Тот, кто держит за руку

Бергер Евгения Александровна

И вот теперь я снова сижу в кабинете доктора Хоффманна и не слышу ничего нового из того, что не было бы уже сотню раз сказано прежде… Лишь один раз доктор Хоффманн удивляет меня словами о том, что пациентка Ханна Вебер за прошедшую неделю показала определенный прогресс в положительную сторону и потому он готов пойти на риск (особенно учитывая пожелания самих родственников пострадавшей) по сохранению десятинедельного плода в ее чреве.

Профессор Шнитцке, специально приглашенный из Мюнхена, неодобрительно хмурится, высказывает свое авторитетное мнение, а потом

прощается со всеми с кислым видом оскорбленной добродетели.

Мелисса лучится чистой, незамутненной улыбкой полнейшего счастья, и я рад, что хоть кто-то может быть по-настоящему счастлив, даже если это счастье с горьким привкусом медицинского учреждения, в котором твоя мать спит почти смертельным сном.

Намеренно задерживаюсь в кабинете доктора Хоффманна и нерешительно мнусь, не зная, с чего же мне собственно начать. То, о чем я хочу просить доктора, созрело в моей голове не в одночасье, и весь вчерашний день я тщательно взвешивал все за и против… Я хочу этого. Так будет лучше всего… для меня.

Вы хотели о чем-то поговорить, молодой человек? — любопытствует доктор Хоффманн, и его серые глаза так и поблескивают за стеклами очков.

Припоминаю наш прошлый разговор, вернее было бы сказать: я помню о нем очень даже хорошо и потому начать этот становится еще сложнее.

Дело в том, доктор Хоффманн, — глубокий вдох, — что я хотел бы просить вас о вакансии для себя, — выдох. — Я хотел бы работать в вашей больнице, если только мне найдется здесь место.

Доктор Хоффманн какое-то время молча рассматривает меня и делает это с таким заинтересованным видом, словно он является отчаянным энтомологом, а я, Марк, то редкое насекомое, которое тот жаждет заполучить в собственную коллекцию. Чувствую даже как препротивная струйка пота медленно стекает по моей спине, еще более усугубляя напряженность собственного ожидания.

Наконец мой невольный мучитель поправляет очки и произносит:

Хотите работать в нашей больнице, молодой человек? — и снова сверлит меня своими серыми глазищами. — Чем же обусловлено это ваше желание, позвольте узнать?

Пытаюсь улыбнуться, но лицевые мышцы словно одеревенели, выдавая лишь какую-то жалкую полугримасу, за которую ему даже неловко. Но иначе не выходит…

Я только что закончил свой курс обучения и ищу место, на котором смогу применить приобретенные в процессе оного знания… Вот и все.

Доктор Хоффманн качает головой, мол, да, вполне достойное желание, и я почти успокаиваюсь… Но тот добавляет:

Марк, послушайте меня, — его голос по-отечески доброжелателен, — сегодня мне звонил доктор Фридрих Штальбергер из Зюдклиники… Знаете такого? — секундная пауза. — Он интересовался пациенткой, поступившей к нам в прошлое воскресенье с обширной гематомой головного мозга, он хотел знать, как она себя чувствует… и какие прогнозы мы делаем в связи с ее нынешним состоянием, — снова многозначительная пауза. — Есть ли у вас, молодой человек, хоть какие-то предположения касательно того, чем обусловлен подобный

интерес? Признаюсь, я заинтригован.

Меня снова перекашивает, только теперь это уже естественная реакция на внутреннее раздражение, которое я не в силах сдержать. Значит, отец решил пойти окольными путями… Лучше не бывает.

Фридрих Штальбергер — мой отец, — признаюсь я, с трудом ворочая враз отяжелевшим языком.

Ясно, — тянет мой собеседник таким тоном, что сразу становится понятно — ясности подобное объяснение ему не прибавило. — Я примерно нечто подобное и предполагал…

Вскидываю на него удивленный взгляд.

Дедукция, мой друг, — отвечает на мой безмолвный вопрос доктор Хоффманн, — простая дедукция. — А потом добавляет: — Так почему же вы, позвольте поинтересоваться, ищете вакансию именно в нашей клинике, а не в той, главным врачом которой является ваш собственный отец? Уверен, он уже приготовил достойное место для вас…

Снова хочется скривиться от самого намека на слово «протекция», пусть и не высказанного вслух, но незримо присутствующего в словах собеседника. Мне всегда было неловко от самой мысли, что меня воспринимают только как доктора Штальбергера-младшего, словно я рудиментный придаток собственного отца, с которым надо считаться, несмотря на его кажущуюся никчемность.

Да, вы правы, — произношу я сухо, — для меня уже приготовлено место в Зюдклинике, но я хочу работать здесь, доктор Хоффманн. У вас есть с этим какие-то проблемы?

О, что вы, — восклицает тот с улыбкой, — никаких проблем. Проблемы, так я понимаю, у вашего отца: не думаю, что его обрадует ваше решение…

Думаю, он это переживет.

Доктор продолжает улыбаться, и этой улыбкой он напоминает мне бабушку в те самые моменты, когда она играет роль всепонимающего оракула, зрящего прямо мне в душу.

В таком случае, пришлите мне свое полное резюме, молодой человек, — говорит доктор Хоффманн, — и я посмотрю, чем смогу вам помочь.

На этом мы и расстаемся, и я с облегчением выдыхаю только за дверью кабинета доктора Хоффманна, а потом долго решаю, подняться ли мне к Ханне Вебер, которую, как я знаю, сейчас навещают Мелисса с отцом или все-таки напрямую отправиться домой… В итоге прихожу к выводу, что наше с Маттиасом совместное присутствие в палате Ханны выглядело бы, пожалуй, страннее странного, и потому еду домой, где тут же запечатываю в конверт свое давно готовое резюме и скидываю его в почтовый ящик..

С неожиданной воинственностью обнаруживаю в себе желание позвонить отцу и сообщить ему о своем решении работать в Нордклинике под началом доктора Хоффманна, а вовсе не под его отцовским благодатным крылом, но я все же решаю сначала дождаться ответа доктора Хоффманна и потому набираю номер Мелиссы… Та отзывается сразу после первого гудка отрывистым «что?», и я зову ее с собой на прогулку.

Как прошел визит к матери? — интересуюсь я, когда подхватываю девочку у супермаркета с бутылкой молока в пакете.