Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933

Эванс Ричард Пол

Открытое прославление грубой физической силы стало боевым гимном нацистской партии, и это свидетельствовало о том, насколько важную роль играло насилие в битве нацистов за власть. Цинично используемое в популистских целях пропагандистами-манипуляторами, такими как Геббельс, оно стал стилем жизни для рядовых молодых штурмовиков вроде Весселя, как и для молодых безработных рабочих Союза бойцов красного фронта. Другие песни были еще более откровенными, как, например, популярная «Песня штурмовых колонн», которую коричневые рубашки начали распевать на улицах Берлина с 1928 г.:

Мы штурмовые колонны, в ногу идем в строю. Мы — первые ряды, бесстрашные в бою. Усталые с работы, с песней на устах, Плечо к плечу шагаем с винтовками в руках. Вставай, штурмовые колонны, на расовый бой, вперед! Свободными мы станем, когда еврей падет. Без жалости все вместе жизнь отдадим свою. Идем за Адольфом Гитлером, бесстрашные в бою. Славься, Адольф Гитлер! Мы шагаем в ногу. Да здравствует революция немецкого народа. Вперед на баррикады, лишь смерти нас остановить. Мы штурмовые колонны, мы идем, чтоб победить [647] .

647

Tyrell, F"uhrer befiehl, 288-9.

Такая агрессия получала

выход в постоянных столкновениях с вражескими военизированными отрядами на улицах. В середине существования республики, начиная с 1924 г., все стороны действительно отошли от политического насилия масштаба январского восстания 1919 г., гражданской войны в Руре 1920 г. или многочисленных конфликтов 1923 г., но, отложив пулеметы, они лишь заменили их на резиновые дубинки и кастеты. Даже в относительно стабильный период с 1924 по 1929 год утверждалось, что коммунисты убили 29 нацистских активистов, а сами коммунисты заявляли, что в столкновениях с «фашистами» с 1924 по 1930 год погибло 92 человека из «рабочих». Говорили, что с 1924 по 1928 год в борьбе с коммунизмом в разных эпизодах политического насилия пали двадцать шесть членов «Стального шлема» и 18 членов «Рейхсбаннера». [648] Это были только самые серьезные последствия постоянной борьбы между противоборствующими военизированными группировками; по оценкам тех же источников, число раненных в таких боях составляло тысячи человек, и многие из них получали гораздо более серьезные увечья, чем простые синяки или переломы.

648

Rosenhaft, Beating the Fascists? 6, приводит цифры из Adolf Ehrt, Bewaffneter Aufstand! Enth"ullungen "uber den kommunistischen Umsturzversuch am Vorabend der nationalen Revolution (Berlin, 1933), 166; Die Rote Fahne, 21 нояб. 1931; Nationalsozialistischer Deutscher Frontk"ampferbund (ed.), Der NSDFB (Stahlhelm): Geschichte, Wesen und Aufgabe des Frontsoldatenbundes (Berlin, 1935), 58–61; Rohe, Das Reichsbanner; 342; более общее описание см. в Diehl, Paramilitary Politics, passim.

В 1930 г. эти цифры значительно увеличились, и нацисты заявляли, что понесли потери в 17 человек убитыми. Это число увеличилось до 42 в 1931 г. и до 84 в 1932 г. В 1932 г. нацисты также сообщали, что в столкновениях с врагами было ранено около десяти тысяч их рядовых членов. Коммунисты говорили о 44 смертях в боях с нацистами в 1930 г., 52 в 1931 г. и 75 в первые шесть месяцев 1931 г., тогда как в уличных битвах с нацистами в период с 1929 по 1933 год погибло более 50 членов «Рейхсбаннера» [649] . Официальные источники в целом подтверждают эти данные. По одной из оценок рейхстага, которая никем не ставилась под сомнение, на март 1931 г. ежегодно погибало не менее 300 человек [650] . На долю коммунистов смертей пришлось не меньше, чем на долю нацистов. Например, когда руководителю отряда Союза бойцов красного фронта численностью в сто человек, моряку Рихарду Кребсу, приказали сорвать митинг в Бремене, на котором выступал Герман Геринг, он лично позаботился, чтобы «у каждого человека была дубинка или кастет». Когда тот поднялся, чтобы выступить, Геринг приказал выкинуть его с трибуны, и коричневые рубашки, стоявшие по периметру зала, двинулись в центр.

