Трапеция
Шрифт:
кровать.
– Свихнулся? – прошипел парень.
– Марио… нет, послушай… прошу, пожалуйста. Все хорошо. Мы не будем… я
просто хочу… разреши мне… разреши немножко полежать рядом. Пожалуйста.
Мы столько работаем… над всем… И у нас никогда нет времени… о Боже, я
говорю как в дурацком фильме. У меня никогда не хватает времени просто тебя
любить. Можно я просто буду лежать здесь… и любить тебя?
Марио обнял его, и на какой-то ужасный момент Томми показалось,
смеется над ним. Но плечи Марио подрагивали вовсе не от смеха.
– Бедный ты, бедный, – безнадежно шептал он, будто говорил литанию. –
Бедный, несчастный ребенок, бедный, несчастный…
Он тихонько укачивал Томми, как младенца, и неразборчиво бормотал ласковые
слова.
– Я испорченный ублюдок… бедный ты малыш…
– Пожалуйста, Марио. Все нормально. Просто… спи. Я не усну здесь, обещаю. А
если и усну, буду клясться, что мне стало одиноко, и я докучал тебе, пока ты не
пустил меня к себе. Пожалуйста.
Он льнул к Марио, пока тот не расслабился, потом тихо поцеловал.
И только чудом никто не услышал, как в темный час перед рассветом Томми
начал хихикать, потому что они, конечно, закончили тем, что занялись любовью…
И теперь Томми гадал, знал ли заранее, что все так и будет.
Chapter 8
ГЛАВА 17
А затем, как это часто бывает с невыносимыми обстоятельствами, все начало
потихоньку налаживаться. Папаша Тони – не то чувствуя отголоски
напряженности в их отношениях, не то видя подавленность Марио – принялся
учить их выполнять пассаж. Этот трюк заключался в том, что оба гимнаста
должны были находиться в воздухе одновременно: один, возвращаясь, хватался
за перекладину, другой же ее отпускал. Казалось, столкновение неизбежно, и
порой так и получалось. Анжело спорил, что на данный момент Томми это явно не
по силам, да и сам мальчик приуныл, потому что они тренировались часами, а
проделать все правильно не могли. Выносить трюк на публику в этом году
определенно не стоило.
И все же время оказалось потрачено не зря. Теперь, когда они вместе
выбивались из сил, повисшее между ними напряжение попросту выветривалось.
Их отношения снова начал окрашивать отстраненный бесстрастный тон.
Несколько недель назад хватало резкого слова Марио, чтобы Томми закусывал
губу, сдерживая слезы. Теперь же все снова стало как прежде. Они
тренировались до изнеможения, пока Томми не начинал бить озноб, а Марио не
вспыхивал гневом, называя его глупым, неуклюжим и бездарью. Но они смеялись
и шутили во время долгих
одежду и добродушно переругивались, решая, чья очередь делать работу по
дому – и все без малейшей натянутости. Как-то ночью Томми сообразил, что уже
три недели подряд после вечернего представления они съедают поздний ужин, моют посуду и заваливаются спать без каких-то особенных слов или
прикосновений – если не считать короткого ритуального касания рук в проходе
между кроватями. А еще пару вечеров, в безопасности и одиночестве, они вдвоем
просто стояли в дверях грузовика. Томми обнимал Марио за пояс, и в их
уединении был лишь покой.
Некоторое время погодя, когда одевались к выступлению, Марио бросил:
– Чувствую удачу. Попробуем тройное, Анжело?
– Тебе решать, – отозвался Папаша. – Только скажи директору, пусть объявит
заранее.
Почувствовав резкую тяжесть в груди, Томми нервно потеребил значок.
Позже, когда барабаны принялись выбивать частую тревожную дробь, Томми
взглянул на Папашу Тони. Тот, как всегда, когда Марио покидал мостик для
сложного трюка, суеверно отвел глаза. Он даже на двойное сальто не смотрел.
Томми же не мог отвести взгляда от летящего тела. Вперед – и назад – снова
вперед, все выше и выше, и… Боже, стропы перепутаются, нельзя так высоко…
Парень отпустил перекладину, перекувыркнулся – раз, другой, третий – хватка
запястий, и Томми снова начал дышать. Ему никогда не удавалось услышать
аплодисменты.
После представления группка поклонников подошла за автографами. Глядя, как
они суетятся вокруг Марио, Томми едва не лопался от любви и гордости. Чувства
были столь сильны, что он наверняка покраснел. Пока парень смеялся и болтал
снаружи, пришел Папаша Тони и положил руку мальчику на плечо.
– Что притих, Томми? Не стоит завидовать. Когда-нибудь и к тебе придет слава.
Сконфуженный, изумленный – как мог Папаша решить, будто он завидует
Марио? – Томми взорвался потоком слов.
– Нет, нет! Я не… – он горячо беспомощно вспыхнул. – Просто… он такой… и я
так… что он делает, что они делают… и я здесь, с вами, с ним, и он мой друг и…
так много всего… я поверить не могу!
– Ясно, – Папаша чуть нахмурился. – Интересно знать…
Но он не договорил. Марио, пребывающий в отличном настроении, запрыгнул на
ступеньки. Томми открыл было рот, но обнаружил, что не в силах выдавить и
слова.
– Ebbene, Signor Mario, – бросил Папаша. – Лучше бы тебе собрать свои полотенца