Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности

Федор Джули

Связь с народом

Новые отношения взаимного доверия между органами госбезопасности и советским обществом были сформулированы и пропагандировались КГБ в концепции «связи с народом».Начиная с хрущевского периода и в дальнейшем эта фраза использовалась автоматически и повсеместно [270] .

Она была практически обязательной в текстах на чекистскую тематику. В 1963-1964 годах, когда снимался один из первых художественных фильмов о новом КГБ, консультанты от КГБ, направленные для наблюдения за работой, беспрестанно возвращались к этому вопросу, навязчиво настаивая на необходимости улучшить отображение в фильме «связи с народом» [271] .

270

См., например: Всесоюзное совещание руководящих работников органов государственной безопасности // Правда. 1959. 18 мая. № 138. С. 2; речь товарища А. Н. Шелепина.

271

См. ниже главу 4.

Судя по истории КГБ, составленной в стенах самого комитета в 1977 году, укрепление связи с народом началось с середины 1950-х и обуславливалось возрождением ленинских принципов [272] . Однако в другом месте этого же труда данная концепция упоминается

в контексте возрождения «славных традиций ВЧК» [273] . В самом деле надежным фундаментом пропагандистской кампании Шелепина служила гипотеза о том, что террор был следствием отступления от чекистских традиций, а не их триумфом и апофеозом, и что эти традиции следует утвердить заново и соблюдать со всей бдительностью как гарантию того, что возврата к массовому террору не будет.

272

Чебриков В. и др.История советских органов. С. 502.

273

Там же. С. 286.

Концепция изначальной чекистской связи с народом служила краеугольным камнем чекистских и советских претензий на легитимность [274] . Считалось, что именно эта особенность отличает советские органы безопасности от их аналогов в царской России и на Западе — советские органы были «искренне народными органами», в отличие, например, от ФБР, которое именовали «охранкой» [275] . Чекистская связь с народом противопоставлялась характеру отношений между секретным аппаратом и населением, который якобы был свойственен западным капиталистическим системам и критиковался советской пропагандой [276] . Считалось, что именно эта связь с народом делала советские органы такими «органичными».

274

Об этих традициях см.: Nicolas Rzhevsky.Russian cultural history: Introduction, in Nicolas Rzhevsky, ed., The Cambridge companion to modern Russian culture. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 7.

275

Стенин А.Родине верные. С. 38.

276

Западная литература об осведомителях спецслужб и предательстве (например, драма Артура Миллера «Вид с моста» была переведена на русский и опубликована в Советском Союзе в середине 1950-х годов). Как говорит Фридберг о книге Артура Миллера, это произведение, «поднимающее болезненную проблему о морали осведомителей разведки, активно читали в СССР: ее перевод совпал с выходом из концлагерей многих выживших жертв Сталина и тайной полиции»; Friedberg М.A decade of euphoria. P. 197, 323. Распространение литературы на эту тему было способом косвенно прокомментировать советский режим, пример так называемого «зеркального письма», посредством которого советскую действительность можно было бы покритиковать с помощью произведений, якобы дискредитирующих Запад.

В качестве антитезы народу(а также любимым невинным детям Дзержинского, неспособным ко лжи) выступала неявно порицаемая ненадежная и двуличная интеллигенция, слишком образованная, порочная по своей сути, неспособная к спонтанной и безусловной любви к чекистам. И в этом заключалась реальная проблема, не в последнюю очередь потому, что отражение любви народа к ним в литературе и кино, которое так хотели видеть чекисты, создавала эта самая творческая интеллигенция.

Рост гласностив хрущевские годы считался важнейшим условием расширения и укрепления связи с народом, и новый акцент на гласности стал еще одним признаком эпохи [277] . Под лозунгом гласностиКГБ в этот период держал беспрецедентную связь с обществом. Так, например, в мае 1959 года в «Правде» появилась статья, в которой подробно рассказывалось о деятельности КГБ [278] ; ведущие чекисты и ветераны органов посылались на заводы и в учебные заведения с выступлениями о своей работе и борьбе [279] . И снова органы шли по следам Дзержинского: гласность считалась одним из главных его приоритетов [280] .

