Трансильвания: Воцарение Ночи
Шрифт:
— На этот раз ‘Фрукс’. Пыталась заставить персиковое дерево поделиться плодами, но, честно говоря, сил хватило только на один. Не знаю, что со мной. Я рассеянна, зла и подавлена. Магия ко мне просто не идет в полную силу из-за моего внутреннего эмоционального дисбаланса. Даже гроза сейчас по моей вине. Посмотри, как поливает… Три месяца миновало с тех пор, как я на свободе, но не чувствую ее вкуса, не дышу полной грудью. Каждую ночь мне снится Дэнелла, и… Я не знаю. Я устала. Я не верю в свободу. Мне кажется, что все это время дано в кредит, чтобы потом сполна высчитать его с меня ужасающими процентами. Не ровен час, как снова придется вернуться на цепь. Стать никчемным животным под ее дудочкой. И не только мне, а и тебе. Я не могу так. Даже самый светлый день теперь омрачен. Страх отравляет и губит все живое вокруг меня. Я так
Моментально преодолев расстояние между нами, он взял меня за подбородок и повернул к себе, силой заставляя смотреть ему в глаза. — Птичка, прекрати. Я запрещаю тебе плакать.
Холодные губы коснулись моего лба, затем — переносицы и, наконец, губ. Я выдохнула, зажмурившись, и тихо прошептала. — Время кормления. Давай. Я знаю, что ты с позавчерашнего дня не ел.
— Дай мне лучше персик. Хочу показать кое-что. — Без слов я вложила ему в раскрытую ладонь плод, и он поднес его к губам, надкусив клыками.
— Теперь смотри. Смотри, как действует яд вампира, любимая. То же самое сейчас происходит с тобой, но, учитывая, что ты уникальная и восхитительно-неправильная, это отражается не на внешности и не на теле, а на душе. Ты этого не замечаешь, но оно есть. — С грустью он вытянул руку с персиком в мою сторону. Идеальный наливной яркий красно-желтый плод постепенно начинал загнивать с укушенного уголка. — Вот, что наши отношения с тобой делают. Спорь, не спорь, а логика Дэнеллы Тефенсен железная. Я уничтожаю тебя и твой разум, мотылек. Чем больше лет, тем труднее выпутаться. Надо покончить, пока ты еще можешь здраво жить.
— Ты этого хочешь? — Я вопросительно уставилась на него, изогнув правую бровь. — Хочешь, чтобы все закончилось прямо сейчас?
— Нет. — Тихо произнес он. — Я без тебя крылья теряю. Но это отрава для тебя. Каждую ночь ты мечешься во сне от страха и паники, разрывая простыни и наволочки, а я держу тебя за запястья, хоть ты и не помнишь этого. Кошмары не отпускают тебя, любовь моя.
— Я говорила с доктором Андерсеном по поводу изматывающих всплесков биоэлектрической активности, после которых я впадаю в неподвижный стазис на длительное время. Он говорит, что так проявляются у меня симптомы посттравматического стрессового расстройства, и, как только я разберусь с причиной возникновения панического страха, исчезнет и это состояние. Но попробуй разберись с Дэнеллой Тефенсен. Сам знаешь. — Я горько иронично усмехнулась. — При всем этом я точно знаю одно. Я не собираюсь тебя отпускать. И не отпущу, хочешь ты того или нет. Я по ножам пройду, но не отрекусь. Владислав, хватит отталкивать меня. Хватит решать, что для меня лучше. Оглянись вокруг. Боишься, что моя любовь меня убьет? Да меня все вокруг угнетает и убивает. И только любовь дает силу продолжать двигаться вперед. Я помню момент, когда самым ужасным в моей жизни кошмаром были сновидения и галлюцинации о тебе, об эпизоде из прошлого, в недрах подземелья. Психоаналитик Нолан даже транквилизаторы и нейролептики мне выписал. А сейчас я вспоминаю об этом, и мне смешно. С тех пор все стало настолько отвратно, что я даже не могу понять, что в тех видениях могло пугать настолько, чтобы подсесть на таблетки. Ад — это полтора года без тебя. Ад — это когда не позволено о тебе думать. Ад — это когда метка чернеет, и отправляешься убить любимого. Ад — это судьба, в будущем которой нет тебя. Вот что такое ад. А не склонность к подчинению тебе и не желание телесных наказаний от твоей руки. Это мелочи. Так же, как и моя высокоморальная душа. Она ничего без тебя не стоит. Дай сюда.
