Трансильвания: Воцарение Ночи
Шрифт:
— Ну-у-у-у-у. Что за ерунда. — Имея на это все мыслимые и немыслимые аргументы, обиделась я.
— Хватит с тебя, пьянчужка. Ты уже надралась по самые не балуйся. Когда согласишься на обращение в вампира, пей потом сколько тебе вздумается, а с человеческим слабым организмом с тебя довольно.
— Какой же ты гадкий. — Я шутливо несколько раз ударила его в грудь кулаками, тщетно пытаясь дотянуться до бутылки, но Владислав был непреклонен, заводя руку назад, не позволяя мне даже допрыгнуть до текилы. — Ведешь себя, как мамочка. Родительский контроль, мать вашу. Понимаешь? Ты понимаешь, а? Дэнелла ‘Оттрахай Ее Траурный Гоблин’ Тефенсен осталась в том мире, а на нашем я час назад установила защиту на непрогляд знаком ‘Инвизус’. Кроме Хранителей Баланса Измерений этот мир не сможет увидеть и найти никто вообще. Мы свободны,
Я рассмеялась, держась за голову, и устроила нешуточную потасовку с кулаками, в результате которой мы грохнулись на пол, при всем этом я — на его грудь.
— Лора, ты пьяна. — Резюмировал он, улыбаясь и заправляя прядь моих черных волос мне за ухо.
— Тобой. Я всегда пьяна тобой. Иди сюда. — Длительный томительный поцелуй рисовал акупунктурные линии огня на всех моих внутренних органах. Выдохнув, я прошептала. — Это покрепче текилы. Работает, как и всегда, безотказно.
Отстранившись, я смотрела на него через заволоченный пеленой томления и алкоголя взгляд. Такие знакомые сквозь все эти годы черты. Черные глаза, длинные трепещущие черные ресницы, выдающиеся скулы, прямой нос, маленький шрамик над тонкими губами, черные пряди волос, ниспадающие на лицо и золотое колечко в левом ухе.
— Цыганенок… — Еле выдохнула я. — Я не верю своему счастью.
— Почему ты не позволяешь мне обратить тебя, Лора? — Его сосредоточенный омраченный взгляд сейчас портил мне все веселье, и я тяжело вздохнула, опускаясь на спину на пол рядом с ним.
— Ну зачем ты так торопишь события? Мы здесь всего вторые сутки. А я… Я уже привыкла к тому, что солнечный свет не причиняет мне больше боли. Если у меня синяки или шрамы, или порезы, мне достаточно выпить твоей крови, и ткани регенерируют. Как вчера, когда ты вечером избавил меня от показательных для Дэнеллы последствий нашей драки не на жизнь, а на смерть. Что тебя раздражает в моей человеческой составляющей? Ведь ко мне вернулась моя прежняя внешность… Ты холоднее меня. Я чувствую разницу температур, и мне это нравится. А еще ты сам знаешь, почему я не горю желанием скорей стать вампиром снова. — Я снова склонилась над ним, касаясь пальцами его полуоткрытых губ. — Я хочу кормить тебя своей кровью. А если стану вампиром, моя мертвая кровь будет непригодна. Я не хочу, чтобы ты питался из пакета или из чужого горла. Не хочу. Пусть мой вампир поглощает меня…
— Зачем ты тянешься к боли, любимая? Это бессовестное использование тебя, и в этом нет ничего привлекательного. — Он смотрел на меня с легкой грустью, вытянув руки над головой.
— А так я чувствую, что ты жив. А это все, что мне нужно. Я хочу просто знать, что ты существуешь. Иначе мне начинает казаться, что тебя снова отняли у меня. В миллионный раз. — Я не могла больше притворяться, что хочу смотреть ему в глаза так, чтобы он видел мою боль, поэтому я отвернулась, сев на полу и склонив голову на грудь.
— Хей, бабочка, ты не обиделась? — Он погладил меня по спине с самым сочувствующим голосом на земле.
— Нет. Я устала от судьбы. Судьба породила меня неврастеником, а все вокруг меня только и стремятся меня доломать. Религиознопомешанные матери, буйные психопаты-друзья. Я чувствую только скорбь последние годы, и ничего больше. Во мне уже нет жизни, любовь моя. Дэнелла Тефенсен выскоблила последнее, что от нее оставалось.
— Зато у тебя есть текила. И я. — Он резко развернул меня к себе и прижал к своей груди, вернув мне бутылку, отрывисто целуя в макушку. — Люди — твари, но не позволяй им сломать себя. Помни просто, что среди всех них ты — лучшая. Никто тебе не скажет это, кроме меня. Ты будешь у всех и всегда виновата во всем. Но я тебя никогда ни в чем не винил и не буду. Со мной ты будешь свободна от стереотипов, девочка. Даже неврастеничкой, даже помешанной, даже с ума сходящей по мне и танцующей с текилой у шеста. Мне другая не нужна, как и тебе другой не нужен.
