Тощий Мемед
Шрифт:
Это случилось во вторник. Али Сафа-бей получил известие, что у отряда разбойников атамана Калайджи кончились боеприпасы, а новая партия прибудет из Сирии только через неделю.
Али Сафа-бей возбужденно шагал взад и вперед по огромной гостиной. Он думал о том, как прибрать к рукам земли крестьян деревни Вайвай.
Ему следовало запастись терпением и ждать. А потом засыпать Анкару телеграммами о том, что в касабе восстание, что в горах разбойники и нужна помощь правительства… Ждать предстояло год или два. А тут еще этот отряд Калайджи!
Жена Али Сафы-бея сидела на тахте, любуясь мужем и
— Ханым, — начал он, как обычно, — ты знаешь, что я собираюсь делать?
— Нет. Расскажи, — отозвалась жена.
— Знаешь ли ты, что я собираюсь делать? — повторил он. — Надоело мне все, клянусь аллахом… Сам себе противен, и все из-за них. Каждый божий день боеприпасы!
Каждый день отряд жандармов!.. Надоело. Крестьяне вчера пошли к каймакаму жаловаться, что разбойники не дают им покоя; жизнь их, честь, имущество — все растоптано. Жизнь опротивела. Они дошли до того, что дали в Анкару телеграмму… Я стал уговаривать их: не позорьте нашу касабу перед правительством. Ждать мне еще два года… Прибрать бы деревню Вайвай к рукам. Знаешь ли, что я собираюсь делать, жена?
Женщина утвердительно кивнула головой.
— Соберу крестьян и засыплю телеграммами Анкару. Сообщу, что тут вспыхнуло восстание, горы захвачены разбойниками, что они создали свое правительство. Сюда направят полк или отряд горных войск, и все будет в порядке. Всех арестуют. Правительство подавило большое восстание курдов, а тут всего-навсего два-три босых и хромых разбойника… Я приказал телеграфисту, чтобы он ничего не передавал в Анкару о разбойниках и о волнениях в уезде. Но года через два, когда земли деревни Вайвай перейдут в мои руки, я знаю, что я сделаю с этими разбойниками…
Али Сафа-бей задумался и, подняв голову, снова стал шагать по комнате.
Но Али Сафе-бею пришлось ждать не два года, а гораздо больше, пока он смог осуществить свой план. Выбрав удобное время, он телеграфировал в Анкару, что на касабу напали разбойники, и просил немедленно выслать полк солдат. С помощью присланных войск он ликвидировал враждебные ему отряды разбойников.
Дверь приоткрылась, и это вывело Али Сафу-бея из задумчивости. Слуга сказал:
— Какой-то человек с перевязанной головой и с длинной бородой хочет видеть тебя, господин.
— Пусть войдет, — сказал Али Сафа-бей.
Вошел старик и со стоном бросился на колени.
— Здравствуй, господин мой, брат мой, Али Сафа-бей!
— Здравствуй.
— Отец твой, Али Сафа-бей, был моим лучшим другом. И вот я, Абди, пришел в твой дом. Спаси меня! На моих глазах сгорела моя родная деревня. Только ты можешь спасти друга твоего отца. Вся надежда на тебя. Ноги твои целовать буду! Ведь мы с твоим отцом были как родные братья… Спаси меня!
— Не тревожься, — улыбнулся Али Сафа-бей. — Передохни немного, потом поговорим.
— Как же мне не тревожиться? — ответил Абди-ага. — Этот элодей занес над моей головой клинок. Он сжег большую деревню, чтобы расправиться со мной. Мою деревню, Актозлу. Я боюсь… Ноги твои целовать буду, спаси меня, Али Сафа-бей! Я и днем не могу спать, не только ночью.
— Абди-ага, —
— Это неправда, неправда! — вскочил Абди-ага. — Он сейчас высок, как тополь. Я видел его своими глазами, когда он поджигал дом. Он выше нас двоих! Да, он был ребенком, но сейчас он выше нас. Разве ребенок может сделать то, что он сделал?
— Не беспокойся, ага, — сказал Али Сафа-бей. — Найдом и на него управу. Выпей-ка кофе!
Дрожащими руками взял Абди-ага чашку, протянутую ему слугой.
В комнате приятно запахло кофе. Абди пил, причмокивая. Вошла жена Али Сафы-бея и села на тахту возле Абди-аги.
— Пусть никогда не повторятся твои страдания. Сердце обливалось кровью при известии о постигшем тебя несчастье. Ах, что он сделал с тобой! Но ничего, Али Сафа-бей расправится с ним. Да поможет ему аллах! Не горюй, — успокаивала хозяйка Абди-агу.
После пожара Абди-ага стал заговариваться. Он говорил сам с собой, рассказывал о пожаре. Он рассказывал всем, с кем встречался, не обращая внимания на то, слушают его или нет.
Люди сочувствовали Абди-are, проклинали Тощего Мемеда. Каймакам, начальник жандармского управления, жандармы, чиновники, писари, жители касабы — все разделяли его горе. Когда он говорил, на глазах у него блестели слезы и нельзя было не пожалеть его.
Увидев перед собой женщину, готовую слушать его, Абди-ага обрадовался. Как только Абди-ага начинал свой рассказ, он становился жалким, печальным, лицо его менялось, и на нем можно было прочитать трагедию той ужасной ночи.
— Мы все переживаем твое горе. Вчера к нам приходила жена каймакама, она сказала, что муж ее взбешен. Он приказал во что бы то ни стало арестовать разбойника.
Как можно поджечь такую деревню? Жена каймакама хотела тебя увидеть. Что, говорит, он за человек, если сумел убежать из горящего дома. Все мы сочувствуем тебе. Вот только кончит Али Сафа-бей свои дела с деревней Вайвай. Потом он возьмется за них. Ни один разбойник не уйдет живым с гор.
Во время этого разговора Али Сафа-бей шагал из угла в угол, ударяя своей плеткой с серебряной ручкой по голенищам начищенных до блеска сапог.
— О, моя госпожа! — сказал Абди-ага; губы его дрожали. — Если бы вы знали, что я пережил. Даже рабы не испытывали таких ужасов. Ох, моя госпожа, Хатче была обручена с моим племянником. Но гяур похитил Хатче. Ну и бог с ним! Здесь мы бессильны. Когда соединяются два любящих сердца, для них и сеновал — перина. Разве нет больше невест для моего Вели? Стоит ему только рукой махнуть — пятьдесят невест явится. Я хозяин пяти деревень. И дед мой, и отец тоже были богатыми. Я не злопамятный. Думал, Мемед возвратится в родную деревню, хоть он и похитил невесту моего племянника. Ведь крестьяне моих деревень — мои сыновья. Говорили: взрасти ворона — он тебе глаза выклюет. А я не верил. Говорили: жалость приносит горе, но я снова не верил. И оказался глупцом. Пусть теперь скитается, где ему угодно. Выходит, что я пригрел змею. Я простил ему то, что он похитил невесту моего племянника, и пустил его в деревню. Но он убил моего племянника и ранил меня. Еще немного, и я бы погиб. Теперь взгляните, сколько я ему сделал добра и как он мне отплатил…