Трансильвания: Воцарение Ночи

Роксенбер Лорелея

Кинув на меня издевательски презрительный взгляд и изобразив томный с поволокой, пока я онемела, услышав свои слова от нее, Дэнелла Тефенсен резко дернула за невидимый ранее шнур, заставив занавес опасть на пол. И тут же моим глазам предстало немыслимое по уровню злодеяния зрелище. На цепи, вмонтированной в стену, в ошейнике, закованный в серебряные цепи и намордник на полу лежал мой обессиленный супруг. Запах гниения повис в воздухе. Серебро почти разъело его одежду и разъедало кожу, заставляя раны превращаться в гнойные гниющие нарывы. С болью выдохнув, я дернулась к нему на помощь, но Дэнелла Тефенсен уже сложила пальцы в неумолимый крестовидный знак ‘Аарденто’, который в мгновение ока отнес меня к противоположной стене и вдавил в нее всем корпусом. Я бессильно вскричала от ярости, пока медленными шагами, радуясь произведенному эффекту, золотоволосая девушка-дракон приближалась ко мне.

— Кто-то учится на чужих ошибках, кто-то на своих, ну, а у моей подруги просто любимые грабли! Что, не уследила за безопасностью любимого, трепетная лохушка? Думала, что спасла его, разрушив

метку Хранителя Архивов, и я ничего не почувствую? Надеялась, что сбежите от меня в мной же созданную проекцию этого мира? Да сколько раз тебе говорить, милая Лора, я все знаю. Все, что происходит в нашем мире. Здесь бомж не выдохнет так, чтобы я не знала об этом. — Подойдя ко мне, она сдавила мне горло так, что дышать стало абсолютно нечем. — И все-таки аддиктивное поведение тебя погубит, солнышко. Тупая, тупая, зависимая дрянь, которой сколько бы Владислав Дракула не нахлобучивал терновый венец до бровей, претерпевая истекание кровью, она вынесет. Что же творит твоя атрофированная душа, милая Лорели? Кто-то вырастает, становясь девушкой, и начинает зреть. А ты — гнить. Сразу. Без стадии развития. Ты ведь понимаешь, что с годами, привязанность к нему окончательно растлит твои мозги до состояния овоща? И все еще продолжаешь отдавать ему свой рассудок. Всецело. Знаешь, какой год сейчас в мире, где ты родилась? Можешь не отвечать. Две тысячи пятый. Всего лишь две тысячи пятый. А теперь посмотри в свое будущее. Чем ты станешь, когда пробьет скажем, две тысячи семнадцатый? Или далее? Ты же не позволяешь этому растлению мозга кончиться. Знаешь, куда тебя это заведет? В никчемную убогую жизнь, безликой по имени Никто. Без радости, надежд и будущего. Тряпка своего мужика, которому я даже не позволю быть твоим больше никогда. Я вытравлю его. Из каждого взгляда, из каждой мысли. Пытками вытравлю. С другой стороны, мне тебя даже жаль. Ведь это так печально быть тобой. Так отчаянно хотеть разделить жизнь с этой тварью, хотеть одного во всех мирах и временах рядом, но постоянно ощущать рядом фактор меня — разлучницы, отслеживающей грешки вас двоих и не иметь возможности даже прикоснуться к нему без последствий. Твой располосованный когтями костюм из латекса. Как же кипело вожделение, превысив все лимиты… Неужели и правда лучше быть его шалавой-подстилкой на одну ночь, чем любимой и музой Аарона на всю жизнь? Парень так любить тебя хотел, но тебе лишь эта падаль и грязь нужна, каждая встреча с которой рождает вокруг вас парад планет, встающих в ряд, чтобы он снова использовал тебя. Это дно ты любовью называешь, а?

В моем взгляде, устремленном на «любимую подругу» не было даже тени ярости или злости. В нем закипал самый настоящий ад, желавший только крошить ей череп и раздавливать каждую кость в ее теле. С пеной у рта и выражением ледяной ненависти, борясь с невозможностью дышать, я выдавила. — Напрасно ты считаешь любовь уязвимостью. Слабость, что я чувствую сегодня, превратится в силу, что я испытаю завтра, когда буду сжимать твое еще теплое сердце в руках, глядя, как гаснет свет в твоих, ставших ко всему в мире безразличными, глазах, наблюдая за тем, как ты издыхаешь. Будь ты проклята трижды. Будь проклят день, в который я пожалела маленькую девочку-волка и не вырвала ей сердце за то, что муж лежал в коме. Ты можешь сломать, но не сломить. Давай. Рискни. Убей меня. Я не откажусь от своих слов. Лучше умирать за любимого, чем жить с нелюбимым. Две тысячи пятый, две тысячи семнадцатый… Не имеет никакого значения для любви, которая длится вечно, ты, гнилая и никчемная тварь! Даже если мы умрем здесь, мы встретимся в аду. А от тебя избавимся навсегда.

