Третья истина

Лина ТриЭС

Щелкнула задвижка, Лулу, наконец, оказалась предоставлена сама себе. Она быстро разделась и потушила лампу. Заснуть она и не надеялась – просто хотела, чтобы ее не потревожили. Легла – и все тут. Устала. Ей казалось, что сейчас, в постели, она сможет все спокойно обдумать, но ничего не выходило. Навязчиво возникало ощущение неясной угрозы. В доме и так сгущается и сгущается тревога с тех пор, как не стало царя, а положение на фронте все ухудшается. О фронтовых делах домашние предпочитают помалкивать, хотя только недавно с энтузиазмом говорили о наступлении...Но у Лулу есть откуда узнать все точно! Пожалуй, она знает больше всех домочадцев. На минуту эта мысль наполнила ее гордостью, но она сама усмехнулась своему ребячеству. Во-первых, радоваться абсолютно нечему. Во-вторых, может быть, и другие знают не меньше нее, но просто молчат, не любят говорить о политике… Все эти мысли затмила

другая, пугающая и невыносимая в темноте. Только приученная постоянными сообщениями в газетах: «убито столько-то, ранено столько-то», она смогла кое-как вынести теткино: «Он его, как пить дать, убьет!». А сейчас, в темноте сделалось жутко от одной мысли об этом, и дело было не в Петре… Она не сомневалась, что этот ее дядя достоин худшей из участей, раз Виконт так считает, но разве может Виконт УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА?? Виконт, чей идеал – добиваться своего, не убивая, не калеча! Наверное, он просто сгоряча сказал: «убью». Но он никогда ничего не делает сгоряча. Она сделала мысленное усилие, пытаясь увидеть его чужими глазами и примерить к нему слова: «жестокость», «беспощадность»... «убийство».

С рукоприкладством в семье Курнаковых дело обстояло немногим лучше, чем со скандалами. Отец мог устроить порку сыновьям по любому малозначительному поводу, такому, как праздное времяпрепровождение или случайный нелестный отзыв о них офицеров. Мать выкручивала Лулу уши, не гнушалась щипками и ударами ладонью по голове. Тетка без разбору под горячую руку залепляла пощечины и тумаки всем, случалось, и на спину Лулу опускалась ее длань. Но прикосновения Виконта всегда были наградой. Она с грустью и чувством нереальности вспоминала, что, когда была помладше, он обнимал ее за плечи, теребил кудри или даже ласково дергал за них. Сейчас всего этого нет… Однако представить себе, что даже в сильном раздражении, – а кто скажет, что Виконт не бывает сердитым? – он встряхнет ее, оттолкнет, причинит малейшую боль – просто дикая нелепость! Да, она побаивалась и побаивается его резких слов, не может выносить его недовольство, но это совсем другое дело! Да, он не щадил ее на тренировках, заставлял превозмогать усталость, делать усилия… но сам же всегда облегчал их: его руки помогали справиться с трудным движением, охотно делились своей силой. Она даже не знает – бьет ли он когда-нибудь братьев, как относится к отцовским экзекуциям? Об этом при женщинах не говорилось, они по уставу Виктора Васильевича не могли ни вмешиваться, ни обсуждать такие дела… Однажды Лулу видела, как старший брат, шедший с Виконтом и Дмитрием по коридору, яростно замахнулся на Дмитрия, видимо, задевшего его какими-то словами, а Виконт, посмеиваясь, как бы «повалился» на Виктора, прижав к стене, и некоторое время не отпускал, комментируя его трепыхания у себя за спиной. Он, конечно, шутил, и все же Лулу было странно понимать, что он вовсе не заботится в этот момент, чтобы Виктору не было больно.

Лулу и сейчас иногда находит удовольствие в описаниях отчаянных поединков. В прошлом году, да, только в прошлом году, она упивалась рыцарскими романами Вальтера Скотта. «Если вы говорите с намерением оскорбить меня, задеть мою честь или благородное происхождение, то я … готов сразиться против вас троих…». Сегодня, в словах тетки ей почудился отзвук любимых некогда романов. На долю секунды она представила, как, едва увидев Петра, Виконт выхватывает шпагу: «Вы посмели здесь появиться? Вы жизнью заплатите за оскорбление! На поединок!...». Но красивые, возвышенные слова восхищают в книге, а в жизни, если додумать эти красивости до конца... Конец – это смерть одного из участников… Петра или… о другом и подумать невозможно… Леденеет сердце.

У Лулу пересохло горло, она беспокойно заерзала на простыне. Мысли путаются, крутятся в голове с неприятной, болезненной настойчивостью. Как привести их в порядок? Отец расстреливает дезертиров за нежелание бессмысленно убивать людей, не являющихся их личными врагами. А, если бы были личными? Тогда убивать правильно? Дядя призывает поливать демонстрантов свинцом, товарищи готовят (и она знает об этом не понаслышке) оружие, тоже, видимо, чтобы лишать кого-то жизни… Тема убийств в последнее время обступила со всех сторон. Только Виконт всегда оставался уверенным в чем-то ином, и это было просветом в стене насилия и взаимной ненависти. Что же теперь? Если он тоже будет мечтать об убийстве? Просвет закроется?

