Тот, кто держит за руку

Бергер Евгения Александровна

Эй, парень, ты заходишь или так и будешь торчать посреди улицы?

Этот окрик придает мне решимости и я быстро произношу:

Вообще-то я ищу Маттиаса, Маттиаса Вебера, знаете такого?

Оба парня молча переглядываются, а потом второй, тот что со скошенным носом, отвечает мне:

Так Маттиас уже с месяц, как здесь не работает, — посмеивается он многозначительно. — Его Ленни на другую работенку пристроила… чтобы ночью, должно быть, было кому греть ее уютненькую постельку.

Оба парня громогласно хохочут:

им, в отличии от меня, шутка вполне понятна.

Извините, — вклиниваюсь я в поток их веселого хихиканья, — а кто такая Ленни? Я думал, жену Маттиаса зовут Ханной…

Ханной? Не, впервые слышу, — отзывается один из громил с недоумением, но второй, двинув ему локтем в бок, жизнерадостно произносит:

Так то жена его, верно, а я говорю о Ленни, полюбовнице его. Они уже больше года вместе… Тут все об этом знают.

Заметив удивление на моем лице, оба здоровяка снова разражаются заливистым, богатырским хохотом.

Че, не знал? — интересуется один из них. — Ну ты и лох. А кем ты будешь Маттиасу? Дружбан, что ли?

Мы с ним соседи, — удается пролепетать мне, абсолютно обескураженному услышанной новостью. — Он как-то приглашал меня на кружку пива… Вот я и… — в мыслях полная дезориентация: у Маттиаса — любовница! — Извините, я, пожалуй, пойду… — устремляюсь к своей машине с единственной мыслью в голове: «Неужели именно об этом и знает Мелисса? Неужели она знает, что ее отец больше года обманывает ее мать?» Мне становится так обидно и больно как за саму девочку, так и за ее мать, что я едва удерживаюсь, чтобы снова не поехать к Мелиссе и не выяснить у нее, действителньно ли она знает об измене своего отца.

Вот почему Маттиас кажется таким равнодушным и отстраненным по отношению к своей жене, думается мне с внезапным озарением, вот почему он был бы рад избавиться от ее ребенка… и вот почему Мелисса имела на него «рычаг давления»: девчонка определенно прознала его постыдную тайну и шантажировала ее отца. Несмотря на всю кажущуюся мерзость данной ситуации, я улыбаюсь: я рад, что дочь смогла поставить прелюбодея на место, что она задала ему перца. Так ему, мерзкому лгуну!

Решаю завтра же поговорить об этом с Мелиссой и возвращаюсь домой хотя и взвинченный, но до странности… счастливый? радостный? Довольный? — да, именно так… Потом ложу голову на подушку и засыпаю почти мгновенно. Мне снится Ханна с палитрой в руках и с улыбкой на бледном лице… Улыбается она мне. Приятное очарование этого упоительного сна прерывает неумолчная мелодия смартфона, который я почти готов швырнуть о стену:

Алло, — отзываюсь я полусонно. — Говорите, я слушаю…

Сначала до меня доносятся только тихие, заглушаемые расстоянием надрывные полувсхлипы и тревожная тишина между ними…

Алло? — повторяю я обеспокоенно. — Кто это?

Тишина взбухает, полнится, а потом лопается еле слышным:

Мама очнулась. — И я в изумлении роняю трубку на кровать.

17 глава. Ханна

Часть вторая.

Ханна.

«От сердца к сердцу есть невидимая дорога».

Глава 17.

Теплое умиротворение окутывает меня подобно мягкому шелковому кокону… Я нежусь в

нем, словно младенец, покоящийся на руках своей матери: кажется, ничто не способно взбаламутить гипнотическую эйфорию этого момента, момента длиною в вечность, а может быть в несколько секунд. Там, в моем коконе, время течет незаметно… незримо… плавно и тягуче, подвластное лишь своим неизменным законам, до которых мне нет никакого дела.

Я могу часами (а может быть днями, опять же я не знаю, сколько это продолжается) наблюдать за неспешным порханием сотен радугоподобных бабочек, с едва различимыми в молочно-розовом воздухе полупрозрачными крыльями: это как смотреть в детский калейдоскоп, с пляшущими в нем разноцветными стеклышками. Такой был у меня когда-то… Когда-то в далеком детстве. Помнится, я очень его любила. Наверное, стоило бы купить такой и моему маленькому Ёнасу…

Ёнас. Мой маленький мальчик! В такие моменты, когда внезапные мысли о нем всплывают в моей голове, я ощущаю, как теплое умиротворение моего шелкового кокона подергивается холодной паутинообразной рябью, и тогда я ежусь и дрожу, словно последний лист на стылом ноябрьском ветру, чудом уцелевший на оголенной ветке. Мне не нравятся эти ощущения… я не хочу думать о плохом… А без меня моим детям, без сомнения, плохо… Мне бы следовало взять себя в руки и покинуть свой уютный, маленький кокон, сотканный из покоя и мирного счастья, но мне слишком хорошо и спокойно здесь.

Здесь мне хорошо…

Здесь со мной есть Голос. Я никогда прежде не слышала его… Или слышала? Я не знаю этого точно. Но мне думается, я не забыла бы, услышь его прежде хоть на секунду. Голос этот принадлежит мужчине и он очень уютный… после него мне всегда хочется улыбаться… Он похож на чувственную щекотку, как если бы кто-то проводил птичьим перышком от плеча до запястья и все ваше тело покрывалось разбегающимися во все стороны «мурашками».

… После него мне всегда хочется улыбаться…

Я всегда жду его снова. Особенно, если мне становилось грустно. Ничто другое не может взбодрить меня лучше, чем этот Голос… Даже яркокрылым бабочкам не под силу сделать это. Я жду… и всегда улыбаюсь, когда слышу его.

Иногда я различаю отдельные фразы, сказанные им, но те ни о чем мне не говорят, и чаще всего этот Голос является лишь набором сладко складывающихся звуков, которые набухают, полнятся, а после лопаются вокруг меня, подобно воздуху, пузырями устремляющемуся из-под воды к поверхности.

Эти маленькие звуковые симфонии, устраиваемые для меня Голосом, подчас являются моим единственным развлечением… Я знаю, что в такие моменты мое сердце стучит сильнее… оно начинает стучать даже прежде, чем этот Голос произносил хоть слово: я как будто бы предчувствую его приближение неким шестым, неизведанным мне самой чувством, заряжающим воздух вокруг меня крохотными электрическими зарядами… И тогда я уверена — сейчас он заговорит со мной.

В этот раз, погруженная в свою расцвеченную всеми цветами радуги тишину, я вдруг подергиваюсь от зябкого ощущения сквозняка на своей коже… говорят такое бывает от нескромного взгляда, изучающего вас исподлобья, почти незримо… Что бы это могло быть? Это жутко и неприятно, мне хочется взмахнуть рукой, отгоняя неприятное чувство, словно вредную мушку, крутящуюся пред глазами. Но рука не двигается… я вообще не уверена, что у меня все еще есть руки, кажется, здесь, в этом моем уютном теплом мирке, они не нужны мне вовсе.