Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933
Шрифт:
Человеком, которого Гинденбург назначил новым рейхсканцлером, стал его старый друг Франц фон Папен. Аристократ-землевладелец, малозаметный и не очень активный депутат от центристской партии в прусском парламенте, Папен был еще более правым, чем сам Брюнинг. Во время Первой мировой войны он был выдворен из Соединенных Штатов, где работал военным атташе при немецком посольстве, за шпионаж или «действия, несовместимые с его статусом», как говорилось в типовой дипломатической формулировке, и попал в Генеральный штаб Германии. В 1920-х он использовал богатство, полученное в результате женитьбы на дочери богатого промышленника, чтобы выкупить контрольный пакет газеты «Германия», принадлежавшей центристской партии. Таким образом, у Папена были тесные контакты с некоторыми ключевыми социальными и политическими силами в Веймарской республике, включая земельную аристократию, министерство иностранных дел, армию, промышленников, католическую церковь и прессу. Гинденбургу его порекомендовал Шляйхер, охарактеризовав Папена как человека, который будет прислушиваться к интересам армии. Папен даже в большей степени, чем Брюнинг, олицетворял ту форму католического политического авторитаризма, который был распространен в Европе в начале 1930-х гг. Он долгое время был не согласен с позицией своей партии и открыто поддерживал Гинденбурга в борьбе с центристским кандидатом Марксом на президентских выборах 1925 г. Центристы отреклись от Папена, который в свою очередь вернул им свой партийный билет, заявив, что искал «синтеза действительно националистических сил, неважно из какого лагеря, не как человек партии, но как немец» [683] . Теперь разрыв был завершен [684] .
683
Письмо Папена с заявлением о выходе из Центристской партии, напечатанное в Georg Schreiber, Br"uning, Hitler, Schleicher: Das Zentrum in der Opposition (Cologne, 1932), 17–19, цитируется в Bracher, Die Aufl"osung, 536; см. также комментарии в Bracher, Die Aufl"osung, 656 и Morsey, ‘Die Deutsche Zentrumspartei’ в Matthias and Morsey (eds.), Das Ende, 306-14.
684
Fest, The Face, 229-33; Richard W. Rolfs, The Sorcerer's Apprentice: The Life of Franz von Papen (Lanham, Md., 1996).
Эти события означали, явно и в ретроспективе, конец парламентской демократии в Германии. Большинство членов нового кабинета не принадлежали к какой-либо партии, кроме пары человек, которые, по крайней мере номинально, состояли в Националистической партии. Папен со своими идеологическими сподвижниками, включая Шлейхера, считали себя создателями стоящего над партиями «нового государства», которое в действительности было враждебно самому принципу многопартийной системы и в котором власть выборных собраний была еще более ограниченной, чем мог представить себе более скромный в своих взглядах Брюнинг. Тип государства, о котором идет речь, был указан министром внутренних дел при Папене, бароном Вильгельмом фон Гайлем, который помогал построить расистское авторитарное военное государство в области, отошедшей Германии по условиям Брест-Литовского мирного договора в 1918 г. [685] Среди предложений Гайля было ограничение избирательных прав до минимума и значительное сокращение полномочий парламента [686] . Папен взял на себя задачу отменить историю, не только образование веймарской демократии, но и все, что случилось в европейской политике со времен Французской революции, добиться прекращения современной классовой борьбы и воссоздать иерархическую основу древнего общества [687] . Он запретил использование гильотины — классического символа Французской революции — для исполнения смертных приговоров в тех частях Пруссии, где она была введена в XIX в., и заменил ее традиционным прусским инструментом — топором [688] . Тем временем в качестве срочных практических мер правительство Папена начало распространять ограничения, наложенные его предшественником на радикальную прессу вплоть до демократических газет, запретив популярные леволиберальные издания вроде социал-демократической ежедневной газеты «Вперед» дважды в течение нескольких недель, вынеся предупреждения такому леволиберальному органу, как «Берлинская народная газета» (Berliner Volkszeitung), по двум различным поводам и убедив либеральных комментаторов, что свобода прессы окончательно ликвидирована [689] .
685
Vejas Gabriel Liulevicius, War Land on the Eastern Front: Culture, National Identity and German Occupation in World War I (Cambridge, 2000).
