Тревожное небо
Шрифт:
Но этим мои злоключения в ту праздничную ночь еще не кончились. Раньше, чем я сумел сообразить, что земля уже рядом, и подогнуть колени, я сильно ударился о мерзлую пашню и тут же вновь очутился в воздухе. Ночной прыжок оказался совершенно иным, чем дневные.
…Теперь я оказался ногами кверху и следующая встреча с землей произошла уже головой… да так невежливо, что у меня; искры посыпались из глаз. К тому же купол парашюта надулся как парус, и он потащил меня с большой скоростью по мерзлым бороздам пахоты. Снова сгреб я пяток строп и, на мое счастье, именно те, которые были нужны, — нижние, и подтянул их изо-всех сил.
Я быстро вскочил на ноги. Дул сильный холодный ветер. Под ногами — мерзлые пласты вывороченных трактором борозд. Закатав шелковый купол в тугой сверток, я направился к видневшимся невдалеке у перелеска строениям.
Вскоре, однако, спотыкаясь на неровной пашне, почувствовал1 боль в левой стопе. Чем дальше, тем больше. Наконец, дошло до того, что ступить на левую ногу совсем не смог.
Бросив парашют на землю, уселся на него и поглядел вокруг. Должны же где-то быть поблизости остальные члены экипажа. Далеко, еле видный в темноте, брел кто-то. Заложив два пальца в рот, пытался посвистеть, но не тут-то было! Сказался удар о мерзлую землю: болью ударило в голову.
После нескольких неудачных попыток кое-как удалось свистнуть.
— Эг-е-е-ей! — услышал тут же ответ.
Через несколько минут ко мне подошел Штепенко. Обняв eго левой рукой и неся в правой парашют, двинулся дальше. Идти стало легче, хотя на двоих мы имели только три ноги.
Время от времени издавая «э-е-й-й», Штепенко привлек внимание оказавшегося невдалеке Гончарова. Тот забрал мой парашют и стал поддерживать справа.
Наконец, добрались до первых изб деревни. Я сел на крыльцо. Саша двинулся искать сельсовет либо правление колхоза. Правление оказалось почти рядом, через пару домов. Лишь после долгого стука внутри отодвинули щеколду, и чья-то взъерошенная голова высунулась наружу.
— Кто такие?
— Летчики. Прыгнули с горящего самолета, — ответил Штепенко.
— Покажите документы, — потребовал старик. Он подносил наши удостоверения по очереди к самому носу и долго изучал в темноте.
— Ладно, заходите. Пойду позову председателя, — решил, наконец, старик, зажигая керосиновую коптилку.
Мы остались одни. Ребята усадили меня на лавку. Саша Штепенко тоже вышел, рассчитывая встретить остальных членов экипажа, которые наверняка придут в деревню.
Первым появился Михаил Жила, стрелок-бомбардир, приземлившийся прямо в деревне, на соломенную крышу небольшой избушки. Несмотря на боль, нельзя было удержаться от смеха, когда он на русско-украинском жаргоне начал повествовать о подробностях своего не совсем обычного приземления. В последнее мгновение сильный порыв ветра занес его прямо на крышу хаты. Полусгнившая соломенная крыша провалилась, за ней провалился также сделанный из тонких жердей потолок, и Миша очутился… на земляном полу избушки! Перед ним оказалась большая печь, с которой на него уставились широко раскрытые от испуга глаза старушки… Спустившемуся с неба «черту» пришлось потратить немало красноречия, чтобы успокоить перепугавшуюся насмерть женщину.
Понемногу весь экипаж собрался вместе. Но радоваться нечему: были и ранения, были и переломы…
Пожилая женщина, вышедшая из-за дощатой перегородки, помогла нам, чем могла. Перевязала раненых, собрала на стол хлеб, крынку молока, кружки… Но никому из нас кусок не шел в рот… Женщина сообщила нам, что километрах в четырех находится город Кашин,
Наконец-то прибыл и председатель колхоза. Минут десять он тоже перелистывал и мусолил наши документы.
— Люди работали весь день, да и лошади устали… Утречком поглядим… повезем в Кашин…
Ну и ну! «Утречком»! Люди истекают кровью, а он — «утречком».
Я обычно не отличаюсь вспыльчивостью, но тут вскипел. Должно быть еще и потому, что, войдя в помещение, председатель распространял вокруг себя противный запах сивухи. О том, что наш хозяин за праздничным столом заложил чуток больше, чем следовало, свидетельствовал его заплетавшийся язык. Но… «Сосчитай до десяти, прежде чем кого-либо обругать», — говорит мудрая пословица, и я придавил вспыхнувшую было ярость.
— Так дело не пойдет, — начал я спокойно, — надо сейчас же перевезти людей в госпиталь. Сами видите… Утром ваша помощь может уже опоздать. Нужны две повозки и немедленно!
Уже далеко за полночь с улицы донесся грохот подъезжавших по мерзлой земле подвод. Между высокими решетчатыми бортами дно телег было покрыто толстым слоем соломы. Погрузили пострадавших, помогли взобраться также мне, а когда все уселись, тронулись к Кашину.
Доехали быстро. Коноводы, видимо, хорошо знали городок — без расспросов и плутаний довезли нас к зданию госпиталя. Саша побежал выяснять обстановку. Через несколько минут он вернулся в сопровождении облаченного в белый халат седовласого старика. Выступавшая вперед острая бородка и коротко подстриженные усы придавали его лицу мефистофельское выражение.
К нашему удивлению, пришелец заговорил такой скороговоркой, что далеко не все его слова успевали дойти до сознания. Мы поняли вначале лишь то, что наше появление его не радует, а затем выслушали целый поток красноречия, пересыпанного словами, которые не могут быть употребляемы в печати. Ругал нас за то, что в праздничную ночь не нашли ничего лучшего, как шататься по земле и воздуху, не давая покоя порядочным людям…
— Мест нет, — перешел он под конец к делу, когда Штепенко вмешался в его нескончаемое словоизлияние и, видимо, уже второй раз объяснил, кто мы и откуда.
— Только на пол, в коридоре.
— На пол так на пол, мы люди не гордые, — поспешили мы согласиться.
Доктор буркнул себе под нос еще что-то маловразумительное и скрылся за дверью. Но, видимо, слова его расходились с делами, ибо за десяток минут нас не только разобрали с подвод, но успели раздеть, переодеть в чистое белье, и мы оказались между белоснежными простынями на нормальных железных кроватях.
— Ребятушки, не обращайте на него внимания, — зашептала вошедшая к нам пожилая нянечка, — он у нас хоть и матершинник, но добр душой. И накормит, и напоит… Все сделает, что надо…
В палате появилось еще несколько человек в белых халатах и тут же занялись нами. Вокруг распространился характерный запах лекарств. Когда очередь дошла до меня и пальцы молоденькой докторши принялись ощупывать опухшую ногу, пришлось крепко сжать зубы: острая боль молнией пронизала все тело.
— Видимо, порвана связка. Ну, ну, не отчаивайтесь, — улыбнувшись, успокоила она меня, — все обойдется, но полежать придется.
…Когда врачи и сестры покинули палату, я спросил у няни:
— А кто этот козлобородый матерщинник?