277

Чебриков В.История советских органов. С. 504.

278

«Всесоюзное соревнование». По словам Пожарова, это вызвало огромный интерес у общественности. См.: Пожаров А. И.КГБ СССР в 1950-1960-е годы: проблемы историографов // Отечественная история. 2001. Май-июнь, № 3. С. 142.

279

См., например: мнение Бобкова о пиар-кампании КГБ, начатой в 1956; Бобков Ф.КГБ и власть. С. 257-258. См.: Митрохин В., Эндрю К.Архив Митрохина. С. 6.

280

См. например: В. И. Ленин и ВЧК. С. 226.

Однако существовал еще один смысловой уровень фразы «связь с народом». Он подразумевал уверенность КГБ в своих информаторах, существовавших во всех слоях общества. Ввиду этого информирование и сотрудничество воспринимались как проявление глубокой, почти мистической связи народа с органами. Поэтому было важно представить эти действия полностью добровольными и спонтанными.

Эта связь с народом отражена в одной давней легенде из чекистской агиографии, бесконечно воспроизводимой в литературе и драматургии [281] . Сюжет ее таков: вскоре после основания ЧК, в январе 1918 года (в некоторых версиях — осенью 1919-го, [282] ) солдат Красной армии увидел на улице девушку, которая что-то уронила. Он поднял это и собирался было отдать ей, но тут заметил, что держит в руках свернутый листок бумаги с какими-то подозрительными знаками, и решил не возвращать его девушке, а отнести в местный ЧК.

281

История уходит корнями в то время, когда появились первые традиции подобной пропаганды, сразу после смерти Дзержинского. Версии, с которыми я столкнулась, изложены в книгах: Феликс Эдмундович Дзержинский. М.: Политиздат, 1926; Молчанов.Страж Октября // Дзержинец. С. 4-7; Козаков М.Чекисты (пьеса, 1939) (см. Жданов, Шнейдерман.Пьеса о первых днях ВЧК. С. 23-24); история Дзержинского — «Пролетарский якобинец», Шмелев.Солдаты невидимых сражений. С. 5-25; в биографиях Дзержинского, как, например, Тишков А. В.Первый чекист. С. 69-70.

282

Там же. С. 69.

Чекисты тотчас же догадались, что на бумаге нарисованы автомобильные маршруты Ленина по Петрограду, а также расположение военных частей. В других версиях девушка роняет пачку «шпионских» бумаг,

по которым чекисты выходят на отца девушки, французского шпиона в России [283] . Мораль истории: советские информаторы действуют добровольно; народ обнаруживает шпионов просто в силу своего благородства, а не в силу нездоровой подозрительности или желания заработать очков; решение солдата обратиться напрямую в ЧК — следствие полнейшего и безусловного доверия к ЧК.

283

Там же. С. 70.

Доверенные лица КГБ

Конкретным проявлением связи с народом в том понимании, какое сформировалось в хрущевскую эпоху, стала новая политика, нацеленная на расширение вербовки так называемых доверенных лиц— особой категории информаторов, идеологически близкой концепции «доверия». С июля 1954 года, после выхода распоряжения о вербовке доверенных лиц, сотрудничество с ними неуклонно росло [285] . В 1959 году решено было и дальше «всемерно» расширять практику вербовки информаторов на доверительной (то есть конфиденциальной) основе, а в 1960-м вышло распоряжение КГБ, в котором давалось официальное определение понятия «доверенное лицо» [286] .

285

Чебриков В.История советских органов. С. 503, 508.

286

Там же. С. 558.