686
См. острую характеристику папеновской идеологии «нового государства» в Bracher, Die Aufl"osung, 536–54.
687
Рареn, цитируется в Walter Schotte, Der neue Staat (Berlin, 1932), 110-24.
688
Evans, Rituals, 613–44.
689
Fulda, ‘Press and Polities’, chapter 4.
Со своим утопическим консерватизмом Папен был неспособен должным образом оценить политическую ситуацию 1932 г. Его правительство состояло из людей с относительно небольшим опытом. В нем было столько неизвестных аристократов, что его часто называли «правительством баронов». В дискуссии, которая предшествовала отставке Брюнинга, Папен и Шлейхер сошлись на том, что им надо склонить на свою сторону нацистов, чтобы обеспечить массовую поддержку антидемократической политики нового правительства. Они заручились согласием Гинденбурга на роспуск рейхстага и проведение новых выборов, которых требовал Гитлер в ожидании того, что на них нацисты смогут собрать еще больше голосов. Выборы были назначены на конец июля 1932 г. Кроме того, Папен и Шлейхер также согласились с требованием Гитлера о снятии запрета на движение коричневых рубашек. По задумке Шлейхера, это должно было успокоить нацистский экстремизм и помимо прочего убедить штурмовиков исполнять роль вспомогательной армии, что позволило бы обойти ограничения, наложенные на вооруженные силы Германии Версальским мирным договором [690] . Однако это оказалось еще одним роковым просчетом. Массы штурмовиков с триумфом вернулись обратно на улицы, и избиения, бои, увечья и убийства, никогда полностью не исчезавшие в период запрета с предыдущего апреля, быстро достигли новых рекордных уровней. Даже несмотря на это общественное мнение испытало сильнейший шок, когда 17 июля 1932 г. организованный тысячами нацистских штурмовиков марш через коммунистический бастион в Альтоне, рабочем муниципалитете на прусской стороне окружной границы Гамбурга, закончился жестоким столкновением с тысячами тяжеловооруженных бойцов красного фронта. Рихард Кребс, возглавлявший отряд из 800 моряков и докеров-коммунистов, готовых вытеснить нацистов из портового района, позже писал, что бойцы красного фронта имели приказ атаковать штурмовиков на улицах. В проходящих марширующих летели камни, мусор и любые попавшиеся под руку предметы. Согласно некоторым отчетам, у коммунистов были снайперы на крышах, готовые начать стрельбу по штурмовикам. Кто-то, никто не знает точно кто, сделал выстрел. В тот же момент полиция запаниковала и открыла огонь из всех имевшихся стволов, заливая окрестности пулями и вызвав паническое бегство во всех направлениях. Коммунистов унесло прочь вместе с остальными. Их попытка остановить марш коричневых рубашек по своей территории окончилась полным провалом [691] . Восемнадцать человек было убито и более сотни ранено. Как показали результаты вскрытий, большинство погибло от пуль полицейских револьверов. Глубина насилия, в которое теперь погрузилась политическая жизнь Германии, требовала немедленных действий со стороны правительства [692] .
690
Edward W. Bennett, German Rearmament and the West, 1932–1933 (Princeton, 1979), 63-4, 69.
691
Valtin, Out of the Night, 309-11, однако очень часто там преувеличиваются кровожадные настроения и уровень готовности к насилию бойцов красного фронта.
692
McElligott, Contested City, 192-5; Leon Schirmann, Altonaer Blutsonntag 17. Juli 1932: Dichtung und Wahrheit (Hamburg, 1994).
Совершенно не собираясь снова запрещать военизированные группировки, Папен ухватился за события Кровавого воскресенья в Альтоне и сместил правительство Пруссии, которое возглавляли социал-демократы Отто Браун и Карл Зеверинг, на основании того, что оно больше не могло поддерживать законность и порядок. Это был решающий удар по социал-демократам, ради которого его назначили на эту должность. Папен опирался на пример Эберта, отправившего в отставку правительства Саксонии и Тюрингии в 1923 г., но Пруссия, которая занимала больше половины территории рейха и население которой превышало численность Франции, была гораздо более важной целью. Ведущая роль армии в разрываемой борьбой политической жизни 1932 г. стала ясна, когда тяжеловооруженные боевые части захватили улицы Берлина и в столице было объявлено чрезвычайное военное положение. Контролировавшуюся социал-демократами полицию просто отодвинули в сторону. Любая попытка прусского правительства использовать ее для противостояния военным только приводила к беспорядкам. Ее численность была слишком мала, а офицеры высшего или среднего звена были либо разочарованы республикой, либо симпатизировали Папену, либо склонялись на сторону нацистов [693] .
