Тощий Мемед
Шрифт:
Однажды вечером в дверь Доне кто-то постучал.
— Открой, сестра! Это я, Дурсун.
Доне с надеждой и страхом открыла дверь.
— Заходи, брат Дурсун! Мой Мемед тебя очень любил.
Неторопливо усевшись на тюфячок, который ему подстелила Доне, Дурсун сказал:
— Послушай, сестра, сердце подсказывает мне, что сын твой жив. Мне кажется, он просто куда-то сбежал, Я найду его.
Доне подошла к Дурсуну.
— Брат Дурсун, ты что-нибудь знаешь?
— Я ничего не знаю, но мне подсказывает сердце.
— Благослови тебя господь!
— Я буду его искать. И найду. Одно лишь могу тебе сказать: он жив. Мемед не умер.
— Я надеюсь только на тебя, брат. Ах, только бы узнать, что сын мой жив! Больше мне
IV
Лето в разгаре. Началась уборка. Зной сжигает все.
Тощий Мемед вошел в дом Сулеймана не как работник, а как сын. Сулейман в нем души не чаял. Но в последнее время с веселым смышленым мальчиком что-то случилось. Он все молчит, все о чем-то думает. Раньше он целые дни пел песни — грустные песни. Теперь он больше не поет.
Мемед выгонял овец на лучшие пастбища, в лес, где были сочные листья. Бывало, как только Мемед замечал, что какая-нибудь овца не пасется и вид у нее больной, он тут же принимался ее выхаживать. Сейчас же он распускает овец по пастбищу, сам садится в тени скалы или дерева, упирается подбородком в палку и задумывается. Иногда он не может сдержаться и начинает говорить сам с собой:
— Моя бедная мамочка… О, моя мамочка! Кто уберет тебе урожай? Гяур Абди-ага? Хлеб высохнет и осыплется. Кто тебе уберет урожай без меня, моя бедная мамочка?
Мемед смотрит на небо, на облака, на землю, на желтеющие от зноя посевы и думает: «Наше поле сейчас, наверно, высохло. Кто уберет урожай? Мамочка! Одна… как ты справишься?»
Он не спит по ночам, ворочается в постели. Поле не выходит у него из головы. «Весь хлеб осыплется. Мать не соберет ни зернышка. Ни зернышка, если сейчас же не приступить к уборке».
Наступает утро, Мемед встает усталый, все тело ломит, вид у него удрученный. Он выгоняет овец, и они разбредаются в разные стороны. Но это его не беспокоит, он совсем не смотрит за ними. Перед его мысленным взором неожиданно возникает улыбающееся лицо седого Сулеймана, его полные любви глаза. Мемеду становится стыдно. Собрав овец, он гонит их на хорошее пастбище… Но раскаяние его ненадолго. Его опять одолевают мысли. Он садится на землю. Земля горит, но он ничего не чувствует.
— Поле… — шепчет он, — моя мамочка…
Незаметно спустился вечер, заходит солнце. Мемед собирает овец и гонит их к холму Кыналытепе, освещенному последними лучами заходящего солнца. Оставив овец у подножия, он подымается на вершину и смотрит вниз на равнину. Над равниной медленно плывет вечерний туман. Равнина — это заросли колючек. Мемед не видит Деирменолука, скрытого горной грядой, словно огромным занавесом. Повсюду груды серой земли. Трава так суха, что, кажется, вот-вот запылает. Что-то вспомнив, Мемед злится на самого себя. Что сказал Сулейман? Он сказал: «Не ходи за холм Кыналытепе!» Но за этим холмом никого нет. Мемед злится еще больше. Бегом спускается с холма и до позднего вечера собирает разбредшихся овец. В деревню он возвращается уже затемно. И когда Сулейман спрашивает его, почему он так поздно, Мемед говорит неправду: нашел, мол, хороший луг и не мог увести овец.
Однажды он встал, как обычно, рано утром. Зашел в овчарню. Ночь была теплая, душная. В овчарне пахло навозом. Мемед собрал овец и погнал их в поле. Бывает иногда, что задолго до восхода горизонт становится бледно-розовым. Немного погодя начинают серебриться края облаков. Затем рассветает.
Мемед посмотрел на розовеющий горизонт. Сегодня именно такой день. На душе стало радостней. Он вдруг почувствовал себя легким и свободным, как птица. Утренний ветерок ласкал его лицо.
