Тот, кто держит за руку
Шрифт:
Та снова всплескивает руками, шепча какие-то толи молитвы, толи заклинания, я не могу разобрать, потом выскакивает из комнаты, и уже из холла раздается ее взволнованный голос. Мать говорит с кем-то по телефону. Возможно, с отцом…
Я продолжаю запихивать в приготовленный для полета на Карибы чемодан свои вещи и почти волочу его вниз… Знал бы заранее, что он пригодится мне для такой цели — не поверил бы.
Хотя бы с отцом поговори, — умоляюще просит мама, видя мою непреклонность.
Так и сделаю, — отвечаю
Странно, но, покидая родительский дом, я не ощущаю ни грусти, ни ностальгии по ушедшему, ни даже элементарного чувства вины — ничего, кроме неожиданного чувства удовлетворения, которое даже немного кружит голову, и потому я не сразу замечаю голубой кабриолет, который следует за мной до самого Нордштадта и паркуется в трех машинах от меня.
Марк, — окликает меня женский голос, а вслед за ним и сама Вероника, поцокивая высокими каблучками, встает рядом со мной. Она выглядит все также безупречно, как и всегда: сиреневый, струящийся водопадом вдоль тела сарафан с завышенной талией и идеальная линия бровей, сейчас слегка перекошенных в испуганной гримасе.
Я не припоминаю, чтобы когда-либо видел ее такой… взволнованной? Растерянной? Несчастной?
Марк, что происходит? — идеальные губы складываются в слова и наконец отвлекают меня от созерцательности. — Почему ты здесь?
Я переезжаю.
Девушка растерянно трясет головой, переводя взгляд с чемодана в распахнутом багажнике машины на меня и обратно.
Я вижу, — произносит она еле слышно. — Но зачем? Объясни мне, Марк, — ее голос начинает звенеть от волнения. — Я столько раз просила тебя перебраться ко мне, но ты каждый раз говорил, что не хочешь оставлять родителей, что твой долг присматривать за ними… и вот ты бросаешь их, чтобы заселиться в какую-то дешевую меблированную комнату! Более того, ты даже на мои звонки перестал отвечать… Я вчера раз сто звонила, ты не мог не заметить этого. Что происходит, милый? — тут она замолкает, чтобы взять себя в руки, и более твердым голосом осведомляется: — Это все из-за того воскресного разговора, да? Ты не хочешь нашей свадьбы, поэтому и бежишь?
Не без удивления смотрю на свою подругу: сегодня она кажется мне далекой, как никогда… я как будто бы первый раз вижу ее по-настоящему.
На самом деле я и думать забыл о свадебном разговоре: после него произошло столько всего вытеснившего всякие мысли о нем, что слова Вероники кажутся мне отголосками некой прошлой жизни, уже подзабытой мной. Мне даже стыдно за эти свои чувства…
Беру девушку за ее обнаженные плечи, заглядываю ей прямо в глаза и спрашиваю:
Ты любишь меня, Вероника? Ты по-настоящему любишь меня?
По ее лицу проходят волны эмоций: недоверие, испуг, шок и гнев — всё это выливается в итоге в один-единственный отчаянный полувопрос-полувскрик:
Так
Не хочу ее обманывать, но затянувшееся молчание говорит яснее любых слов, и Вероника зажимает рот ладонью, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.
Я не знаю, — произношу я наконец. — Я не знаю даже, кто я сам такой… что в таком случае я могу знать о любви? У меня такое чувство, словно я только что проснулся от глубокого сна… словно только сейчас я и начинаю жить по-настоящему, — на секунду отвожу взгляд в сторону, не в силах сдержать рвущиеся на волю эмоции. — Я не могу этого объяснить, Вероника, просто дай мне время, хорошо? Мне надо собраться с мыслями… Мне надо побыть одному.
По щекам девушки текут слезы и она отчаянно закусывает губы, чтобы хоть как-то унять этих непрошеных «гостей», капелью стекающих с ее подбородка.
Ты ведь знаешь, что можешь обо всем мне рассказать? — говорит она мне сквозь слезы. — Я всегда пойму тебя… Ты самый дорогой для меня человек на всем белом свете, Марк, — она протягивает руку и сжимает мою ладонь в ободряющем жесте. — Прошу тебя, не отмахивайся от нас, повинуясь сиюминутному порыву? Я столько лет люблю тебя… и ты тоже любишь меня… Ты просто запутался, я могу это понять, — новая серия всхлипов прерывает ее слова. — Только не надо… не отталкивай меня… Дай нам шанс!
Ощущаю такое жестокое стеснение в груди, что воздух, кажется, вырывается из моей груди рваными, полузадушенными всхрипами, от которых горло дерет словно наждачкой. Впервые в жизни я с ужасом понимаю что жжение и сухость в глазах есть ни что иное, как отчаянное желание дать волю эмоциям и разрыдаться, подобно Ванессе, выплескивая всю тяжесть этой минуты да и саму тяжесть всей прошедшей недели в целом. Но ведь мужчины не плачут, разве не об этом твердят нам матери с самого детства? И я в последней трусливой попытке спрятаться от самого себя, приобнимаю плачущую Веронику и тихо шепчу ей в самое ухо:
Прости меня, Ника. Не плачь… Ты права, давай дадим друг другу второй шанс!
И я острожно глажу ее по спине до тех самых пор, пока ее тяжелые всхлипы полностью не прекращаются.
Глава 14.
Почти весь воскресный день я провожу в гордом одиночестве, обозначив его днем адаптации на новом месте… На самом деле мне просто не хочется никого видеть, а встреча с отцом так вообще пугает до дрожи, но тот, к счастью, никак себя не проявляет, наверное, решил выбрать выжидательную позицию, подобно бывалому охотнику, поджидающему дичь в кустах около ее норы, а, возможно, он просто ждет, пока сыновья «блажь» пойдет на убыль и проблема рассосется сама собой. Его флегматичной натуре такое вполне свойственно…