693
Lessmann, Diepreussische Schutzpolizei, 349-70.
Если Папен и Шлейхер опасались восстания рабочих, то они были неправы. Много рядовых членов «Рейхсбаннера» уже были готовы взять в руки оружие и пулеметы, были собраны пистолеты и винтовки для защиты штаб-квартиры партии в случае путча, пока на сцену не вышла бы полиция, которая, как считали в партии (ошибочно, как оказалось впоследствии), будет сопротивляться любым попыткам свергнуть республику. Недавний приток новых членов увеличил силы Республиканских отрядов обороны «Рейхсбаннера» до более чем 200 000 человек. Однако их значительно превосходили объединенные силы из примерно 750 000 коричневых рубашек и стальных шлемов, которые бы точно мобилизовались против них, если бы те организовали восстание. Они были плохо обучены и подготовлены. И они бы не смогли оказать серьезного сопротивления хорошо вооруженным силам немецкой армии. Коммунисты, у которых были лучшие резервы оружия, конечно, не стали бы брать его в руки, чтобы защищать социал-демократов [694] .
694
Rohe, Das Reichsbanner; 431-5.
В ситуации июля 1932 г., когда все: и Гинденбург, и военное руководство, и консерваторы — были крайне обеспокоены тем, чтобы не допустить провокации гражданской войны в Германии, военное восстание «Рейхсбаннера» могло смягчить позицию Папена или заставить рейхспрезидента вмешаться. Этого уже не узнать. Призыв к сопротивлению не прозвучал. Традиция социал-демократов оставаться в рамках закона вынудила их запретить любое вооруженное сопротивление действиям, санкционированным главой страны и законно учрежденным правительством, которых поддерживала армия и которым не противодействовала полиция [695] . Все, что оставалось Брауну и Зеверингу, это выражать словесные протесты и выдвигать обвинения против Папена на основании того, что тот нарушил конституцию. 10 октября 1932 г. Государственный суд вынес решение, по крайней мере частично, в пользу
695
Matthias, ‘Die Sozialdemokratische Partei Deutschlands’ в Matthias and Morsey (eds.), Das Ende, 141-5.
696
Bracher, Die Aufl"osung, 559–600; Schulze, Otto Braun, 745-86; Huber, Deutsche Verfassungsgeschichte VW. 1015-25 and 1192-7; Matthias, ‘Die Sozialdemokratische Partei Deutschlands’, in Matthias and Morsey (eds.), Das Ende, 119-50; Schulz, Zwischen Demokratie und Diktatur, III. 920-33; Broszat, Der Staat Hitlers, 89.
697
Один пример есть в Evans, Rituals, 614-15. Более общее описание см. в Winkler, Der Weg, 646-81, and Rudolf Morsey, 'Zur Geschichte des "Preussenschlags" am 20. Juli 1932, VfL 9 (1961), 436-9.