649

Rosenhaft, Beating the Fascists? 6, те же источники; Rohe, Das Reichsbanner; 342.

650

Stenographische Berichte "uber die Verhandlungen des deutschen Reichstags, 445 (1932), 1602-4.

Последовала ужасная рукопашная схватка. Повсюду в ход пошли дубинки, кастеты, палки, тяжелые ремни, бутылки и «розочки». Над головами зрителей летали осколки стекла и стульев. Люди с обеих сторон отламывали ножки стульев и использовали их в качестве дубинок. Женщины падали в обморок от грохота и криков схватки. Десятки голов и лиц были в крови, одежда разорвана, когда дерущиеся пробирались между массами напуганных и беспомощных зрителей. Штурмовики дрались как львы. Они планомерно оттесняли нас к главному входу. Оркестр начал играть военную мелодию. Герман Геринг спокойно стоял на сцене с кулаками, упертыми в бедра [651] .

651

Valtin, Out of the Night, 218.

В начале 1930-х такие сцены разыгрывались по всей Германии. Насилие принимало особенно широкий размах в периоды выборов. Из 155 человек, убитых в столкновениях в Пруссии за весь 1932 г., не меньше 105 погибли в месяцы выборов с июня по июль, а полиция сообщала о 461 случае политических беспорядков с 400 ранеными и 82 убитыми за первые семь недель кампании [652] . Задача усмирения политического насилия не облегчалась тем, что политические партии в перерывах активно выступали вместе за амнистию политическим заключенным, выпуская их из тюрем и, таким образом, открывая новую серию избиений и убийств. Последняя такая амнистия была объявлена 20 января 1933 г. [653]

652

Rosenhaft, Beating the Fascists? 8; Diehl, Paramilitary Politics, 287.

653

О том, как амнистия 20 января 1933 г. повлияла на уровень насилия в одном немецком городке, см.: William S. Allen, The Nazi Seizure of Power: The Experience of a Single German Town, 1922–1945 (New York, 1984 [1965]), 146-7.

II

Сталкиваясь с такой ситуацией быстро нарастающего беспорядка, полиция явно колебалась в своей поддержке веймарской демократии. В отличие от армии она продолжала быть децентрализованной после 1918 г. Социал-демократы доминировали в прусском правительстве в Берлине, однако не смогли воспользоваться возможностью создать новую силу по обеспечению общественного порядка, которая была бы лояльным проводником республиканского законодательства. В полицию неизбежно вступали бывшие солдаты, поскольку большинство мужчин из соответствующей возрастной группы были призваны на службу во время войны. Новые рекруты оказывались под началом бывших офицеров, кадровых солдат и бойцов добровольческих бригад. Они с самого начала задали военный тон и совсем не были горячими энтузиастами нового политического порядка [654] . Их поддерживала политическая полиция, которая была традиционно сильна в Пруссии и в некоторых других немецких и европейских государствах в плане сосредоточения своих усилий на наблюдении, выявлении и временами на подавлении социалистических и революционных устремлений [655] . Офицеры политической полиции, как и других полицейских отделов, считали себя выше партийной политики. Скорее, как и в армии, они служили абстрактной идее «государства» или «рейха», а не конкретным демократическим институтам новообразованной республики. Поэтому неудивительно, что они продолжали вести слежку не только за политическими экстремистами, но и за социал-демократами, правительственной партией в Пруссии, которая в некотором смысле была их работодателем. Таким образом, старая традиция искать подрывные элементы в основном среди левых течений политического спектра продолжала спокойно существовать [656] .

