Трезуб-империал

Данилюк Эд

— Его бы в учебники капитализма! — хмыкнула старуха, огибая стенд с орудиями каменной эры, найденными на территории города. — А больше он ничего не хотел?

Часнык рассмеялся.

— Хотел. А как ты узнала?

— Я не первый день на свете живу, — надменно заявила Кранц-Вовченко.

— Ну да, — Часнык перешагнул через сложенные на полу пирамидкой чугунные ядра и продолжил: — Он просил, чтобы я озаботился коллекцией Ореста. Золотые горы сулил, если я его предупрежу, когда сюда залетит какой охотник до наследства…

Сквира

вспомнил, что Леся Орестовна жаловалась ему на чрезмерную настойчивость Дзюбы. Чипейко эта настойчивость, кстати, тоже не понравилась…

— И, конечно, умолял, чтобы я ему отзвонился, если дочка Ореста задумает вывезти коллекцию из Володимира. — Часнык, шедший спиной вперед, натолкнулся на дверь в другой зал, ойкнул, потер ушибленное место и, как ни в чем не бывало, договорил: — Сильно напирал на то, что вся эта нумизматическая саранча — он так выразился — обдерет дочку Ореста, как липку.

Кранц-Вовченко кивнула:

— Без сомнений.

Они вошли в знакомый уже зал Великой Отечественной войны.

— Спрашивал, зачем ты здесь околачиваешься. Похоже, его сильно волнует, не станешь ли ты уславливаться с дочкой Ореста за его спиной. Это он так выразился.

— За его спиной? — искренне удивилась дама. — А он успел Лесю удочерить?

— Прошу! — Часнык подвел их к неприметной двери в самой глубине зала. — Поговорим в директорском кабинете. Он сейчас свободен.

Кабинет оказался крошечной комнаткой. Единственный шкаф, забитый книгами, притулился в углу. В центре стола — поднос с чайником и чашками.

Через окно было видно, как пара старух, крестясь, ковыляют к ступеням храма.

Сквира сел на стул у стены.

— Дзюба о следствии… э-э-э… не спрашивал?

— Нет, — Часнык пожал плечами. — Ни слова.

Кранц-Вовченко устроилась в директорском кресле и тут же налила себе чай.

— Угощайтесь, — запоздало сказал Алексей Тимофеевич. — Чайник только что вскипел.

Марта Фаддеевна не отреагировала на предложение и открыла конверт Дзюбы. На стол упала стопка фотографий.

— Что-нибудь интересное? — спросил Северин Мирославович.

— Зависит от цены, — Она быстро перебирала фотографии. — Мне в коллекцию из этого ничего не нужно, но для обмена вполне можно взять.

— Что-нибудь из этого вы видели у Ревы?

— Будь здесь монеты Ореста, разве стал бы Валентин совать эти фотографии мне? Да еще и при вас? — едко проговорила дама, но все-таки протянула капитану всю пачку.

Каждая монета была сфотографирована в трех ракурсах — аверс, реверс, гурт. Каждый снимок был подписан с обратной стороны. Полушка, гривенник, рубль, копейка, полуполтинник. Все монеты относились к первым годам правления Петра I.

Сквира стал читать подписи, но очень скоро сдался. Шрифт был уже вполне знакомым, почти современным, но как произносить всякие « », «», « », « », « » и « », Северин Мирославович не знал.

— Кстати, вы, часом, не изменили свое мнение по

поводу параллельных миров? — поинтересовался Часнык. — Было время подумать? Убедились, что они таки существуют?

— Похоже, ни я вас уже не смогу убедить, ни вы — меня, — покачал головой Сквира. — Нужны новые доводы и аргументы. Впрочем, я собрал вас обоих, чтобы поговорить… ну… почти об этом.

Марта Фаддеевна повернулась к нему.

— Вы нашли место раскопок Ореста, — сказала она.

— Нет, — улыбнулся капитан. — Пока не нашел, но надеюсь, что вы вдвоем сможете помочь мне. Меня насторожила одна фраза в лекции Ревы. Понимаете, пару дней назад мы с лейтенантом Козинцом стояли у автобусной станции и жевали пирожки с повидлом…

Володимир, в окрестностях Успенского собора, 11:50.

Вверх по холму от собора шла извилистая узкая улочка. Асфальт с дороги почти исчез. Приходилось перепрыгивать с одного более-менее твердого участка земли на другой. Общественных учреждений здесь больше не было — по обеим сторонам тянулись покосившиеся домики, полуразвалившиеся, грязные, с проступающей из-под облупившейся глины деревянной решеткой, служившей основанием стен.

Буквально через несколько минут улочка неожиданно закончилась обрывом. Часнык, Кранц-Вовченко и Сквира добрались до вершины холма. У их ног лежали заливные луга, сквозь которые лениво текла речка. Серая поверхность воды казалась совершенно неподвижной. Звуки города сюда практически не доносились. Лишь ветер, не сдерживаемый домами и деревьями, обдавал всю троицу волнами сырости.

Часнык повернулся лицом к лугам и махнул рукой на какие-то полускрытые за дымкой дождя строения вдалеке, буквально у самого горизонта.

— Это развалины Златогорского монастыря, самого древнего из сохранившихся здесь строений. Монастырь на двести лет старше Успенского собора. Построен Владимиром Святым, крестителем Руси. — Алексей Тимофеевич повернулся налево. — А вон там, за Успенским собором и епископскими палатами, видно, как изгибается полукругом городской крепостной вал. Он тянется отсюда до автобусной станции…

Часнык сделал шаг вперед, опасно балансируя на самом краю обрыва. Земля под его ногами была сырой, трава плохо держала, и он в любую секунду мог сорваться вниз. Сквира схватил его за руку, но старик, похоже, и не заметил этого.

— А дальше, за валом, на соседнем холме, вон там, находится Васильевская церковь. — Часнык указал на плохо различимую на таком расстоянии крохотную церквушку, венчавшую собой холм за автостанцией. — Согласно легенде, и она тоже была построена Владимиром Крестителем. Его христианское имя Василь, отсюда и название храма. Та же легенда гласит, что в церквушке спрятались немногие выжившие после набега Батыя жители города. Монголо-татары подожгли ее, и последние несколько десятков горожан сгорели заживо… —