Переворот Папена нанес смертельный удар по Веймарской республике. Он уничтожил принцип федеративности и открыл путь для тотальной централизации государства. Теперь, что бы ни случилось, полное восстановление парламентской демократии вряд ли было возможным. После июля 1932 г. единственными реальными альтернативами были диктатура нацистов или консервативный авторитарный режим, поддерживаемый армией. Решающим стало отсутствие сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны социал-демократов, основных оставшихся защитников демократии. Это убедило и консерваторов и национал-социалистов, что уничтожения демократических институтов можно было достичь без серьезной оппозиции. Для социал-демократов были вполне очевидны признаки грядущего переворота. Но они ничего не предприняли. Они были парализованы не только из-за того, что переворот был поддержан человеком, за которого они совсем недавно голосовали в ходе президентской избирательной кампании, Паулем фон Гинденбургом, но и из-за своего катастрофического поражения на прусских парламентских выборах в апреле 1932 г. Когда нацисты увеличили свое представительство в прусском законодательном собрании с 9 мест до 162, а коммунисты с 48 до 57, социал-демократы потеряли треть своих мандатов, сократив число мест со 137 до 94. Теперь ни у одной партии не было большинства, и существующая администрация под руководством Брауна и Северинга работала как правительство меньшинства с соответствующим ослаблением политических позиций. Помимо этого в руководстве партии распространилось ощущение беспомощности из-за долгого несопротивления жесткой политике ограничений Брюнинга. Профсоюзы не могли как-либо воспрепятствовать перевороту, потому что массовая безработица сделала невозможной всеобщую забастовку, миллионы отчаявшихся, безработных людей не имели другого выбора, кроме как устраиваться на работу в качестве штрейкбрехеров, и профсоюзы это знали. Поэтому возможность повторного выступления объединенного рабочего движения, которое победило Капповский путч в 1920 г., не рассматривалась. Нацисты ликовали. «Достаточно всего лишь оскалиться на красных, и они падают на колени», — писал шеф нацистской пропаганды Йозеф Геббельс в своем дневнике 20 июля. Социал-демократы и профсоюзы, отмечал он с удовлетворением, «не пошевелили и пальцем». «Красные, — писал он немногим позднее, — упустили свой шанс. И он больше никогда не повторится» [698] .
698
Joseph Goebbels, Vom Kaiserhof zur Reichskanzlei: Eine historische Darstellung in Tagebuchbl"attern (vom 1. Januar 1932 bis zum 1. Mai 1933) (Munich 1937 [1934]), 131–5; о прусских выборах см.: Winkler, Der Weg, 542-53.
Роковые решения
Переворот Папена произошел в середине самой неистовой и жестокой избирательной кампании из всех на тот момент, которая проводилась в еще менее разумной и более ожесточенной атмосфере, чем предыдущие две. Гитлер снова летал по Германии от встречи к встрече, выступив перед огромными толпами на более чем пятидесяти крупных собраниях, осуждая разделение, унижения и провалы Веймара и рисуя неопределенную, но заманчивую перспективу лучшего будущего, когда народ наконец объединится. Тем временем коммунисты вещали о революции и пророчили неизбежный распад капиталистического порядка, социал-демократы призывали избирателей подняться против угрозы фашизма, а буржуазные партии выступали за восстановление единства, которое они уж точно не могли осуществить [699] . О разложении парламентской политики свидетельствовал все более эмоциональный стиль партийной пропаганды, даже со стороны социал-демократов. В атмосфере постоянных яростных уличных стычек и демонстраций политическая борьба свелась к войне символов, как ее называли социал-демократы без малейшего намека на критику. Социал-демократы привлекли на свою сторону Сергея Чахотина, радикального ученика Павлова, открывшего условные рефлексы, чтобы тот помог им в избирательной борьбе 1931 г., понимая, что призыва к разуму уже было недостаточно. «Чтобы разум одержал победу, мы должны обращаться к чувствам, душам и эмоциям». На деле разум остался далеко позади. На выборах в июле 1932 г. социал-демократы приказали всем своим местным группам, чтобы члены партии носили партийные значки, использовали приветствие со сжатым кулаком при встречах друг с другом и выкрикивали девиз «Свобода!» при любой подходящей возможности. В том же духе коммунисты уже давно использовали символ серпа и молота, а также ряд различных девизов и приветствий. Принимая такой стиль, партии ставили себя на один уровень с нацистами, со свастикой которых, приветствием «Хайль Гитлер!» и простыми, экспрессивными лозунгами им было сложно соревноваться [700] .
699
Noakes and Pridham (eds.), Nazism, I. 102-3; Martin Broszat, Hitler and the Collapse of Weimar Germany (Oxford, 1987 [1984]), 82–91; Winkler, Der Weg, 681–98.