Я взяла Владислава за руку, склоняясь к его ладони и надкусывая почерневший бочок персика, сглатывая сладковатую гниль. Есть с его рук снова напоминало о порочном тандеме дочери и отца… — Вот так. Не он ко мне, а я к нему. Во тьму, во тьму, во тьму…
Снова процитировав поэтессу Анну из моего мира, я подняла на него взгляд залитых слезами глаз.
— Душа моя, ты меня убиваешь. — Коротко выдохнул Владислав, и, сев на кровать и усадив меня к себе на колени, аккуратно подняв наверх сережку в форме бабочки и убрав спадающую на горло косичку, он коснулся пальцами бьющейся жилки, а затем впился острыми клыками мне в шею, рядом с ней и с воспаленными точками от прежних укусов, потому что я не позволяла ему залечивать мои раны, дезинфицируя их перекисью
— Никогда. — Окончив пить мою кровь и коротко целуя меня в шею с шумным выдохом произнес он. — Не позволяй пить свою кровь другим вампирам. Видя, как тебя заводит процесс ее передачи, предупреждаю заранее. Даже детям. Даже ни капли.
— Но почему? — Я тоже тяжело дышала, склонившись к его шее.
— Процесс слишком интимен. Человеческие девушки, отдавая свою кровь вампирам и получая от гормонов радости, передаваемых им слюной живого мертвеца, дабы жертва не сопротивлялась, удовлетворение, считаются вампирскими шлюхами. Передача крови все равно, что секс. Ну и обрати внимание на себя.
Я впервые за долгое время смутилась, глядя на то, как полы платья потихоньку обосновались, ниспадая по обеим сторонам от его ног и открывая участок моего черного кружевного белья, которым я уже касалась его колена, но затем снова подставила ему шею. Владислав только тяжело вздохнул.
— Хоть говори, хоть убейся, а наркоманка всегда найдет, как самоудовлетвориться и с чего кайфануть.
Окинув меня почти что осуждающим взглядом, в искренность которого не позволяла поверить разве что кривая ухмылка, намекающая на то, что мое поведение заставляет его внутреннего господина не менее самоудовлетворяться от доказательств своего величия, чем мою маскированную внутреннюю рабыню — от доказательств своей принадлежности ему, он снова впился мне в шею. Я приоткрыла губы в полустоне, нервно ерзая на его колене низом живота и выгибая спину, когда пронизывающе холодный голос прострелил меня с головы до пят.
— Наверное, никогда не устану ловить этих пташек на горяченьком. А они никогда не устанут попадаться на похоти. Бедняжки наверстывают упущенное за целых полтора года мук и страданий жизни друг без друга.
Пронзительно вскрикнув, я отшатнулась от мужа, поднимая округлившиеся от ужаса глаза на телепортировавшуюся и подпирающую ныне дверной косяк Дэнеллу Тефенсен. Непроизвольно подбородок затрясся, заставляя стучать зубы, и, готова поспорить, лицо мое стало белее мела.
— И тебе привет, подружка. — Слегка усмехнулась она, не сводя с меня пристального взгляда.
Понемногу возобладав над собой и, встав с кровати, нервно пошатываясь, я заслонила мужа собой, отталкивая его за спину, заняв оборонительную позицию и процедив сквозь зубы. — Уходи отсюда. Сейчас же. Через окно. Я ее задержу, пусть это и будет стоить мне последней капли крови.
— Лора, Лора… Так и до крови из зубов недолго. Выдыхай понемногу. Я здесь не за тем, о чем вы оба уже успели подумать. Так что можешь грудью не защищать своего любимого грешника. Я пришла поговорить с тобой.
Смерив ее презрительным взглядом, я окатила ее вдобавок мрачными волнами ненависти, предвещавшими разгорающуюся бурю. — Надо же. Великая и беспощадная Дэнелла Тефенсен теряет сноровку. Долго же ты меня искала. Подружка.
Последнее слово я выплюнула ей в лицо, чтобы сразу стало понятно, что оно закавычено.
— Ой да брось. Ты такая забавная и милая, когда злишься и боишься за его жизнь. — Медленно подойдя ко мне, она уставилась на мою шею, не скрывая ухмылки. — Я с первого дня знала, куда вы свалили, и кто вам помог, просто, честно, солнышки мои, не до вас было. Столько проблем нарисовалось. А сейчас решила зайти, навестить. Думаю, скучают тут, наверное, голубки мои влюбленные, без меня, пока вьют свое гнездышко, из последних сил веря в то, что они в безопасности, а Дэнелла ‘Оттрахай Ее Траурный Гоблин’ Тефенсен бесится там в своем мирке от того, что потеряла Славика и Лорушку из поля зрения. Как видишь, я, по-прежнему, в курсе всего и обо всем, даже о том, что пьянящий вкус свободы и текила толкают тебя вопить у шеста.