Так хочется поговорить с ним обо всем этом, но разве они разговаривают по-настоящему в это лето? Может быть, виноват год разлуки? А может, ее действительно дикий характер? Они с Виконтом, конечно, видятся, и катаются, и гуляют – он очень любит ходить пешком далеко и достаточно быстро, может и побегать с ней,

а может почитать что-нибудь по ее просьбе, рассказать. Внешне у них самые лучшие отношения. А на самом деле? Сколько раз она начинала серьезный разговор… Хотела объяснить, какое место он занимает в ее жизни и почему ей важно рассказать именно ему все, что беспокоит… Хотела дать понять, насколько жизнь ее стала бы яснее, вырази он свое отношение, подскажи, как действовать. Ей так нужно, чтобы он подумал о ней и ее проблемах! В конце концов, пусть, как бывало в детстве, впрямую разрешит какие-то ее действия или запретит. Но Виконт с удивительным упорством прерывает все ее тирады в самом начале, правда, мягко, полушутя, словно не желая в чем-то обидеть, переводит разговор на совершенно отвлеченные темы! Сегодня, как будто, наконец, собрался выслушать и что-то объяснить, но пришлось прервать разговор… А теперь… удастся ли вообще поговорить?

При всех, например, за столом, Лулу сама с трудом верит, что они с ним такие близкие друзья. Он разговаривает с ней абсолютно, как с другими, даже меньше, потому что всегда находятся домочадцы постарше, желающие обсудить с ним какие-нибудь дела. Сам он в последнее время,– еще и Петра никакого не было,– стал задумчивым, часто хмурым. Говоришь и чувствуешь, что мысли его далеко-далеко. Поэтому и не удается вести себя с ним, как она хотела бы. То болтает, как дурочка, о ерунде, то прорывается, как сегодня, совсем не то, что надо: «всегда надо поговорить, хочу быть с вами…». Лулу стало жарко – она соскучилась и нечаянно выболтала то, чего не следует, кому нужна эта сентиментальная болтовня! Он, наверное, тоже, как Петр, подумал: «какая назойливая»… Нет, не может быть, он хорошо, хорошо к ней относится! Ну, может, она и докучает ему иногда… Но ведь меньше, чем в детстве, сама удивляется, как тогда буквально проходу ему не давала. Он ведь сам, бывает, зовет ее … Надо только терпеливо ждать, обязательно позовет! А вдруг теперь, когда все это случилось, не позовет? Вообще, не до нее ему станет?

Какая бесконечная и жаркая ночь! По коридору кто-то долго ходил, топали, раздавались голоса. Но уже давно воцарилась мертвая тишина… Только, как заснуть, если ожидаешь, что не сегодня-завтра произойдет что-то страшное… Какой ненавистью блеснули глаза Петра, когда он сказал: «Я не помнил о вас» и насколько тяжелее был взгляд, которым ответил Виконт!

Все комками, и подушка, и одеяло, голова горит и, никак не найти удобного положения. Да еще отец должен приехать. Можно ли ждать, что станет лучше?

Июньский рассвет наступает быстро, но Лулу показалось, что такой тяжелой, долгой ночи не было и в декабре.

ГЛАВА 2. КОНСПИРАЦИЯ. СЛОВО. КУРГАНЫ .

Лулу подозрительно оглянулась на дом. Спокойно? Да, вроде. Рабочий момент для опытного конспиратора: представить себе то ч но, где кто сейчас находится. Тетка с Тоней производят ревизию клад о вых. С продуктами трудно даже обитателям Раздольного, а в Ростове, гов о рят, громаднейшие хвосты за хлебом, о Петрограде же вообще рассказывают ужасы…

Маман, – Лулу так и не стала звать ее просто мамой, тем более что это сокращение почему-то звучало в ней именно по-русски,– спит еще, не выходила... Братья, кажется, у дяди. Вот это уже опасно и непрофессионально! «Кажется» или на самом деле? По крайней мере, в другом месте она их не видела… Зато все ясно с самим дядей. Захлебывающийся смех Веры раздавался как раз где-то возле комнаты, выделенной ему. А это уже – почти гарантия...

Виконта она видела из своего окна: он против обыкновения, сам разбудил Пузырева и под руку провел его, спотыкающегося и нечесаного, на задний двор.

Местоположение братьев так и не уточнено... Все же идти приступать к выполнению задания? И тут она с облегчением заметила их силуэты, мелькавшие в окне. Ошибки не было, они у Петра. Значит, путь свободен, можно, никого не опасаясь и никого не подвергая опасности, пробраться к беленькой, покосившейся сторожке.

– Сань, зайди-ка с другой стороны!

– Зачем, дядя Гриша?

– Да просто здесь я покуриваю, на завалинке!

– Еще не пришли?

– Ты, Санек, лишних слов, давай, не говори и в лишнюю опасность себя не вторгай! Поглядела, кто где, упредила, что все тихо-спокойно – вот и лады, вот и домой беги. А там тихонько, осторожно приглядывай, чтоб дать знать, если что. Сама, чтоб в полном курсе была, а семейству, чтоб и невдомек, что ты настороже. Вот и славно выйдет! – дядя Гриша покивал в подтверждение слов своей круглой головой с пшеничными плотными волосами.