— Сара Уилсон бы сейчас не уставала вопить о том, насколько далеко я ушла по наклонной вниз, и швырять меня к алтарю под образа.
— Хорошо, наверное, делить жизнь с обезбашенным психопатом без предрассудков, для которого любой порок —
— Пожалуй, ты прав. Дай сюда руку.
Встав на ноги, я изо всех сил разбила бутылку с текилой о тумбу рядом с кроватью, и, управляя жидкостью знаком ‘Гидра’, заставила ее очертить вокруг нас замкнутую линию. Отбросив ставшую ненужной бутылку и защитив нас коконом неприкасания, я закрыла глаза, визуализируя огонь, вытянув руку и полусогнув пальцы, будто держу в ладони мячик.
— Игнификато. — Прошептала я, и, когда на ладони вспыхнул алый огненный шарик, я аккуратно заставила его скатиться с моей руки на очерченную спиртом окружность. Знаком ‘Форте’ усилив огонь, я заставила пламенный ровный круг взмыть выше наших голов. Пламя танцевало, окружив наши тела, а знак защиты не позволял ему навредить нам. Ковер, разумеется, не сохранить. Но я не переживала. Роберт у нас дворецкий на все руки. Достанет еще. В неразбавленном светом полумраке нашей комнаты, во всполохе алых огней, я видела, как тени играют на его демоническом, и, при этом, прекрасном лице всеми оттенками ночи.
— Ты знаешь, что я отношусь к тебе, как к отцу. — Прошептала я, пока под порывом неизвестно откуда взявшегося ветра мои волосы летали по воздуху в огненных бликах. — С момента обращения я почувствовала это. Эту связь. Словно после перерождения я стала твоей новорожденной дочерью. Отец. Отец… Твоя дочь весь этот год была очень плохой девчонкой. Накажи ее…
Я горела так, будто острые иглы кололи каждый сантиметр моего измученного тела, называя его отцом, зная, что, наверняка, со стороны выглядела бы, как порочная дрянь, даже не достигшая совершеннолетия. Но мне было плевать. Этот мужчина мне раз двадцать в прадеды годился, а я любила его, как жена, была привязана к нему, словно дочь, делила все его проблемы, подобно сестре, защищала, как мать, а отдавалась, будто шлюха, за которую он даже не платил. Мы были всем во всём друг для друга. И на мнение окружающего мира нам было плевать. Глядя на то, как его и без того темные глаза потемнели еще больше от желания, потому что я прекрасно понимала, что тот, кто любит контролировать всех и вся, не сможет удержаться от эмоций, если я признаю его своим отцом, я магией погасила огонь и села на кровать. Он сел на пол к моим коленям и взял мою руку в свои. Выпустив коготь, Владислав аккуратно провел им по вене сверху вниз, вскрывая ее, не сводя взгляда с моих глаз. Слезы выступили непроизвольно, потому что боль превысила лимиты.
— Любишь? — Тихо спросил он, глядя в мои по-собачьи преданные глаза. Кровь заливала мне руку достаточно быстрыми потоками.
— Больше жизни и смерти. — Я опустила голову на грудь, выдыхая от боли. Что ж. Теперь я сама этого просила. Причинять мне боль, чтобы я могла чувствовать жизнь. Мое существование пост-Тефенсен пока было вот таким убогим. Я уже не могла смиряться и думать, что все будет хорошо. Не после всего, что было.
Кровь заливала ковер. Глаза моего мужа стали багровыми, а зрачки вертикальными, и тогда он вцепился клыками в мое запястье, раздирая и без того вспоротую вену. Я нервно пропустила свободную руку через волосы и зажала рот, чтобы не закричать. Он выпивал из меня жизнь, а я гладила в ответ его по иссиня-черным волосам и не могла избавиться от нежности, которая разрывала мне грудь. Мой мужчина… Потеряв и почти что потеряв его столько раз, сейчас я бы охотнее сто раз позволила оставить мне кровавое месиво вместо спины, чем снова оказаться под угрозой его потери.
Когда он отстранился, последний раз вылизав мою рану языком и поцеловав в распоротое запястье, слезы уже непроизвольно стекали по моим щекам. Подняв на меня глаза, он улыбнулся.
— Ты прекрасна. Боль и слезы делают тебя невозможно красивой. От этого хочется издеваться еще больше. Бабочка, однажды я тебя сломаю. Лети прочь…
Отрицательно покачав головой, я коснулась большим пальцем нетравмированной руки его губ, стирая кровь, а затем, на зависть всем невинным душам, в воображении представляющим себя восхитительно-неправильными, облизала его, ощущая кровь с привкусом его губ, так погрузив в рот, что даже король порока судорожно выдохнул.