Тощий Мемед
Шрифт:
Мемед надвинулся на него:
— Говори!
— Этот неверный… гяур… он…
— Спасся! — выдохнул Мемед.
В него словно ударила молния. В глазах потемнело, он пошатнулся.
— Я говорил с ним, — сказал Али. — Он снял дом в касабе. Меня Абди послал к своей семье.
— Ничего, Мемед, не горюй, — пытался успокоить Мемеда Джаббар. — Он от нас не уйдет. Не сегодня, так завтра…
Жена Дурмуша Али истошно закричала:
— Ох, я несчастная, ой-ой-ой! И я должна была дожить до этого! Ой-ой-ой!
— Чего ты плачешь, тетушка? Все равно он больше не вернется
Вскоре все знали, что Абди-ага не сгорел. Крестьяне разошлись по домам. На улице никого не осталось. Мертвая тишина сменила шум и оживление. Не слышно было ни лая собак, ни пения петухов. Казалось, в деревне не осталось живой души. Все, что недавно было в движении, бурлило, веселилось, словно вымерло.
Дурмуш Али сидел удрученный, опустив голову. Мемед задумался, положив голову на приклад винтовки.
После полудня деревня начала подавать первые признаки жизни. Захлопав крыльями, пропел на навозной куче петух. Его разноцветное, яркое оперение блестело на солнце, будто смазанное жиром. Залаяли собаки.
Из домов начали выходить крестьяне. Собираясь группами, они оживленно разговаривали.
— Подумаешь, стал человеком…
— Тоже мне человек…
— Ведь он сын несчастного Ибрагима.
— Земли нашего Абди-аги распределять вздумал!
— Вы только поглядите на него.
— Ему словно семь лет.
— Сопляк oн.
— Даже винтовку не умеет держать.
— А еще разбойником стал.
— Поджигает села.
— Как будто это отцовское наследство…
— Да, землю и скот Абди-аги распределяет, как свое добро.
— Подумаешь, человеком стал…
— Раньше собачонкой бегал у дверей Абди-аги.
— До вчерашнего дня…
— Нерадивый сын несчастного Ибрагима.
— А какой важный стал…
— Ленивая свинья!
— Из-за него девушка гниет в тюрьме.
— Хатче из-за него в тюрьме.
— Вы только посмотрите на него!
— Ха, сжечь колючки, чтобы крестьяне ноги не кололи!
— Облегчил труд…
— Пришел в село и распустил слух, что убил Абди- агу.
— Нашего хозяина…
— Наш хозяин таких, как он, сотнями расстреливал.
Большая толпа крестьян направилась к дому Абди-аги.
Люди поздравляли жену и детей Абди-аги.
Шум не утихал до полуночи.
Больше половины крестьян деревни были на стороне Мемеда. Они жалели, что Абди-ага не умер. Сторонники Мемеда не показывались на улицу. Дурмуш Али был убит горем. Жена его слегла в постель и словно онемела. Мемед тоже молчал. Один Джаббар говорил, не закрывая рта:
— Ноги Абди-аги не будет больше в этой деревне. Не бойтесь. Он вес равно скоро умрет. Непременно. Клянусь аллахом, умрет! Не расстраивайтесь. Сказал, умрет — значит, умрет!
Крестьяне молчали.
Не дожидаясь восхода солнца, Мемед с Джаббаром ушли из дома Дурмуша Али. Мемед шел с опущенной головой. Джаббар молча шагал рядом с ним. Когда они выходили из деревин, собаки с лаем бросились на них, но Мемед их и не заметил. Джаббар запустил в них камнем.
Колючки догорели. Выжженную землю покрывал черный пепел. Мемед остановился посреди поля. Джаббар не решался с ним
Взошло солнце. Мемед сидел, не двигаясь, словно окаменел. Его тень тянулась в сторону деревни. Солнце поднялось высоко, а Мемед все еще сидел, не двигаясь. Джаббар не выдержал, подошел и толкнул его.
— Что с тобой, брат?
Мемед очнулся. Казалось, он только что проснулся.
— Не горюй, брат, — сказал Джаббар. — Все люди смертны… Как-нибудь и с ним рассчитаемся.
— Рассчитаемся… — тихо повторил Мемед и посмотрел в бескрайнюю даль выжженной равнины.
XIX
Холм Сюлемиш густо усеян черникой. Везде, куда ни глянь, жмутся к земле ее небольшие темно-зеленые кустики. Они напоминают людям о пьянящей влаге, дурманящей голову уже одним своим видом. На узких тропах резкий запах черники, он расслабляет человека, клонит ко сну.
У подножия холма начинается равнина, гладкая, без единого камешка. Земля здесь сыпучая, мягкая. На равнине растут гранатовые деревья. От этого вся местность получила название Гранатовый сад. Весной равнина становится красной от цветов, над которыми вьются тучи пчел. В нижней части Гранатового сада протекает река Саврун. В верховьях она течет через горы Тавр, сквозь узкие ущелья. Саврун — маленькая, но бурная речушка. Она пробивается через скалы и, пенясь, несет свои воды в долину. Течение становится спокойным. Река разливается, словно озеро. Вода здесь не выше щиколотки. На ее поверхности торчат островки, поросшие высокой травой и густым кустарником. Но некоторые островки совсем лысые. Лишь изредка попадаются здесь пахучие кустарники да тамариндовые деревья с колючими листьями. По берегам реки растут магнолии с белыми ароматными цветами.
Много лет назад на самом большом островке, под названием Бостанджик, стали разводить дыни и арбузы.
Землю здесь у одного крупного землевладельца арендовал курд Мемо. У Мемо созревали самые крупные на всей Чукурове дыни и арбузы.
Сторожем на бахче был Хорали. Он работал тут много лет. Вокруг навеса разбросаны корки арбузов и дынь. Их облепили пчелы. В лучах солнца пчелы блестят и кажутся зелеными. Корки, разбросанные вокруг навеса, говорят о щедрости Хорали. Кто бы ни пришел, он всех угощал дынями и арбузами. Никто не мог уйти с бахчи, не отведав его арбузов и дынь.
Никто не знал, откуда появился Хорали на островке. Никто не знал, любил ли островок и свою бахчу Хорали, подобно тому как никто не знал, любил ли островок росшие на нем тамариндовые деревья. В душные летние ночи от протекавшей рядом речки Саврун веяло прохладой. Хорали не жаловался на жизнь.
В один из весенних дней крестьяне, как обычно, пришли сюда сажать дыни и арбузы. Но что они увидели? Островок исчез, на его месте была вода. С островком исчез и Хорали. В те годы разбойничество стало модой. Кто не ладил с властями, не уживался с женой, брал винтовку и уходил в горы. Начали поговаривать, что Хорали стал разбойником. Но мало кто этому верил.