Третья истина
Шрифт:
Он посмотрел на Лулу, ласкающую белую морду с темной метинкой на лбу. Она предложила со знанием дела:
– Смазать надо чем-нибудь жгучим.
– Жгучим! Нет, ей такого не вынести. Вернемся – полечу. Щадящими методами.
– Вот, вот видите! А меня, чуть что, велите обмазать с ног до головы! Я что, крепче Ромашки? И не ругаете ее никогда, и умницей… чуть что. А она и бегает и прыгает тоже… И ударяется… – это были, конечно, шуточные претензии, но какую-то долю серьеза Саша в них все-таки вкладывала.
– На дереве я ее, положим, не видел. И балконные перила ее не привлекают, как место для отдыха. Что возразишь, юный корсар?
Виконт, шедший немного впереди,
– Возражу, что вы и сами сидели со мной на перилах, а корсар – это пират, да?
– Пират. Но я, когда истекаю кровью, не уклоняюсь от самой суровой обработки.
– А вы когда-нибудь истекли?
– Истекали, Александрин, истекали. Если бы истек, некому было бы вести с тобой нравоучительные беседы. Я бы просто умер.
– Давно это было? Вы были ранены?
– Бывал. Нашим общим другом Арно, например. Сейчас он дружелюбно жует мой воротник, а раньше, до твоего приезда, когда его только купили, у нас были весьма натянутые отношения. Вот их след, – Виконт отвел со лба прядь волос. Высоко, у самых корней светлел шрам, он уходил под густые волосы и где заканчивался, не было видно. Арно бросил воротник и весело заржал, наверное, Ромашке, которая, прихрамывая, подошла к нему.
– Узнал дело копыт своих. Обрадовался. А я рисковал после этого зверства остаться идиотом. Хорошо, вскользь пришлось.
Лулу помрачнела. Хотя Виконт казался ей всегда невероятно сильным и ловким, ей часто мерещились угрожающие ему опасности, и она пугалась чего-то «задним числом». Такие мысли были сродни внезапному осознанию уязвимости Земли и Солнца. Вот и сейчас она живо представила ужасную рану на его голове, слипшиеся от крови русые волосы… Как больно ему было! Она прикусила губу и, не отрывая глаз ото лба Виконта, болезненно вздохнула.
– Жаль меня? Молодец! – похвалил он. – Больше, чем Ромашку?
– Это не тема для шуток, – серьезно сделала ему замечание Лулу.
– Что – не тема?
– Ваша голова и раны.
– … многочисленные, покрывающие ее сплошь? Вынужден тебя разочаровать – больше их не было и, как видишь, нет.
Лулу, наконец, приняла его тон и рассмеялась:
– Разочаровали! Всегда так разочаровывайте! А Ромашку – жалко. Кто ее домой понесет? Давайте считаться…
– Пусть скажет спасибо, что ей не придется нести кого-нибудь.
– Виконт, а, сколько вы весите?
– Пудов пять c половиной, я думаю. Это что, Ромашка забеспокоилась? Передай, что я, как ни садился на нее, так и не собираюсь. А ты для нее – пушинка.
– А, может, больше? Шесть с половиной, может быть?
– Спасибо тебе большое. Ты решила начать издеваться надо мной?
– Разве плохо? Большой, сильный… Богатырь!
– Ладно, я понял тебя. Иди сюда!
– Что? Куда? – Лулу, говорившая абсолютно без задней мысли, подошла. Виконт сделал какое-то неуловимое движение, кажется, подсек ее под коленки, – и земля ушла у нее из-под ног. На миг она оказалась в воздухе, но была тут же подхвачена. Еще раз, восторженно визжа, взлетела в воздух – и опять успешно прибыла ему в руки. Не выпуская ее, он пустился бегом. Арно с громким ржанием помчался впереди. Даже раненая Ромашка бодро прыгала на трех ногах, стараясь держаться к ним поближе. Виконт смеялся – на этот раз по-настоящему весело, Саша – с удовольствием вторила.
Но продолжалось это поразительное
– Все! Дальше – ножками.
К дому они подошли совершенно чинно.
– Стоп. Что это? Опять гости? – остановился Виконт. – Ты – марш прямо в дом. К себе. А я, если это «подозрительные личности», как выражается Антонина, отправлюсь их выпроваживать. Кстати, я никого в саду не видел. Посторонних, я имею в виду, а ты?
Лулу хотела что-то сказать, но Виконт, сделав очень серьезное лицо, подмигнул ей и деловой походкой направился к дому.
ГЛАВА 4. СЮРПРИЗ ЗА ШКАФОМ.
С приездом отца – а именно он и был «гостем», который прибыл в тот день, сотканный, как лоскутное одеяло, из хорошего и плохого, – дом порядками стал напоминать казарму. Подъем – ровно в семь. Опоздание к столу – преступление. Непорядок в одежде – расхлябанность. Излишества в ней же – распущенность. «Шляпки, банты, финтифлюшки разные – прочь. В Петрограде женщины – в карательных отрядах, кровь проливают. А вы тут расфуфыриваться будете? Увижу пеструю тряпку – сдеру и сожгу!». С лица Доминик не сходило мученическое выражение. Зато аскетичные юбки и блузки Лулу, к которым она пристрастилась, пришлись отцу по вкусу. Ее стиль был даже поставлен в пример «франтихе» Доминик, «хлыщу» Дмитрию, «распустехе» Виктору и «разряженному болванчику» Коко. Только Виконт щеголял в ослепительных рубашках, словно нарочно выбирая самые нарядные и элегантные. В прорези всегда распахнутого ворота был виден его филигранный нательный крест, который, поблескивая, почему-то придавал ему еще более «невоенный» облик. Виктор Васильевич недовольно морщился, когда Виконт, с неизменным теперь опозданием, быстро входил в столовую, но ни слова по этому поводу не говорил, а приступал к обсуждению хозяйственных и денежных вопросов. За столом отец с Виконтом сидели рядом и про общение Лулу с тем из них, с кем хотелось, не могло быть и речи. Петр, выполнявший все предписания отца с офицерской точностью, напрягался и играл желваками на лице все время пребывания Виконта за столом, но ни разу не вступил в разговор. Впрочем, Виконт и уходил от стола первым, после чего Петр пытался неприязненно пройтись по его поводу, но Виктор Васильевич неукоснительно прерывал его и переводил разговор на военные темы.
Евдокия Васильевна, грозившая уехать так долго, что никто этого уже не принимал всерьез, неожиданно получила от дочери слезную телеграмму о каких-то совсем уж вопиющих трудностях вдовьей жизни на фоне разворачивающихся событий, собралась в два дня и уехала. Мало того, что Лулу было очень жаль расставаться с теткой, которая в последнее время заботилась о ней, делилась соображениями и вообще относилась к ней просто хорошо, так она увезла с собой еще и Тоню! А это уже было откровенным ударом. Теплому отношению к тетке, сложившемуся мало-помалу, Лулу и сама удивлялась, а Тоня была для нее в Раздольном наперсницей и подружкой с первого лета.
Дня через четыре после их отъезда, когда разлука уже почувствовалась полностью, Лулу сидела за столом и стискивала зубы, чтобы не расплакаться. Ее не замедлили бы одарить вниманием отец, мать, братья, может быть, даже, дядя:
– В то время как на фронте…
– Разверзлись хляби небесные…
– Цыц ты, нюня…
– Ой, ой я скорблю об отъезде возлюбленной горничной тоже!..
– Мама, не хочу рядом с ней сидеть…
– Sors de la salle `a manger, fille m'echante, tu ne sais pas comment te comporter en pr'esence de ton p`ere![52]