискакавшие к Велисарию Иоанн и Вале доложили о стычках с неприятелем, смерти Гибамунда с Аматтой и о сведениях, полученных от пленённых ратников: войско Гелимера в нескольких стадиях от Децима. Лис подумал и произнёс:
– Мы должны напасть на них завтра рано утром, захватить врасплох.
Не успело солнце выйти из-за пальм Восточного плато, а дорожная пыль под ногами не успела ещё нагреться под палящими лучами светила, как на лагерь вандалов двинулась ромейская армия в полной боевой выкладке: в панцирях, со щитками-поножами до колен, с левой стороны тела - меч, а у некоторых - копье, на ремне за плечами - короткий щит (закрывать лицо и шею) и лук; конники тоже в панцирях и поножах, но ещё и с боевыми топориками, прикреплёнными сзади к сёдлам, командиры под знамёнами-стягами (чтобы стягивать своих в кучу), вместе с трубачами. Быстро преодолели несколько стадиев, разделявших противников, и с воинственными кличами, боем барабанов и воем труб понеслись вперёд на врага, сокрушая всё на своём пути. Схватки были короткими и фатальными для людей Гелимера, не готовых к сражению; вскоре ромеи погнали войско неприятеля на юг, добивая тех, кто отстал или зазевался. Кровожаднее остальных действовали гепиды Фары, саблей на скаку отсекая человеку полчерепа. В этой мясорубке было перемолото более семи тысяч воинов. Гелимеру и его окружению удалось бежать. Лис остановил наступление, и к исходу дня императорский экспедиционный корпус беспрепятственно вошёл в Децим.
На другое утро к основным силам подтянулись и остатки пехоты во главе с Фотием - пасынком Велисария; здесь же были жены командиров, дожидавшиеся окончания боевых действий в Капут-Ваде. Вместе с Антониной прибыл охранявший её Феодосий; оба на людях обращались друг к другу подчёркнуто сухо, даже вроде холодно, но служанки госпожи знали верно, что она в отсутствие мужа ночи проводила в своём шатре не одна. Безусловно, знал и Фотий. Он однажды сказал приятелю:
– То, что между матерью и тобой любовь - это ваше личное дело, я ей не судья и тем более не хочу вредить вам обоим. Но пойми: уши и глаза есть у многих. В том числе у рабов и слуг. Вы же их совершенно не стесняетесь, а они могут донести.
Покраснев, Феодосий ему ответил:
– Я-то понимаю, но она ничего слушать не желает. Ей, по-моему, даже нравится предаваться страсти, если кто-то смотрит. Эта демонстрация распаляет её, заводит, делает безумной. Мне не по себе.
– Представляешь, что будет, если Велисарий узнает?
– Холодею от одной только этой мысли.
– Он же вас убьёт.
– Ну, её-то вряд ли - слишком сильно любит. А меня прикончит наверняка.
– Хочешь, поговорю с матерью?