700
Matthias, ‘Die Sozialdemokratische Partei Deutschlands’ in Matthias and Morsey (eds.), Das Ende, 222-4 (документ № 11: Rundschreiben des Gauvorstandes Hannoverdes Reichsbanners, 5 июля 1932); Winkler, Der Weg, 515; Harsch, German Social Democracy, 177-80; Richard Albrecht, ‘Symbolkampf in Deutschland 1932: Sergej Tschachotin und der “Symbolkrieg” der drei Pfeile gegen den Nationalsozialismus als Episode im Abwehrkampf der Arbeiterbewegung gegen den Faschismus in Deutschland’, Internationale Wissenschaftliche Korrespondenz zur Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung, 22 (1986), 498–533.
В поисках образа, достаточно мощного, чтобы противостоять призыву нацистов, социал-демократы, «Рейхсбаннер», профсоюзы и ряд рабочих организаций, связанных с социалистами, 16 декабря 1931 г. объединились, образовав «Железный фронт» для борьбы с «фашистской» угрозой. Новое движение многое позаимствовало из пропагандистского арсенала коммунистов и национал-социалистов. Длинные, скучные речи следовало заменить короткими, четкими призывами. Традиционный упор трудового движения на образование, разум и науку должен был уступить место новым мотивам, призванным возбуждать массовые эмоции за счет уличных процессий, маршей в униформах и коллективных проявлений воли. В новом стиле пропаганды социал-демократы дошли до того, что придумали символ, который должен был стать альтернативой свастике и серпу с молотом: три параллельные стрелы, выражающие основные цели Железного фронта. Ничто из этого не смогло помочь рабочему движению, многие члены которого, и не в последнюю очередь из занимавших руководящие посты в рейхстаге, отнеслись скептически к подобным инициативам или не смогли адаптироваться к новому способу представления своих политических взглядов. Новый стиль пропаганды ставил социал-демократов на один уровень с нацистами, однако им не хватало динамизма, молодого задора или экстремизма, которые бы могли обеспечить эффективную конкуренцию. Символы, марши и униформа не помогли Железному фронту привлечь новых сторонников, потому что во главе его оставался старый организационный аппарат социал-демократов. С другой стороны, это не ослабило страхов избирателей из среднего класса относительно намерений рабочего движения [701] .
701
Winkler, Der Weg, 514-16.
Еще более откровенными были избирательные плакаты, использовавшиеся партиями в кампаниях начала 1930-х гг. Общим практически для всех было изображение фигуры гигантского полураздетого рабочего, которая в конце 1920-х гг. стала символизировать немецкий народ, заменив скромную фигурку «немца Михеля» в его спальном колпаке или еще более редкую женскую персонификацию Германии, которая раньше обозначала нацию. Нацистские плакаты изображали гигантского рабочего, возвышающегося над банком, с заголовком «Международные финансы», который разрушал его мощными ударами отбойного молотка со свастикой. На плакатах социал-демократов гигантский рабочий локтями распихивал в стороны нацистов и коммунистов. Плакаты центристской партии показывали гигантского рабочего, несколько более одетого, но все равно с закатанными рукавами, с силой выбрасывающего маленьких нацистов и коммунистов из здания парламента. Народная партия рисовала гигантского рабочего в одной набедренной повязке, раскидывающего прилично одетых политиков всех остальных воюющих фракций в июле 1932 г. (что оказалось практически обратной картиной того, что на самом деле произошло позже на выборах). Даже степенная Националистическая партия использовала гигантского рабочего на своих плакатах, хотя там он только размахивал черно-бело-красным флагом бисмарковского рейха [702] . По всей Германии избиратели сталкивались с жестокими изображениями гигантских рабочих, разрывающих своих оппонентов на куски, вышвыривающих, выволакивающих их из парламента или возвышающихся над политиками в сюртуках и цилиндрах, которые практически всегда изображались мелкими сварливыми карликами. Неистовая мужественность сметала с пути пререкающиеся, неэффективные и феминизированные политические фракции. Независимо от намерений подсознательный смысл был ясен — пришел конец парламентской политике. Эта идея имела явное воплощение в ежедневных стычках военизированных группировок на улицах, повсеместном распространении униформ на трибунах и в непрестанном насилии и драках на избирательных митингах.
702
Simon Taylor, Germany 1918–1933: Revolution, Counter-Revolution and the Rise of Hitler (London, 1983), 112-16; см. также: Hans Bohrmann (ed.), Politische Plakate (Dortmund, 1984), 247-62.