Смачная пощечина отразилась внутри глухой болью. Лицо и без того уже напоминало боксерскую грушу после случившегося. Добавочный удар лишь стал бонусом в копилку ненависти к Дэнелле Тефенсен, которая и без того трещала по швам.

Перехватив меня покрепче и не позволяя отвернуться, Дэнелла шипела мне прямо на ухо. — Посмотрите на эту суку. Она же просто подыхает от любви к этой мертвой твари!.. Бедная, бедная жертва. Давай, Лорели. Кричи, как тебе его не хватает! Кричи, что никто тебя не сможет согреть в постели, как твой Владислав! Кричи, что больше никто и никогда не будет нужен! До сих пор ты только и делала, что предавала меня. Сегодня здесь состоится шоу твоего личного ада.

Обернувшись к брошенному, словно собака, где-то в углу моему мужу, она окликнула его по имени, за волосы подтаскивая меня и швыряя к его фигуре, опутанной серебром и еле дышавшей. Встав на колени и удерживая меня за волосы, она вынудила его смотреть на меня, сорвав намордник. Который тоже оказался серебряным, и, разумеется, уже сделал свои черные дела, оставив на его лице шипевшие кровью гнойные раны.

— Знаете, Ваше Величество. Я пыталась, честно Вам признаюсь. — С издевкой начала она. — Я пыталась сделать из Вашей жены человека. Человека, дышащего полной грудью. Но она не захотела. Все мои старания пустив под откос, она вырывалась и сопротивлялась, хотя, я желала ей лучшего. А, знаете, что хотела она? Она хотела быть твоей вещью. Частная собственность графа Владислава из испорченной сказки о пауке и мушке, попавшей в его сети, о ненасытном тиране и его хрупкой бабочке, которая только и желала, чтобы ее трепещущие крылышки заломали во имя черного разврата, который она все еще пытается замаскировать под любовь. Марионетка, до пены у рта жаждущая, чтоб ее кукловод вертел ей, как ему пожелается.

В мгновение ока рука девушки превратилась в чешуйчатую лапу с когтями. Поднеся ее к моей щеке, одним когтем она отточенно резким и быстрым движением с леденящим душу хохотом

вырезала на чудом оставшимся нетронутым от побоев и порезов месте букву ‘V’. — Притворяешься обычной девушкой, пока никто не видит, Лора? Так больше не придется. Теперь у тебя на морде будет вечно гореть знак о том, ЧЬЯ ты подстилка, вещь и шваль. Хотя, по справедливости, вырезать эту букву надо было на другом месте. Которым ты девственность раздарила. Ну-с, надеюсь, ты уже ощутила вкус того, насколько это приятно, быть клейменной его буквой. Потому что теперь, пока ты отдыхаешь и смиряешься с новой, более подходящей твоему внутреннему миру меткой, я займусь твоим бывшим. Который никогда не станет будущим.

— Еще хоть раз прикоснешься к ней или откроешь свой поганый рот, и ты — труп. — Мой муж сплевывал кровь на землю. Отравление зашло слишком далеко. Оно поражало внутренние органы. Я видела, знала и понимала, что он — больше не жилец. Осталось несколько часов. И все для него закончится. В ад никто не пойдет. Я лишусь его навсегда. Боже мой… Я молила у всех сил заступиться и помочь нам. Но они были глухи и немы.

— Он разговаривает и даже угрожает. Силы еще есть что ли? Или, действительно, переживаешь за свою девочку? Вы оба такие предсказуемые. Вас пытать можно даже без пыточных инструментов. Друг другом. Как думаешь, Лора? Может, мне закончить сегодня в прошлый раз начатое, когда я хотела инвалидом его сделать, поработав серебряными клинками с той частью его тела, которая гарантирует тебе рай? Могу подарить тебе жизнь после с этим изувеченным недосамцом. Пока не устанешь веники вязать и не найдешь себе сильного и хорошего человека. Сейчас залезем в бельишко и почикаем. Дело минутное, выть будете оба все то время, что останется вам жить. Кто от боли, кто от горя. Обожаю вершить правосудие над гребаными грешниками. Такие хрупкие. Так легко сломать. — С наглой ухмылочкой, Дэнелла уже направилась к Владиславу, когда я окликнула ее сломленным дрожавшим от набежавшей паники голосом.

