Три дня иного времени

Гречин Борис Сергеевич

– Не смейте меня называть барышней, а то точно однажды получите сумочкой... Конечно, читала. Я много читаю самого разного, а еще больше хочу прочесть, узнать, открыть, Август! Я молодая, а жизнь впереди большая и чудесная.

IX

На кухне я выложила из авоськи на стол всё купленное и замерла, не зная, с чего начать. Август пришёл мне на помощь

– Можно я сам приготовлю?
– предложил он.
– Только выдайте мне сковородку, ножик, доску разделочную.

– Вы гость, мне неловко...

Моё колебание он истолковал в свою пользу и, сняв с

крючка фартук, уже повязал его вокруг себя. Я, вздохнув, подчинилась. (Это был вздох облегчения, конечно: хотя бы сама не опозорюсь.)

– Мой отец тоже обычно для себя сам готовит, - призналась я.
– Та из меня ещё хозяйка... Я схожу смою тушь для ресниц, вы не против, Август?

В этой 'туши' была хитрость, которую я осознала только задним умом. Если 'смою тушь', значит, не беспокоюсь о том, какое женское впечатление произведу, не стремлюсь, выходит, его завлечь и пробудить 'животные желания', веду себя как порядочная девушка. Да и даже проще: значит, отношусь к нему по-дружески, по-товарищески, и не возникнет между нами ненужной неловкости. (Где-то на краю сознания пробежало: 'Как я всё же додумалась пригласить незнакомого мужчину домой?')

Август кивнул, ловко очищая картофелину.

– Вам и вообще в вашем возрасте не ст'oит пользоваться макияжем, - пробормотал он.

Поднял голову, поймал мой возмущённый взгляд (девочка я для него совсем, что ли?!), улыбнулся, положил ножик, вытянул вперёд раскрытые ладони:

– Всё, всё! Ни слова поучений с моей стороны больше! Пользуйтесь чем хотите, хоть кольцо вставьте в нос.

– Кольцы... кольца то есть (как глупо оговорилась!) женщины носят в ушах, а не в носу, если вы не знали.

– Отчего, некоторые и в нос вставляют.

– Ну, это вы где-нибудь про папуасов увидели в 'Клубе путешественников' с Сенкевичем, про кольцо в носу и косточку в ухе. Не буду вам мешать!

Макияж я действительно смыла и какое-то время посидела на краешке ванной, пытаясь разобраться в себе. Отчего я такой скверной, шальной стала, всё говорю ерунду на грани дерзости, всё невпопад? Отчего-отчего, а то сама не знаешь? Нет, нельзя, нехорошо, хоть он и не женат, и главное, глупо, глупо!

Я вернулась на кухню и помогла своему гостю очистить последнюю картофелину, которую он тут же проворно порезал и отправил на сковороду. Я между тем включила радио, стала мурлыкать под нос песенку. Тоже жест в духе 'Я у себя дома и не боюсь тебя нисколько'. Может быть, уйти в свою комнату и переодеться в домашнее? Нет, это уж, пожалуй, будет перебор. Бигуди ещё накрути...

Мурлыкать-то я мурлыкала, а за гостем искоса наблюдала. А он весь обратился в слух: редко я видела такое тонкое, внимательное выражение на мужских лицах. Хотя, казалось бы, с чего? Передавали песни военных лет: 'В лесу прифронтовом', 'Случайный вальс', 'В землянке'.

К концу 'Землянки' Август заморгал чаще обычного.

– Вас... это так растрогало, да?
– спросила я, тем самым выдав то, что всё время за ним пристально смотрела.

– Что? Да, - признался он.
– И как-то даже не стыжусь. А вас нет?

– Это хорошие песни, - ответила я растерянно, - но... очень обычные. Какие-то простенькие, негероические, что ли...

– Вы ошибаетесь. Вы правда ошибаетесь! 'До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага', - что это, как не героизм, по-вашему? Если это - не героизм, то что тогда героизм?

– Я ведь не говорю, что не люблю эти песни, -

принялась я защищаться.
– Просто то, как вы за них заступаетесь, у меня создаёт чувство, будто я на комсомольском собрании или на уроке музыки. Весь этот... слегка фальшивый пафос (''Слегка' - это я кстати сказала, это на всякий случай, мало ли, кто он', - шмыгнула мысль), все эти 'Что тебе снится, крейсер 'Аврора'' и 'Орлёнок, орлёнок, идут эшелоны' - всё это, знаете, иногда доводит человека до ручки...

– Ваш 'Крейсер 'Аврора'' и все ваши 'Орлята', - это унылое пропагандистское говно, - было мне ответом, - а это другое, это - народное, настоящее, неужели вы не слышите?

Я только рот открыла. Вот это речи!

– Неужели вы не понимаете, что мы как народ, как нация, может быть, и выжили все отчасти благодаря этим песням!
– горячился Август.
– Они, эти песни, залечивали народные раны после той чудовищной мясорубки, в которой полегло полстраны. Пол-стра-ны, понимаете? Поэтому они и не 'героические': они целебные, а не героические! Это драгоценное сокровище нашей культуры, неужели вы не видите этого?

Две мысли пришли мне на ум, и я обе сразу и высказала:

– Вы - член партии? Или наоборот, этот... сахаровец?

Август выдохнул.

– Я ни то ни другое, - ответил он спокойно и слегка виновато улыбнулся.

– Хорошо, я рада, - призналась я.
– Можно... я тогда уже на стол подам и чай поставлю? Есть уже очень хочется...

X

'Я чего-то о нём не знаю или недопонимаю, - думала я всё время нашего почти молчаливого обеда.
– Может быть, он всё-таки партийный? Или какой-нибудь комсомольский вожак? Это, наверное, только партийные могут иметь такую смелость, чтобы в порядке самокритики свою собственную пропаганду называть 'унылым говном'. Только они и отваживаются. Какое, однако, выражение изобрёл! Как припечатал! Но если партийный, зачем пытается меня уверить в поповские байки? Что-то тут не сходится... Или это провокация такая с его стороны? Секретный сотрудник? Фу, как скверно тогда, но много ли корысти меня спровоцировать? Или он просто неуравновешенный тип? Может быть, даже немного нездоровый? Тоже скверная мысль. Постыдилась бы: человек тебе всю душу открывает, а ты сразу - больной...'

Вслух я сказала:

– Чай я подам в комнату.

В комнате, поставив поднос с чайником, двумя чашками, сахарницей и печеньем на журнальный столик между двух кресел, я заговорила снова:

– Одного не могу понять, Август! В моём уме не сходится, что вот вы, с одной стороны, ругаете Анжелу за то, что она 'несоветская девушка', хвалите меня 'советской девушкой' и говорите, что 'советский человек' для вас - комплимент, а с другой стороны - защищаете ерунду, в которую только деревенские старухи верят.

– Ну я-то, положим, не деревенская старуха?

– Вы - нет. Но вы первый такой человек и единственный, которого я знаю. Я вас... не думайте, совсем не хочу как-то 'исправлять'. Я вами удивлена, поражена, может быть, восхищена. ('Этого не надо было говорить: вдруг не так поймёт?') Я только понять не могу: как вы сочетаете?

Август замолчал, и молчал так долго, что я успела выпить полчашки. 'Ему бы пошли чётки, - подумалось мне.
– Как монаху. Сейчас бы сидел, смотрел в одну точку и перебирал бы чётки, как Арамис. Очень было бы стильно'.