Тревожная весна 1918
Шрифт:
Очень жуткое и тягостное впечатление произвел на всех истерический припадок нашего свежеиспеченного начальника штаба подполковника Рытикова. Схватившись за голову, он начал бесцельно везде бегать и кричать, молотя кулаком по каменным стенам:
— Все пропало, все потеряно, что теперь будет со мной, с моей семьей! О, я погиб! Погиб!
Вот так герой! В общем, крыша у Рытикова поехала еще в первый же день наступления красных, и он все твердил, что мы должны отступать на Кубань, а на второй день, гайки у него в голове окончательно развинтились. Он осел на пол — кусок дрожащего жира в золоченом парадном мундире, в панталонах цвета спелой вишни, всхлипывая и упрекая меня, Фетисова, Попова и всех остальных, кто только приходил ему на память. Тьфу, смотреть
Скажу откровенно, и меня охватило страшное отчаяние. Хотелось бросить все и скрыться от этой кошмарной действительности. Нервы уже не выдерживали. Хотелось забыться, ничего не знать, никого не видеть. Не слышать все одни и те же ужасные вопросы: "что нам делать, как быть, удержим ли город, не появятся ли сейчас большевики, успеем ли уйти" и так далее и тому подобное. Я всячески старался переломить себя и хоть немного собраться с мыслями.
"Психологический кризис" у Фетисова и Рытикова, впавших в ступор, продолжался и мне одному пришлось выкручиваться из создавшегося хаоса, будучи при этом среди людей уже охваченных паникой. Положение наше ежеминутно ухудшалось, все метались как безголовые цыплята. По городу ползли зловещие слухи, разжигавшие расстроенное воображение и еще более усиливавшие общее смятение. Телефонная связь штаба в это время была почти вся прервана, вероятно, местными большевиками.
Волнуясь говорили, что в городе будто бы уже появились матросы; что наши караулы бросили свои посты и бежали; что арестованные большевики в тюрьмах выломали двери и, вооружившись, направляются для захвата штаба. Я был в ярости из-за постоянного потока противоречивых разведданных, спутавшего все мои тщательно выстроенные планы.
Тревога из штаба быстро распространялась по городу. Мелкая бакалейная лавка демонстрировала бы больше сообразительности, чем эти хаотичные неучи в военной форме, и неудивительно, что большевики выставляли нас полными идиотами. Вскоре на площади около атаманского дворца, скопилась большая толпа. Она явно сочувствовала красным. Чувствовалось, что враждебность нависала над площадью подобно грозовой туче. Слышались недвусмысленные выкрики с угрозами по адресу штаба. Кажется, маятник резко качнулся в другую сторону! Ну, разве у вас не наворачивается слеза?
А в это время, в нашем штабе уже никакой охраны не было. Все исчезли без следа, как утренний туман. Вот уж работнички! К счастью, вскоре во дворец прибыло несколько десятков офицеров, и явился начальник милиции генерал Смирнов. По моему указанию, он стал наводить внутренний порядок. Наспех кое-как сорганизовали прибывших офицеров. Они быстро очистили площадь и установили охрану штаба. С целью не допустить к городу с Ростовского направления бронепоезд красных, я отобрал 8-10 партизан с двумя надежными офицерами и направил их к хутору Мишкину, с задачей разобрать и взорвать на возможно большем расстоянии полотно железной дороги. Этой команде были приданы телеграфисты с необходимым имуществом, чтобы прибыв на место, они могли включиться в линию и ориентировать штаб о сложившейся обстановке и о ходе работы. Но надолго это большевиков не задержит, сил у них больше чем у нас раз в пять, а то и в десять!
