Трафальгар. Люди, сражение, шторм
Шрифт:
Не может быть никаких сомнений в том, что Нельсон хотел, чтобы флот встал на якорь. Он подал сигнал "быть готовыми стать на якорь на закате дня" еще до начала сражения, чтобы капитаны знали его намерения и чтобы экипажи могли подготовить запасные якоря и канаты на случай повреждения основных. Корабли несли четыре больших якоря на полубаке: два на выступающих за борт кат-балках и два запасных. Когда сражение закончилось, одной из самых неотложных задач экипажа было отремонтировать или заменить поврежденные якорные канаты и кат-балки и закрепить неповрежденные якоря и канаты на кат-балках, откуда их можно было отдать сразу, как только адмирал подаст сигнал.
Было несколько веских причин для постановки на якорь. Во-первых, сражающиеся корабли дрейфовали все ближе к береговой линии, которая была печально известна своими
Но, возможно, его решение было вызвано не погодой. Последней и самой важной причиной постановки на якорь было проведение организационных мероприятий и ремонта боевых повреждений. Все захваченные вражеские корабли должны были быть осмотрены, большое количество иностранных моряков, особенно офицеров и унтер-офицеров, сняты с призов, а на их место поставлен компетентный британский персонал, также их боевые повреждения залатаны, чтобы сделать их пригодными к плаванию.
Были и аргументы против постановки на якорь. Если поврежденный британский флот со всеми его еще более поврежденными призами встанет на якорь в их нынешнем положении, а ветер с моря усилится, то существовала большая вероятность того, что они застрянут там все время, пока сохранится плохая погода. В заливе Кадис было легко попасть в ловушку, и якоря могли не выдержать. Чтобы выбраться, им требовалось несколько миль свободного пространства, чтобы обогнуть либо мыс Сент-Мэри далеко на севере, либо гораздо более близкий мыс Трафальгар на юге. К тому времени, когда Коллингвуд принял решение о постановке на якорь, стрелка барометра, вероятно, падала — стрелка в Королевской обсерватории Кадиса за ночь резко упала. В тот вечер, когда ветер все еще дул преимущественно западный и слабый, возможно, кораблям удалось бы обогнуть мели у мыса Трафальгар и уйти на юг, а затем на восток к Гибралтару прежде, чем установится непогода. Вскоре после смерти Нельсона капитан Блэквуд переправил Томаса Харди с «Виктори» на «Ройал-Суверен» для встречи с Коллингвудом. Там Харди, исполнявший обязанности адмирала, передал Коллингвуду полномочия, которые ему перешли от Нельсона, и рассказал ему, как Нельсон умер, и что его предсмертным желанием было, чтобы флот и призы были постановлены на якорь. Сообщается, что ответ Коллингвуда был: "Флот на якорь? Да это последнее, о чем мне следует думать".
Сторонники Коллингвуда утверждают, что он был лучшим моряком, чем Нельсон, и хороший, гордый моряк всегда неохотно отдавал якорь. Он пытался маневрировать у подветренного берега, умело управляя парусами, и вставал на якорь только в крайнем случае. Встать на якорь у подветренного берега — это был способ, который следовало избирать только тогда, когда все остальное терпело неудачу.
Коллингвуд приказал Блэквуду подать общий сигнал всем кораблям лечь круче к ветру правым галсом и взять выведенные из строя и захваченные корабли на буксир. Этот сигнал преследующим кораблям окончательно заставил замолчать орудия. Не имея мачт, «Ройал-Суверен» не мог подавать сигналы, поэтому незадолго до восемнадцати часов Коллингвуд перешел на «Эвриал» и поднял свой синий адмиральский флаг на его фок-мачте. «Эвриал» подал трос на «Ройал-Суверен» и взял сильно поврежденный корабль на буксир.
