Товарищ генерал
Шрифт:
И тут Люся растерялась, как при истории с медальоном.
Она не знала, как одолеть "железную логику" Васильчуке, и вынуждена была покориться.
Но, возвратившись в медсанбат, Люся сообщила об этом командиру части, скат пришлось вернуть, и отношения Васильчука с Люсей снова разладились.
Между Синельниковым и Горелкиным тоже произошла размолвка. С некоторых пор Горелкин стал замечать, что его друг начал охладевать к разведке и увлекся снайперским делом. Горелкин обиделся, но вскоре
Однажды Горелкин возвращался из неудачного разведывательного поиска и встретил Синельникова.
— Ты что здесь делаешь?
— Охочусь.
— Покажи, как ты охотишься.
Синельников повел товарища в разрушенное здание. С чердака было хорошо видно немецкую оборону. Просидев около часа, Горелкин заскучал.
— И долго так сидеть надо? — тоскливо спросил он.
— Фашист стал пугливый! — объяснил Синельников. — Бывает, что за целый день ни одного не убьешь… Сегодня с утра здесь сижу, а настрелял мало…
Синельников раскрыл патронташ и показал две стреляные гильзы.
— Как можно проверить, что ты попал в цель? Этак и я могу настрелять сотню! — усомнился Горелкин.
— Меня проверяют.
— Кто?
— Есть кому…
— Да, может, он с тобой заодно? Другое дело-разведка: тут надо живьем отчитываться!
Синельников обиделся. Как назло, ни один гитлеровец не показывался.
— Подожди, если хочешь убедиться!
Горелкин зарядился терпением. Наконец показалась повозка.
На передке восседал повозочный и рядом с ним автоматчик. Глаза у Горелкина заблестели.
— А ну, интересно-попадешь или нет?
Синельников выжидал.
— Стреляй! — крикнул Горелкин.
— Нет, надо подождать. Я весь ихний маршрут' изучил. Тут должно быть небольшое возвышение. Оно у меня пристреляно.
Снайперская винтовка Синельникова была укреплена.
— Упор тут имеет большое значение! — объяснил он. — Посмотри в трубку!
Горелкин нагнулся и поглядел.
— Хорошо видно? — справился Синельников.
— Видать хорошо!.. Оглядываются… Быстро поехали. Опять шагом! отмечал Горелкин.
— Я тут уложу штук пять! — сказал Синельников.
— Ну, не хвастай! Где же пять, когда их всего двое?
— А вот увидишь! — невозмутимо подтвердил Синельников.
Он приник к винтовке и выстрелил.
— Э! Не попал!.. Ты лошадь убил, а фашисты удрали… — усмехнулся Горелкин. — Так ты, может быть, и лошадей в свой счет записываешь?
— Зачем? — спокойно возразил Синельников. — Я не промахнулся. Соображать надо!
— Чего же тут соображать? Промах-и все! — не соглашался Горелкин.
Синельников начал упрашивать товарища посидеть еще часик.
— Не может того быть, чтобы они не попытались выпрячь лошадь и доставить повозку. Там ведь боеприпасы! — рассуждал он.
Горелкин, продолжая высмеивать товарища,
Он делал это с большой осторожностью. Сначала высунул голову и опять скрылся. Потом еще раз высунул. Наконец встал во весь рост и, убедившись, что в него не стреляют, стал манить рукой кого-то.
Синельников продолжал спокойно дожидаться, пока возле повозки не появилось еще несколько гитлеровцев.
— Смотри, смотри, офицер! — воскликнул Горелкин.
— Ну, ясно, должен же он им показать пример, что русских не надо бояться! Они от одного случайного выстрела разбежались и готовы снарядов лишиться!
Два гитлеровца впряглись в повозку спереди, один толкал сзади. Синельников сначала уложил офицера. Солдаты бросились к убитому. Синельников уложил еще двоих.
— Теперь опять надо сидеть, ждать. Повозку обязательно поволокут! проговорил он.
Горелкин с восхищением смотрел на товарища. Синельников открыл патронташ и в особое отделение положил гильзу от пули, которой он убил офицера.
— Это офицерское отделение! — пояснил он. — А здесь, — указал он на другое отделение, — гильзы сегодняшнего числа. А тут, — он открыл третье отделение и, набрав полную горсть гильз, высыпал обратно, — тут итог за неделю!
Затем он достал записную книжку и сделал запись.
— Всякое дело любит счет! А я по профессии счетовод. Финансовый работник! — пояснил Синельников. — Ну как? Еще посидишь?
— Я бы с тобой посидел, да мне в батальон надо!
— Ладно, иди. А теперь распишись! Я без свидетелей не бью.
Горелкин расписался в книжечке.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Надежда Федоровна после отъезда мужа все более и более тяготилась той жизнью, которую она вела в Москве. Охотно выполнявшая любую домашнюю работу, она могла это делать с увлечением, когда была согрета вниманием любимого человека.
Она все более и более приходила к мысли, что ее место там, где находится муж. Об этом она писала Федору Михайловичу.
Он ей отвечал:
"Дружок мой милый, ты пишешь, что хочешь быть со мной, но ты не представляешь себе все трудности пути и тем более не представляешь обстановки, в которой я живу и работаю. К нам не только воздушные стервятники бывают частыми гостями, но и всех калибров орудия спать не дают. Твой приезд ко мне, безусловно, был бы для меня большой радостью. Видеть тебя-что может быть лучше и приятнее, но отрыв от боевых мыслей может повредить делу. Поверь мне, если бы было можно, я бы давно устроил твой приезд. Давай потерпим. Поживем пока мечтами, а реальное будет впереди".