Сердце сильно стучало, и он повернул овец в сторону холма Кыналытепе. Овцы неслись к горе, подымая за собой облако пыли; позади, подгоняя их, бежал Мемед. У подножия горы он забежал вперед и остановил стадо.
Мемед отнял руки от лица. Открыл глаза. Яркий свет ослепил его. Некоторое время он не мог смотреть. Когда глаза привыкли к свету, он тяжело и нехотя поднялся. С трудом собрал овец и погнал к вершине. Достигнув ее, овцы стали спускаться по противоположному склону. Мемед направил их на юг. Руками прикрыл он глаза от света и посмотрел вдаль. Ему показалось, что он видит три ветви огромного чинара. Сердце его забилось. С южной стороны расстилалась равнина. Между полями деревни Деирменолук, между зарослями колючек и этой равниной вклинивалась гряда серых холмов. Он погнал овец туда. Перед ним вспорхнули две маленькие птички, да высоко в небе Мемед заметил еще одну птичку. И больше ничего. Кругом царила мертвая тишина. Над самым горизонтом, словно из земли, поднималось белое облако. Внизу, у подножия холма, он увидел маленькое поле. Посредине поля сгибалась и разгибалась черная фигурка человека. Мемед нехотя, с каким-то тяжелым чувством повернул туда овец. Подойдя ближе, он разглядел жнеца и узнал его. Это был старик Панджар Хосюк. Тот даже не поднял головы и, продолжая орудовать серпом, не замечал ни овец, ни Мемеда. Овцы побрели к краю поля. Хосюк и этого не заметил. Мгновение — и овцы с разных сторон вошли в хлеба. Колосья зашумели, зашелестели. Наконец Панджар Хосюк заметил овец и пришел в ярость. Он бросил в них серпом и кинулся выгонять с поля. Мемед не двигался и наблюдал за стариком, который, тяжело дыша, бегал за овцами, выгоняя их с поля. Вдруг старик заметил мальчика, который стоял и смотрел на него. Хосюк догадался, что это пастух, и разозлился еще больше. Он бросил овец, поднял серп и, громко ругаясь, направился к мальчику.
— Ах ты сукин сын!.. — кричал он, брызгая слюной. — Овцы зашли в хлеб, а ты стоишь и смотришь! Дай до тебя добраться… Сукин сын!
Мальчик не двигался с места. Старик подумал, что, если мальчик бросится наутек, он не сможет его догнать, и начал собирать камни, чтобы бросить в него. Старик подходил все ближе, ожидая, что мальчик вот-вот побежит. Но мальчик не побежал. Хосюк быстро схватил его, замахнулся было серпом, но вдруг рука его застыла в воздухе. Он тотчас выпустил мальчика:
— Ме-ме-е-д!? Это ты, сынок? — протянул он. — Все считают тебя мертвым!
Он тяжело дышал. Быстро опустился на землю. С его багровой шеи и смуглого лица градом катил пот. А овцы тем временем снова забрались в посевы.
— Ступай, выгони овец и приходи сюда, — сказал Хосюк.
Только после этого неподвижно стоявший Мемед пришел в себя. Он побежал в хлеба, выгнал овец, отогнал их подальше и вернулся к старику.
— Мемед, — сказал Хосюк, — тебя все разыскивают. Думают, что ты утонул. Мать чуть не умерла с горя. Тебе совсем не жаль мать?
Мемед сгорбился, уперся подбородком в палку и молчал,
— Чьи это овцы? — спросил Хосюк.
Мемед не отвечал.
— Я тебя спрашиваю, Мемед, чьи это овцы? — продолжал Хосюк.
— Сулеймана, из деревни Кесме, — тихо сказал Мемед.
— Сулейман — хороший человек, — проговорил Хосюк И добавил: — Эх ты, сумасшедший. Можешь убежать из дома, но хотя бы матери скажи об этом. Надоел тебе этот подлец Абди, скажи матери, а потом убегай куда тебе вздумается!
Когда Мемед услышал имя Абди, он бросился к Хосюку и обнял его.
— Дядюшка Хосюк, никому не говори, что я у Сулеймана пастухом. Что ты меня видел… Если узнает Абди, он изобьет меня до смерти.