654

Peter Lessmann, Diepreussische Schutzpolizei in der Weimarer Republik: Streifendienst und Strassenkampf (D"usseldorf, 1989); Eric D. Kohler, The Crisis in the Prussian Schutzpolizei 1930-32., in George L. Mosse (ed.), Police Forces in History (London, 1975), 131-50; Hsi-Huey Liang, The Berlin Police Force in the Weimar Republic (Berkeley, 1970); Siegfried Zalka, Polizeigeschichte: Die Exekutive im Lichte der historischen Konfliktforschung. Untersuchungen "uber die Theorie und Praxis der preussischen Schutzpolizei in der Weimarer Republik zur Verhinderung und Bek"ampfung innerer Unruhen (L"ubeck, 1979); J"urgen Siggemann, Die kasernierte Polizei und das Problem der inneren Sicherheit in der Weimarer Republik: Eine Studie zum Auf- und Ausbau des innerstaatlichen Sicherheitssystems in Deutschland 1918/19-1933 (Frankfurt am Main, 1980); Johannes Buder, Die Reorganisation der preussischen Polizei 1918/1923 (Frankfurt am Main, 1986); Johannes Schwarz, Die bayerische Polizei und ihre historische Funktion bei der Aufrechterhaltung der "offentlichen Sicherheit in Bayern von 1919 bis 1933 (Munich, 1977).

См. также интересный, хотя и не всегда достоверный отчет бывшего шефа гамбургского отряда гражданской самообороны: Lothar Danner, Ordnungspolizei Hamburg: Betrachtungen zu ihrer Geschichte 1918–1933 (Hamburg, 1958).

655

Полезный краткий очерк см. в Robert Gellately, The Gestapo and German Society: Enforcing Racial Policy 1933–1945 (Oxford, 1990), 226; более развернутое изложение см. в Robert J. Goldstein, Political Repression in Nineteenth — Century Europe (London, 1983).

656

Christoph Graf, Politische Polizeizwischen Demokratie und Diktatur (Berlin, 1983).

Симпатии полиции и суда проявились особенно отчетливо в деле депутата рейхстага социал-демократа Отто Бухвица в Силезии, который позже с изрядной горечью вспоминал, как штурмовики начали срывать его речи начиная с декабря 1931 г. Коричневые рубашки занимали места на его митингах, выкрикивали в его адрес оскорбления, а однажды стреляли в него, вызвав массовую панику среди слушателей и спровоцировав драку, в которой было еще больше выстрелов со стороны штурмовиков и членов «Рейхсбаннера». Несколько нацистов и социал-демократов пришлось отправить в больницу, и ни один стол или стул не остались в целости. После этого банды из восьми-десяти нацистских штурмовиков изводили Бухвица, сопровождая его по утрам от дома до работы, двадцать или больше человек окружали его, когда он возвращался в офис после обеда, и от ста до двухсот человек следовали за ним по пути домой, распевая специально сочиненную песню со словами: «Стоит лишь спустить курок, Бухвица настигнет рок». Нацистские демонстрации всегда останавливались около его дома, скандируя «Смерть Бухвицу!» Его жалобы в полицию и просьбы о защите совершенно игнорировались, а когда он потерял депутатскую неприкосновенность вместе с роспуском рейхстага в 1931 г., его привлекли к суду за незаконное владение оружием в связи с дракой в декабре 1931 г. и приговорили к трем месяцам тюрьмы. Никто из нацистов, участвовавших в тех событиях, не понес никакого наказания. После освобождения Бухвицу отказали в праве ношения оружия, но он все равно всегда носил его с собой и демонстративно спускал с предохранителя, если коричневые рубашки подходили слишком близко. Обратившись с жалобой к министру внутренних дел, социал-демократу Карлу Зеверингу, он получил ответ, что ему в первую очередь не следовало встревать в перестрелку. Чувство Бухвица, что руководство социал-демократов его предало, только усилилось, когда к нему, собиравшемуся выступать с речью на похоронах застреленного нацистами члена «Рейхсбаннера», подошла большая группа рядовых активистов-коммунистов и объяснила, что они пришли защитить его от запланированного покушения со стороны коричневых рубашек. Рядом в тот момент не было ни полиции, ни членов «Рейхсбаннера» [657] .

657

Otto Buchwitz, 50 Jahre Funktion"ar der deutschen Arbeiterbewegung (Stuttgart, 1949), 129-36.