Коллингвуд приказал «Тандереру» взять «Санта-Анну» на буксир, а «Принцу» заняться «Сантисима-Тринидадом». К полуночи они оба были в пути. Адмирал увидел, что фрегат Томаса Кэйпела «Феба» уже ведет на буксире французский приз «Фугё», а «Наяда» — «Белайл». Он послал шлюпки «Эвриала» к ближайшим и наименее поврежденным кораблям, чтобы устно повторить его приказы капитанам следовать за адмиралом. Но с наступлением темноты только несколько его кораблей получили эти инструкции — так, «Нептун»
Коллингвуд никогда не объяснял своего решения и впоследствии делал все возможное, чтобы скрыть то, что он сделал что-то противоречивое. Возможно, он просто стремился уйти подальше от берега, что было вполне разумным инстинктом, особенно учитывая, что он понятия не имел, сколько судов может быть в состоянии эффективно стать на якорь. Но капитан Элиаб Харви, единственный капитан, который разговаривал с Коллингвудом в тот вечер, прямо заявил, что "в данный момент нашей целью было отправиться в Гибралтар", и, очевидно, полагал, что Коллингвуд надеялся обогнуть мыс этой же ночью.
На борту «Белайла» измученные люди испытывали эмоциональный подъем. "В этот радостный момент все задавали нетерпеливые вопросы и обменивались искренними поздравлениями", — писал Пол Николас. Команда крепила орудия, чтобы они не катались на качке, и занималась разборкой завалов и чисткой палуб. Лейтенант морской пехоты Джон Оуэн, штурман Уильям Хадсон с горсткой людей отправились на пинасе к «Аргонауте». Поднявшимся на борт британцам корабль показался покинутым: «Я не нашел ни одного живого человека на его палубе, — вспоминал Оуэн, — но, пробравшись по многочисленным трупам и беспорядочным обломкам дерева через квартердек, у двери кают-компании был встречен старшим офицером".
Педро Альбаррасин сдал свой меч, объяснив, что капитан Антонио Пареха был ранен, а команда укрылась внизу. Оуэн вернул меч Альбаррасина, потребовав от него сдаться капитану Харгуду на «Белайле», и оставил Хадсона ответственным за приз. Чуть позже «Полифем» взял «Аргонауту» на буксир и переправил к себе на борт еще нескольких испанских офицеров.
К тому времени, когда Оуэн вернулся на «Белайл» с испанским офицером, на корабле стал ясен весь масштаб их потерь. Два погибших лейтенанта, Эбенезер Гилл и Джон Вудин, "лежали рядом друг с другом в оружейной, приготовленные к отправке на глубину, — писал Пол Николас, — и здесь собрались многие, чтобы в последний раз взглянуть на своих ушедших друзей". Все остальные тела, раскиданные по всему кораблю, были выброшены за борт. За секунду до того, как выбросить одного матроса, обнаружилось, что он все еще дышал, и, по словам Николаса, "после недельного пребывания в госпитале пуля, попавшая в висок, вышла у него изо рта".
Верхняя палуба все еще представляла собой путаницу рангоута, парусов, канатов и обломков дерева: "Ничто не могло быть ужаснее, чем эта сцена, залитая кровью и усеянная искореженными останками, которая из-за множества деревянных обломков напоминала мастерскую плотника, покрытую запекшейся кровью". На орлопдеке вид был еще ужасней. Николас, как и другие, спустился вниз, чтобы справиться о своем друге, и был потрясен сценой массовой резни: "На длинном столе лежало несколько человек, с тревогой ожидавших своей очереди на осмотр хирургом, но в то же время страшившихся участи, которую он мог объявить. Одному пациенту делали ампутацию, и повсюду валялись страдальцы: их пронзительные вопли и предсмертные стоны эхом разносились по этому склепу скорби".
Он испытал облегчение, получив приглашение на чай в капитанскую каюту, где его представили Педро Альбаррасину. Каюта все еще была увешана гроздьями винограда, хотя и щедро пощипанными для освежения во время сражения.
Офицеры были охвачены усталостью и депрессией. Некоторые оплакивали друзей; большинство были в той или иной степени ранены, и все были грязными. Их уныние усилилось, когда лейтенант с «Наяды» поднялся на борт и сообщил им о смерти Нельсона. «Белайл» был частью флота Нельсона в течение двух лет, а Харгуд был гостем на свадьбе Нельсона в 1787 году. Они с огорчением восприняли эту новость, и "даже испанский капитан присоединился к нашей скорби". Когда Харгуд заметил, что брюки Оуэна порваны и окровавлены, он послал за хирургом Уильямом Клаппертоном, который пришел, "воняя кокпитом", чтобы осмотреть рану Оуэна. У самого Харгуда был "обширный синяк, тянувшийся от горла почти до пояса, но он не хотел, чтобы его числили раненым".