Доверенные лица отличались от других информаторов и агентов по целому ряду признаков. Им не давались псевдонимы [287] ; от них не требовалось подписывать письменное обязательство действовать в качестве информаторов [288] ; на них не заводились личные дела [289] ; их не включали в централизованную картотеку [290] ; они передавали информацию своим кураторам в устной форме и делали письменные заявления только в исключительных случаях и только по предварительному согласию [291] . Для их вербовки требовался минимум документов; более того, факт отсутствия какого бы то ни было письменного согласия на сотрудничество означал, что многие доверенные лица даже не знали, что их считает таковыми КГБ (согласно Альбац) [292] .

287

Там же. С. 559.

288

Там же. С. 558.

289

Там же. С. 559.

290

Там же.

291

Там же.

292

Albats Y.KGB: State within a State, trans. Catherine A. Fitzpatrick, London: I. B. Tauris Publishers, 1995. P. 58.

Контакт между доверенным лицом и чекистом был, как заявляется в истории КГБ, созданной самой организацией, вполне открытым, но истинный характер этого контакта оставался тайной [293] . Иными словами, встреча происходила открыто, но цели ее скрывались. Таким образом, «в отличие от встреч с агентами, проходившими, как правило, на конспиративных и явочных квартирах, встречи с доверенными лицами проводились в местах для этого удобных, где можно было поговорить и обсудить поручения по существу» [294] .

293

Чебриков В.и др. История советских органов. С. 558.

294

Там же. С. 559. Такое состояние представляло особые проблемы, когда речь шла о солдатах срочной службы, длякоторых делалось исключение позже в 1968 году; там же. С. 558.

В сущности, принимать доверенных лиц на конспиративных, или «безопасных», квартирах категорически запрещалось [295] . По словам бывших информаторов, чаще всего «удобными местами» для таких встреч оказывались отделы кадров на предприятиях и в учебных заведениях [296] .

Этот новый тип взаимоотношений, очевидно, отражал стремление перестраховать информаторов и понимание того, что на них не стоит слишком давить. Появление категории доверенных лиц можно считать и признаком обеспокоенности режима снижением числа секретных информаторов. В этот период проблема встала очень остро. Эмоции накалялись — выжившие возвращались из ссылок и лагерей и сталкивались с информаторами, которые когда-то отправили их туда, запрет ставить под сомнение сталинские практики доносов был разрушен. Вместе с совестью во многих кругах пробуждалось острое общественное неприятие информаторов [297] . Даже высокопоставленные чекисты признавали, какой удар нанес советским артистам приказ заниматься информированием [298] . Между тем в литературном мире раздавались требования судить информаторов от имени их жертв [299] . Должно быть, для власти это время было очень неспокойным, как и для информаторов, которые ощущали себя забытыми государством, разрешившим теперь открытые обсуждения таких вопросов, например публикацию повести «Один день Ивана Денисовича» (1961). В конечном счете режим перенес этот кризис; массовых репрессий против информаторов, к примеру, удалось избежать. Однако официальное восхваление информаторов стало более осторожным. КГБ продолжал полагаться на секретных информаторов, но теперь требовались более мягкие методы.

295

Там же. С. 559.

296

Щекочихин Ю.Рабы ГБ. XX век. Религия предательства. Самара: Российский фонд правовой социальной защиты журналистов, издательский дом «Федоров», 1999. С. 33.

297

Копелев вспоминал, как люди восклицали от радости в тот период, потому что «мы прекратили бояться информаторов»; Орлова Р., Копелев А.Мы жили в Москве. С. 27. Орлова также говорит «Людей тянуло друг к другу. Это было так, как будто формировались клетки новой социальной структуры»; там же.

298

Таким образом, в конце 1950-х глава Четвертого управления КГБ осудил тот факт, что работа осведомителя была, в сущности, обязательным трамплином к достижению высот в советской культуре; см.: Евгений Жирнов в книге «Одна жизнь Филиппа Денисовича» // Коммерсантъ-Власть. 2000. 5 декабря.

299

Эти проблемы были особенно острыми в литературном мире; некоторые осведомители были изгнаны из Союза писателей, например за их прошлое. Призывали сообщать об осведомителях, чтобы подвергнуть их судебному разбирательству.