Торгующая наслаждением

Бил Эшли

Пожимая плечами, отвечаю:

— Твоя вина. Не моя.

Мужчина все еще смотрит на меня, но ничего не говорит. Наверное, потому что Эмили все еще продолжает щебетать.

— Его единственная сестра, которая носит его единственного племянника. Наша семья небольшая, но мы есть друг у друга. А у тебя есть братья или сестры?

— Нет.

— Должно быть, тебе ужасно одиноко, — она надувает губы в жалобном жесте. Не то, что мне нужно.

— У меня есть подрастающие браться и сестры, просто они мне не родные, — в момент, когда

слова вылетают из моего рта, я понимаю, что открываю ту часть своего прошлого, которой с трудом делюсь с Кенди или Хиллари.

Я не люблю распространяться о том, что выросла в приемной семье. Я сбежала оттуда перед восемнадцатилетием, что могло бы навлечь на меня много бед. Это во-первых. Во-вторых, я не хочу, чтобы кто-то копался в моем прошлом. Но опять же, я не вижу, чтобы Эмили хотела это делать. Эверет — возможно. Может, если я дам ему несколько намеков тут и там, то у него пропадет желание рыться в том, что ему знать не нужно.

— Я… не понимаю, — отвечает Эмили.

— Приемная семья, — добавляю я. И мне почти больно это признавать. — Почти десять лет я провела в приемных семьях. За это время у меня появилось много братьев и сестер, но ни один из них не является кровным родственником, и ни с кем из них я больше не общаюсь. Так что нет, никаких родственников.

Они оба замолкают на секунду, а затем Эмили улыбается так, будто ничего и не произошло.

— Я всегда хотела сестру. Кого-то, кто не будет засовывать лягушку в твой купальник, когда ты плескаешься в озере, или не накидает муравьев в твоей сэндвич на пикнике, который ты всеми силами старался сделать идеальным, а еще не обрежет тебе одну косичку за день до того, как ты должна была сфотографироваться для школьного альбома, — она впивается глазами в Эверета, когда тот, демонстративно отвернувшись от нее, что-то насвистывает. — Мальчишки — отстой!

Затем она гладит свой живот и говорит:

— Но ты же не будешь таким, да? Ты не будешь делать все эти ужасные вещи. Ты будешь особенным маминым мальчиком, невинным и совершенным.

Эверет фыркает:

— Не учи его быть засранцем

— Что? — она смотрит с ужасом. — Как ты вообще мог это сказать?

— Ты собираешься вырастить ребенка, которого потом засунешь себе в задницу. Ему нужно лазить по деревьям и играть в мечи с палками.

— Он выколет себе глаз!

— Хорошо, мамочка, — одаряет он ее острым взглядом. — Хорошо, что меня не будет рядом с ним, я-то уж научил бы его, что значит быть мальчишкой.

Затем она громко сглатывает, разочарованная чем-то, что должно было быть смешным. Мне немного неловко, но по непонятным причинам я не могу отвернуться от их перепалки.

— Почему ты такой вредный?

— Я не вредный. А просто утверждаю, что ребенок не должен быть маменькиным сынком, он должен обыскивать дом и играть в грязи, разрезать змей и учиться стрелять из пистолета. Он должен делать эти вещи, а не печь печеньки и смотреть программы по «Lifetime» (прим.

переводчика: Lifetime — Американский кабельный телеканал, специализирующийся на фильмах, комедиях и драмах, где главные роли играют исключительно женщины).

— Ты вредина, — видимо, это все, что ей удается придумать.

А я не имею голоса в этом споре и вообще не хочу никому давать советы о том, как воспитывать ребенка, и мне чертовски хорошо известно, что даже если бы моя жизнь зависела от этого, я бы не смогла это сделать.

Эверет качает головой:

— Нет, не вредина. В любом случае, — глядя на меня, он ухмыляется, и я снова чувствую себя неловко, — так как мы все-таки не добрались до рыбалки, а прошла уже целая неделя, не хочешь ли ты выбраться куда-нибудь… скажем, в эти выходные?

Кэнди по телефону говорила, что Уинстон хочет что-то организовать в пятничный вечер из-за того, что отменил его в прошлую субботу. А еще у нее был назначен новый клиент на субботу, которого она должна будет сопровождать на благотворительном ужине.

— Думаю, в воскресенье днем — самое то.

Эмили прыскает от смеха:

— Ты просто выводишь всех из себя, да?

Она проходит мимо нас, оставляя меня в полном недоумении, что же сейчас произошло? Эверет в отчаянии проводит рукой по лицу.

— Что это с ней? — спрашиваю я, неуверенная, действительно ли хочу это знать.

— Гормоны беременности.

— Я не понимаю.

— Ну, когда ты беременна, гормоны в твоем…

— Это мне понятно, — перебиваю его. — Я имею в виду, почему она сказала, что ты меня выводишь?

Его серые глаза с секунду смотрят на меня, а по выражению его лица сложно что-то понять.

— Когда ты упомянула воскресенье… ты сказала это так, словно выбраться со мной куда-то было нелепой идеей. Возможно, она подумала, что я расстроил тебя… снова.

Я даже не знаю, что сказать на это…

— Мне не хотелось, чтобы это так прозвучало. Просто у меня есть планы на эти выходные, и я старалась придумать, какой день бы подошел больше.

— Так ты хочешь погулять со мной? — мне ненавистно то, с какой надеждой Эверет смотрит.

— Ну, это не то, что мне хотелось бы обязательно сделать, это…

— Не делай мне одолжения, — вдруг его голос из гладкого и сладкого снижается до раздраженного и расстроенного.

До меня слишком поздно доходит, что неправильного я сказала.

— Это не то, что я имела в виду, — в спешке говорю я.

Он не обращает на это внимания.

— Не беспокойся. Эмили уезжает через два дня, и я хочу провести с ней побольше времени, — он начинает отдаляться от меня.

И мне следует позволить ему уйти, разорвать отношения, но по какой-то чертовой причине я все-таки хватаюсь за его рубашку и не позволяю отойти. Остановившись, Эверет смотрит сначала на мою руку, а затем медленно продолжает свой путь к моим глазам. Я стараюсь умолять его только своим взглядом.