— Нет… Нет… Нет… Он умирает, Дэна… Подруга, пожалуйста, ради всего, что между нами было хорошего, умоляю. Пытай меня. Отпусти его… Убей меня, Дэнелла. Молю… Пытай меня.

— Отпущу. — Дэнелла ласково притянула его, словно пса, за цепочку к себе, а мой муж закусил губу до крови, чувствуя разъедающие плоть прикосновения серебра. — Вот только проведу эксперимент, и я отпущу его гребаную душу в ад, к Сатане.

Я медленно опустилась на колени. Потоки слез хлынули совершенно внезапно, и я низко склонила голову перед Тефенсен, практически вдавившись лбом в пол, затравленно шепча. — От моей гордыни уже ничего не осталось. Я перед тобой на коленях. Я — бывшая королева этого мира, и теперь я — кукла твоя. Я стану твоей беспрекословной рабыней с этого дня. Клянусь, я больше никогда тебя не обману. Молю тебя о пощаде для мужчины, без которого смысла жизни не вижу. Пытай меня. Во имя нашей прежней дружбы… Пытай меня. Отпусти его, пожалуйста…

— Во имя нашей дружбы? — Дэна хрипло рассмеялась, одарив меня серией презрительных взглядов. — Кажется, еще десять минут назад ты грозилась вырвать мне сердце, а сейчас, когда запахло жареным на серебре вампирским мяском, решила воззвать к нашей дружбе? Нет, моя милая. Я буду вспоминать о том, что мы когда-то были подругами, не чаще, чем ты, с разбегу прыгая к нему в койку. Тебе хватило наглости и лицемерия лгать даже и сегодня, единожды уже попавшись на приключениях у озера. Что же касается того, что мне стоит тебя пытать… Если ты не заметила, я и пытаю именно тебя. Твоя голова подпирает пол, перед глазами пелена, губы дрожат, уже на все согласные. И в треморе всего тела ты готова произнести все, что я хочу от тебя услышать, наступив на гордость, наплевав на чувство собственного достоинства. Ты раздавлена. Ты боишься. А страх — движущая сила… Знаешь, как переводится слово ‘террор’ с латыни? Ужас, паника. Ты насквозь пропиталась леденящим твою душу ужасом. Чувствуешь, как паника от того, что единственный мужчина, к которому твоя душа потянулась, покидает этот мир с каждым вдохом ядовитых миазмов серебра, давит виски? Террор удался. Что и требовалось доказать. Он-то уже полудохлый. Ему плевать. А больно тебе. Это твой личный сорт ада. И мы, поверь, только начали. Сейчас будет испытание. На любовь, кстати. Думаю, ты оценишь всю иронию ситуации.

Не успела я даже ничего предпринять, как Дэнелла Тефенсен застегнула на мне ошейник, цепь которого была вмонтирована в стену, располагавшуюся перпендикулярно от той, к которой был прикован Владислав. Я только вздохнула, а она лишь взбешенно окинула меня презрительным взглядом.

— Это ты тоже оценишь, дорогая подружка. Цепи заговорены для сурового приговора тем, кто патологически не может существовать друг без друга. Сейчас вы познаете боль рикошета кармы. Можно находиться совсем рядом, грызть цепи, выкручиваться, вытягиваться, но расстояние между даже посаженными вплотную всегда будет неизменно равно одному сантиметру. Ощущать тепло ладони, но не смочь прикоснуться. Хотеть избавить его от боли, но даже кончиком пальца не иметь возможности дотянуться. Ни помочь, ни спасти. Грешникам — библейское наказание. Это очищающий огонь для Змея-Искусителя и Евы — его первой женщины. Увидишь, как он подохнет в сантиметре от тебя. Просила наказания для себя? Я и наказываю тебя. Если свою боль ты не чувствуешь или чувствуешь притупленно, его болью тебя резать можно по эмоционально раздерганной душе… Сейчас, мои родные. Я схожу за живительным эликсиром и вернусь. Твой любимый уже на последнем издыхании, Лора. Он не протянет долго, а у меня есть планы на вас и ваше унижение на ближайшее внушительное время. Значит, я буду давать ему эликсир, чтобы он выжил, и снова продолжать окунать тебя в ад, подруга, чтобы ты почувствовала ответную волну предательства.