Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад]
Шрифт:
Уэлш: Она умерла?
Коулмэн: Нет, нет, она не умерла. Лучше бы она сдохла, сука. Нет, она обручилась с этим ублюдком врачом, который вырвал из неё карандаш. Любой мог это сделать. Для этого не нужен был врач. Не везёт мне.
Пауза. УЭЛШ пьёт немного ещё. ВЭЛИН входит с пластиковым [бумажным] пакетом с ручками, из которого он достаёт несколько новых статуэток и расставляет их на полке.
КОУЛМЭН
Вэлин: Стекловолокно.
Коулмэн (пауза): К чертям стекловолокно.
Вэлин: Нет, тебя к чертям вместо стекловолокна.
Коулмэн: Нет, тебя к чертям собачим два раза вместо стекловолокна…
Уэлш: Прекратите сейчас же!! (Пауза) О боже!
Вэлин: Он первый начал.
Уэлш (пауза): Том Хэнлон, я вижу, вернулся. Я говорил с ним во время похорон. Знал ли том вашего отца?
Коулмэн: Он немного знал моего отца. Он арестовывал его пять или шесть раз за то, что мой отец кричал на монахинь.
Уэлш: Я помню, слышал об этой истории. Это было странное преступление.
Коулмэн: Не такое уж странное.
Уэлш: Не спорь, конечно же, оно странное.
Коулмэн: Ну, если ты так считаешь, Уэлш, то так оно и есть.
Вэлин: Я ненавижу этих долбанных Хэнлонов.
Уэлш: Почему, Вэл?
Вэлин: Почему? А не ихний ли Мэртин, будь он проклят, отрезал уши у бедного Лэсси, чтобы тот истекал кровью до смерти?
Коулмэн: У тебя абсолютно нет улик, подтверждающих, что это Мэртин отрезал Лэсси Уши.
Вэлин: Не хвастался ли он об этом перед Слепым Билли?
Коулмэн: Это лишь доказательство, основанное на слухах. Такие показания не помогли бы помочь в суде. В любом случае не из уст слепого парня.
Вэлин: Я знал, что ты будешь против меня, был уверен в этом.
Коулмэн: Эта собака всё равно ничего не делала — только лаяла.
Вэлин: Нельзя же за лай отрезать уши, Коулмэн. Все собаки лают, если ты не знал.
Коулмэн: Но не до такой же степени. Они должны умолкать время от времени. Этот же долбаный пёс собирался установить мировой рекорд по лаю.
Уэлш: Ненависти в мире и так более чем достаточно, Вэлин Коннор, и тебе нет нужды добавлять её из-за мёртвой собаки.
Вэлин: Никто не заметит этого небольшого прибавления, если ненависти в мире уже более чем достаточно.
Уэлш: Хорошенький это настрой для…
Вэлин: Отвяжись и читай свои проповеди Морину Фолэну и Мику
УЭЛШ качает головой и наливает себе самогон.
Коулмэн: Ну, теперь он заткнулся.
Вэлин: Да. Видишь как он быстро… О, это же мой долбанный самогон! Какого… а?
Коулмэн: Он вошёл, требуя выпить. Что я должен был ему сказать, после того как он только что положил в землю нашего отца?
Вэлин: В таком случае ты мог бы дать твою собственную выпивку.
Коулмэн: Я так и хотел сделать, пока не обнаружил, что мой буфет пуст.
Вэлин: Опять пуст?
Коулмэн: Гол как задница лысого.
Вэлин: Всегда пустоватые твои буфеты.
Коулмэн: Я думаю, они пусты сейчас, но это жизнь, не так ли?
Уэлш: И нет такого слова «пустоватые».
ВЭЛИН пристально и сурово смотрит на УЭЛША.
Коулмэн (смеясь): Он прав!
Вэлин: Придираешься к моим словам, Уэлш?
Коулмэн: Да, придирается.
Уэлш: Не придираюсь. Я только шучу с тобой, Вэл.
Вэлин: И не ты же ли пожимал руки с Миком и Морином, я видел вас там, у могилы как вы болтали…
Уэлш: Я не болтал…
Вэлин: Замечательный у тебя приход: один из прихожан топором разрубил голову своей жене, другая кочергой вытащила мозги своей мамочке. И ты с ними лишь непринуждённо разговариваешь. О да, конечно.
Уэлш: Что я могу поделать, если суды и полиция…
Вэлин: В задницу суды и полицию. Я слышал что парень, которого ты представляешь, был послан более высокой властью, чем суды и долбаная полиция.
Уэлш (печально): Да, я тоже это слышал. Так и должно быть. Но, похоже, Бог не властен над этим городом. Не имеет юрисдикции здесь совсем.
ВЭЛИН берёт свою бутылку, бормоча, и наливает себе выпить. Пауза.
Коулмэн: Это красивое слово, я думаю.
Вэлин: Какое слово?
Коулмэн: Юрисдикция. Мне нравятся слова на «Ю».
Вэлин: Юрисдикция звучит слишком по-американски для меня. Они постоянно говорят это слово в фильме «Меланхолия на улице Хил».