Я готов был волосы на голове рвать от собственной глупости, но теперь уже было поздно. Главное не впадать в панику. Везение мое и так оказалось долгим, как память еврейского ростовщика, а ведь все имеет свойство заканчиваться. Оценивая сложившиеся положение, я неуклонно приходил к выводу, что оставление нами города вопрос лишь ближайших часов. Но при сложившейся обстановке вывести офицеров и дружинников из города, мне казалось
С этой целью, несколько расторопных офицеров было послано в разные районы Новочеркасска. Они должны были отыскать квартальных старост и через них передать приказание всем офицерам безотлагательно прибыть к атаманскому дворцу. Одновременно несколько других офицеров было послано на автомобилях (так как почти все линии связи штаба внезапно оказались отрезанными) в места расквартирования казачьих дружин. Им было приказано во чтобы то ни стало разыскать дружинников, составить из них команды, зайти, если нужно, в арсенал за оружием и патронами, а затем привести эти команды к штабу.
Меня сильно озабочивали наши караулы у тюрем и гауптвахты, где сидело по несколько сотен арестованных большевиков. Поэтому, чтобы проверить все городские караулы и выяснить фактическое положение там, я послал двух штаб-офицеров. Наконец, своего оставшегося единственного энергичного помощника подъесаула Кирьянова., я отправил с группой казаков на вокзал. Он должен был там восстановить порядок и по телефону держать меня в курсе происходящего на станции.
На ж/д станции творился полный бардак и мелкое хулиганство! Прилегающий к станции район кишел рабочими, настроенными большевистски. Поэтому, на вокзале все время происходила невообразимая сутолока и хаос. Оттуда беспрерывно по телефону какие-то неизвестные телефонные террористы, явно с провокационной целью бесконечно сообщали, с нотками истерики, то о занятии станции красными, то о прибытии карательных отрядов, то о появлении броневых поездов большевиков, чем еще больше усиливали у нас беспорядок и панику. Мало я вас к стенке ставил! Народец совсем гуманизма не понимает. Не всасывает!
Ничего, коммунисты Вас быстро порядку выучат. Как здесь в 1962 году будет: "Ты рабочий и недоволен маленькими зарплатами и высокими ценами на продукты? Расстрелять на хрен!"
Только после полуночи настроение в штабе заметно улучшилось. Некоторое успокоение внесло появление на площади перед зданием дворца, верхом на лошади, известного своей удалью сотника Гавриленкова. Несмотря на ампутированные конечности ног, он словно чемпион параолимпийских игр, отлично держался в седле и в боях обычно появлялся в самых опасных местах.
Снабдив партизан патронами и дав для пеших людей грузовик, я отправил эту команду на Ростовское направление с задачей, заняв хутор Мишкин, выдвинуться дальше к югу до соприкосновения с противником и всемерно задерживать продвижение его по железной дороге, взрывая и порча таковую. Сотнику Гавриленкову подчинил ранее высланную туда команду подрывников, вменив ему в обязанность останавливать и включать в свой отряд всех казаков, которых он встретит по дороге.
В это сумбурное время, я могу с уверенностью сказать, что мною было сделано все возможное, чтобы выиграть время до рассвета и спасти положение.
Уже рано утром 4-го апреля сотник Гавриленков донес, что он достиг хутора Мишкина и что его разведчики продвигаются к станице Аксайской. Вместе с тем, он сообщал, что большевики, под прикрытием артиллерийского огня мощного бронированного поезда, восстанавливают железную дорогу, и что одновременно его команда основательно ее разрушает в районе хутора Мишкина.
На северном направлении положение было крепче. Наступательные попытки противника сдерживались огнем наших дружинников.
Примерно часам к 9 утра к атаманскому дворцу собралось несколько сотен офицеров и партизан, решивших разделить свою судьбу с нами. Я уставился на эту неприятную картину и поморщился. К моему глубокому сожалению здесь преобладали пожилые, иногда глубокие старцы, отставные генералы, старые полковники, то есть элемент мало пригодный, как рядовые бойцы. От них мне было столько же пользы, сколько от хора распевающих псалмы евнухов.