Полиция в свою очередь считала Союз бойцов красного фронта преступной организацией. Это не только соответствовало давней полицейской традиции объединения понятий преступности и революции, но и отражало тот факт, что базы коммунистов часто располагались в бедных трущобах, где находились центры организованной преступности. Что до полиции, то, по их мнению, бойцы красного фронта были головорезами, искавшими материальных благ. Для коммунистов полиция была железным кулаком капиталистического порядка, который надо было раздавить, и полицейские часто становились жертвами физического насилия вплоть до убийства. Это означало, что в стычках с коммунистами усталые, нервные и обеспокоенные полицейские были весьма склонны использовать свои пистолеты, которыми были обычно вооружены. В Берлине в 1929 г. произошло ожесточенное столкновение, вошедшее в историю как Кровавый май, когда под выстрелами полицейских погиб 31 человек, включая невинных прохожих, больше двух сотен были ранены и более тысячи попали под арест в ходе коммунистических демонстраций в рабочем районе Веддинге. Рассказы о том, что репортеры газет, освещавшие события, избивались полицией, делали комментарии в Прессе только более критическими, тогда как сами полицейские реагировали с едва скрываемым презрением к демократическому пиитическому порядку, который не смог защитить их от ранений и оскорблений [658] .

658

Thomas Kurz, ‘Blutmai’: Sozialdemokraten und Kommunisten im Brennpunkt der Berliner Ereignisse von 1929 (Bonn, 1988); Chris Bowlby, ‘Blutmai 1929: Police, Parties and Proletarians in a Berlin Confrontation’, Historical Journal, 29(1986), 137-58; предыстория в Eve Rosenhaft, ‘Working-Class Life and Working-Class Politics: Communists, Nazis, and the State in the Battle for the Streets, Berlin, 1928–1931’ in Richard Bessel and Edgar J. Feuchtwanger (eds.), Social Change and Political Development in Weimar Germany (London, 1981), 207-40.

Отдалившиеся от республики в результате постоянной полемики с коммунистами и попыток социал-демократов ограничить их права, полицейские также были обеспокоены крайне медленным продвижением по службе, а многие молодые полицейские чувствовали, что их карьера остановилась [659] . Профессионализация сделала большой шаг в детективных силах Германии, как и других стран, благодаря дактилоскопии, фотографии и судебной науке, которые стали новыми и удивительно эффективными средствами поиска преступников. Детективы-одиночки, такие как знаменитый Эрнст Геннат, глава берлинского отдела убийств, становились знаменитыми благодаря собственному таланту, а полиция заявляла о впечатляющем уровне раскрываемости серьезных преступлений в середине 1920-х гг. Тем не менее по адресу полиции высказывалось множество враждебных комментариев в прессе и новостных изданиях за неудачи в поимке серийных убийц вроде Фрица Хармана в Ганновере или Питера Кюртена в Дюссельдорфе до того, как число их жертв успело изрядно вырасти. Полиция в свою очередь чувствовала, что неистовые беспорядки и политическое насилие того времени заставляли их отвлекать ценные ресурсы от борьбы с подобными преступлениями [660] . Поэтому неудивительно, что полицейские начали симпатизировать нацистским нападкам на Веймарскую республику. В одном отчете за 1935 г. говорилось, что до 1933 г. членами партии были 700 полицейских, а в Гамбурге к 1932 г. из 240 офицеров к ним присоединились 27 человек [661] .

659

George C. Browder, Hitler's Enforcers: The Gestapo and the SS Security Service in the Nazi Revolution (New York, 1996), 23-8.

660

Richard Bessel, ‘Militarisierung und Modernisierung: Polizeiliches Handeln in der Weimarer Republik’ в Alf L"udtke (ed.), ‘Sicherheit’ und ‘Wohlfahrt’: Polizei, Gesellschaft und Herrschaft im 19. und 20. Jahrhundert (Frankfurt am Main, 1992), 323-43; Theodor Lessing, Haarmann: Die Geschichte eines Werwolfs. Und andere Kriminalreportagen (ed. Rainer Marwedel, Frankfurt am Main, 1989); Evans, Rituals, 530-35, 591–610.

661

Browder, Hitler's Enforcers, 28-9; Danner, Ordnungspolizei, 223.